Кризис... И все же модернизация!

Впрочем, это «расписание развития» слабо объясняет, почему некоторые общества идут вперед, а другие – нет. Эта теория также уделяет мало внимания институциональному измерению развития.

Роль центров регионального развития находится в фокусе и является побудительным мотивом теории «полюсов развития». Так, региональная концентрация помогает извлекать выгоды технологически продвинутым внешним экономикам и делает региональные центры привлекательными для предпринимателей, что стимулирует дальнейшее развитие. (Временные региональные дисбалансы используются для стимулирования развития.) При этом не ясно, как обеспечить распространение развития из центров в провинции, а без него «полюса» развития могут превратить экономику в «дуальную».

Гуннар Мюрдаль указывает, что социальные системы и экономические процессы не развиваются в условиях равновесия[7 - Myrdal G. Economic theory and underdeveloped regions. London, 1957.]. Напротив, неравновесие порождает позитивные или негативные циклы. В условиях laissez-faire для развивающихся стран преобладает формирование негативных циклов.

В принципе Мюрдаль отрицает объяснение проблем развивающихся стран лишь экономическими факторами – социальные отношения должны быть инкорпорированы в теорию. Анализ реальной практики показывает, что использование либеральных подходов в реформировании экономики в условиях слабого распространения либеральных ценностей среди населения приводит к результатам, далеким от исходного замысла.

Макросоциальные (социально-психологические и социокультурные) теории рассматривают ценности в качестве главных факторов неразвитости и развития. Одна из ранних и одновременно наиболее известных концепций такого рода принадлежит Максу Веберу[8 - Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения. М., 1999.].

Согласно Веберу, протестантизм явился предпосылкой развития капитализма по двум причинам: протестантская этика, во-первых, утверждает аскетизм, который способствует сбережениям и последующим инвестициям; во-вторых, она базируется на рационализме и поведении, ориентированном на достижение цели (целерациональное поведение). То есть Вебер показал механизм формирования той самой предпринимательской готовности, значение которой отмечалось выше.

Позже Толкотт Парсонс и Нейл Смелзер объясняли экономическое развитие результатами напряжений и волнений в обществе[9 - Parsons T. Gesellschaften, evolutionare und komparative perspektiven. Frankfurt, 1975; Smelser N. Theory of collective behavior. Glencoe, 1963.]. Если в традиционном обществе опыт экономической активности, достижительства привносится извне, то дифференциация влечет напряжения и волнения.

Джон Маклелланд связывает уровень развития с достижительской мотивацией, а Эрик Хаген пытается объяснить причины различий в достижительской мотивации между обществами, их классами и стратами[10 - McClelland D. The achieving society. Princeton, 1961; Hagen E. On the theory of social change – how economic growth begins. Homewood, 1962.]. Часть из них становятся на инновационные позиции, и если соответствующие личности и группы приобретают в обществе доминантные позиции, то этот процесс становится фактором развития. Поскольку структура мотиваций различных групп влияет на перспективы развития, то успех модернизации в большой мере зависит от того, насколько создаваемая институциональная среда способна поддержать модели активности, то есть вобрать в себя социальные ресурсы развития.

Согласно теориям «зависимого развития» причина неразвитости стран третьего мира – их зависимость от индустриально развитых стран. Прогресс развитых стран и неразвитость развивающихся – части одного исторического процесса. Неразвитость – не есть отставание, но намеренное «понижающее» развитие.

Теории зависимости концентрируются на происхождении зависимости, но стратегиям ее преодоления уделяют мало внимания. Имплицитно развитие означает освобождение, конец структурной зависимости и обретение независимости, создающих условия для преодоления структурных деформаций и других препятствий развитию.

Структура спроса и предложения промышленно развитых стран, с одной стороны, и развивающихся – с другой, приводит к тому, что развитые страны способны извлечь преимущества из внешней торговли. Такой трансферт ресурсов делает развитие невозможным, и неравенство в торговых отношениях рассматривается как источник неразвитости. Технический прогресс в производстве промышленных товаров не только позволяет развитым странам повышать их доходы и уровень жизни населения, но также поддерживать высокие цены. Ситуация в развивающихся странах противоположная: технический прогресс в большинстве случаев приводит к снижению цен. Этот механизм ведет к ухудшению условий торговли между развитыми и развивающимися странами (так же как и между промышленным и аграрным секторами в развивающихся странах)[11 - Myint H. The gains from International trade and the backward countries // Review of economic studies. XXII. 1954–1955. P. 129–142; RAO, V.K.R.V. investment, income and the multiplier in an underdeveloped country // The economics of underdevelopment / ed. by Agarwala A., Singh S. London, 1971. P. 205–218.].

Черты таких представлений заметны и на российской почве в виде тезиса о России как «сырьевом придатке».

Неизменная структура предложения развивающихся стран усиливает структурную зависимость и препятствует росту. Это уже не развитие, но только «ущербный рост». В ответ Бхагавати предлагал проводить ускоренную индустриализацию, включая создание тяжелой промышленности для крупных стран[12 - Bhagwati J. Immiserizing growth. A geometrical note // Review of economic studies. XXV (3). № 68. 1958. Р. 201–205.]. Здесь следует вспомнить о том, что советская стратегия модернизации исходила из схожих приоритетов задолго до рекомендаций этой теории. Однако такие рецепты лечения структурных перекосов чреваты снижением эффективности соответствующих инвестиционных проектов, падением производительности в тех секторах, которые питают индустриальные проекты. Главный вопрос такой стратегии – готовность принимать ее издержки ради разрыва замкнутого круга «ущербного роста». При этом следует помнить об опасности другой крайности: угроза снижения эффективности подобных проектов не должна стать барьером на пути структурных преобразований как таковых.

Теории «империализма» объясняют, что доминирование развитых стран над неразвитыми территориями – результат различий в экономическом и технологическом уровнях и силовых возможностях. Различные версии таких теорий предлагают свои объяснения причин экспансии развитых стран, но эти причины – всегда результат невозможности справиться с последствиями постоянных технологических инноваций и их результатами для соответствующих обществ.

Отечественный читатель старшего поколения хорошо знаком с Классической теорией «империализма»[13 - Ленин В.И. Империализм как высшая стадия капитализма. Т. 27. С. 299–426]. Заинтересованность в максимизации прибыли – причина роста производства, превышающего спрос внутреннего рынка, ведет к формированию новых рынков на неразвитых территориях. Капитал, вкладываемый в неразвитые территории, инвестируется не в соответствии с нуждами этих стран, но в соответствии с интересами развитых стран. Трансферт прибыли в такие страны развивает их за счет эксплуатации неразвитых территорий. Впрочем, эти тезисы были эмпирически опровергнуты. Новая теория «империализма» постулирует теорему «зависимости» вместе с новым объяснением отношений эксплуатации. Современная фаза отношений между индустриальными и развивающимися странами может быть названа «промышленно-технологической зависимостью». Промышленно развитые страны, инвестируя в производство и экспорт сырья в развивающихся странах, тем самым усиливают свое влияние на условия торговли и сохраняют сложившееся разделение труда.

При анализе различных проектов экономической интеграции – составной части рассматриваемого модернизационного проекта – важно обращать внимание на то, чтобы они не давали возможности нашим партнерам получать односторонние преимущества. Хотя для нашей экономики важно получение выгод от создания такого союза, даже при том, что доходы наших партнеров окажутся относительно больше.

Теории «зависимости» предполагают, что внешняя зависимость развивающихся стран делает возможной их эксплуатацию. Сторонники этой теории утверждают, что внешняя зависимость неизбежно влечет за собой внутреннюю структурную деформацию, которая воспроизводит внешнюю зависимость[14 - Santos T. Uber die struktur der abhangigkeit // Imperialismus und strukturelle Gewalt / Senghaas D. (Ed.). Frankfurt, 1972. P. 243–257.]. Асимметричная интеграция влечет за собой структурные изменения в периферийных обществах, экономически ориентированных на потребности промышленно развитых стран и на финансовую зависимость традиционного сектора от экспортоориентированного. Элиты принимают нормы и ценности развитых стран и сотрудничают с ними в поддержании status quo.

Неразвитость с этой точки зрения – не этап на пути к индустриализации, но неизбежное последствие капитализма, пренебрегающего своей социальной ответственностью за положение тех стран, которые он ранее втянул в орбиту глобализации.

Теория зависимости не фокусируется на стратегии развития, за исключением требований структурных изменений, независимости и участия. Однако стратегия «автоцентрического» развития стремится преодолеть этот недостаток. Развитие должно базироваться на локальных ресурсах. Временное отгораживание от мирового капиталистического рынка, если оно возможно, полагается полезным и даже необходимым. Здесь цель – реформа внутренней социально-экономической структуры и, впоследствии, восстановление международных отношений на новых равноправных условиях.

Читатель легко может увидеть сходство этих воззрений с позициями германской исторической школы, которые стали основой политики Отто Бисмарка и вдохновляли Сергея Витте. Видно также его сходство с рядом наших концепций «суверенной экономики», выступающих за регулируемую автаркию, обеспечивающую «реиндустриализацию» российской экономики. Хотя эта линия явно базируется на китайском и танзанийском опыте, высокий уровень абстракции делает ее довольно трудно выполнимой. Главное здесь – вопрос меры, соотношения выгод и издержек, а также политической воли, всегда необходимой для проведения сложной стратегии – модернизационных проектов.

Теоретические сомнения и обобщения

Все обсуждавшиеся выше теоретические подходы характеризуются явной и отчасти намеренной односторонностью. Каждый из них объясняет некоторый определенный аспект, но не дает полной картины причин неразвитости. Вместе с тем эти локальные концепты выявили большое количество подводных камней, обрекающих проект в целом на неудачу – следует помнить, что за каждой из теорий стоят гигантские социально-политические трагедии. Накопленные за последние годы материалы анализа многих модернизационных программ показали явную взаимосвязь между кризисами в их реализации, с одной стороны, и недостатками их теоретической базы – с другой. Проблемы кроются в самом исходном представлении, из которого исходили архитекторы преобразований.

Модернизационные теории подвергались концептуальной критике. Сначала выяснилось, что идеи «азиатского чуда» (экономическое развитие, опережающее демократизацию) и специфическая конфигурация азиатских ценностей (достижительство, высокая дисциплина при низком индивидуализме) могут проложить дорогу в будущее. Однако последующие экономические кризисы быстро положили конец первоначальной эйфории. Затем сказались разочарования, преобладающие в посткоммунистических странах в силу того, что они не справились с одновременным развитием экономики и демократии в условиях либерализации рынка.

Следует выделить два направления критики модернистских теорий. Иммануил Валлерстайн выставил строгий счет антикапиталистическим движениям, отметив их неконструктивность[15 - Wallerstein I. Entering global anarchy // New Left Review. 2003. Р. 27–35.]. Но он же указал на отсутствие перспектив современного капитализма. Он предсказывает приход «глобальной анархии», темный период борьбы между основными акторами мировой системы, исход которой неизвестен и не определен. Шмуэль Айзенштадт рисует картину «множественной модерности», не имеющей видимой тенденции к конвергенции. Его воззрения созвучны известной концепции «конфликта цивилизаций», но вывод Айзенштадта более масштабен[16 - Eisenstadt S. (1999) Multiple modernities in an age of globalization. 1999. P. 37–50.]. Он предвидит несколько «современных цивилизаций», даже базирующихся на идеях фундаментализма и движениях национал-коммунализма.

Некоторое время назад теоретики политического развития предложили схемы, согласно которым, в развитие представлений Макса Вебера и Толкотта Парсонса, появление и консолидация демократических режимов в решающей степени зависят от появления и консолидации определенных индивидуалистических ценностей.

Результаты широкого переосмысления теоретических основ модернизационного процесса связывают со стадией неомодернизационного анализа[17 - Tiryakian E. Dialectics of modernity: reenchantment and differentiation as process. 1992. P. 78–96.].

Эдвард Тиракьян суммирует представления о процессах модернизации следующим образом:

1. Модернизация – результат действий индивидов и коллективов – не продукт автоматического развития системы.

2. Это требует новых путей достижения их целей, осуществления их ценностей; но будут ли эти цели достигнуты, зависит от располагаемых ресурсов.

3. Модернизация – не консенсусный процесс, но конкуренция между модернистами, консерваторами и наблюдателями.

4. Наука – главная движущая сила, но религия и традиции не должны недооцениваться.

5. Общий критерий модернизации – развитие благосостояния всего населения.

6. Центры модернизации могут изменяться и сдвигаться.

7. Модернизация – нелинейный процесс, она включает в себя циклы и кризисы.

Подобный взгляд в существенной мере меняет прежние линейные представления о модернизации. В повестку дня оказались внесены радикально иные подходы к самому процессу. Малазийский премьер Мохамад Махатхир, например, был предельно четок в своем заявлении о том, что азиатские страны могут и должны проводить «“модернизацию” без принятия всех или хотя бы части ценностей европейской цивилизации»[18 - Цит. по: Валлерстайн И. Конец знакомого мира. Социология XXI века. М., 2005. С. 235.].

Налицо явная тенденция к преодолению узко понимаемого экономического подхода, к интеграции более широких представлений о путях экономического и социального развития. Стало очевиднее, что модернизация не чудодейственное средство, позволяющее одним махом преодолеть проблемы развития, накапливавшиеся длительное время. Проблема внутренних культурных, исторических, социальных ограничений в реализации модернизационных проектов постепенно перемещалась в центр внимания исследователей, а также политиков, готовых считаться с реальностью.

Модернизация всегда представляет собой некий политический проект, а не продукт предшествующего «естественного» развития. Проекты, подаваемые как технократические, политически нейтральные, на деле далеко не таковы. Продвигающим их политическим силам зачастую не с руки акцентировать идеологическую и политическую подоплеку преобразований. При определении целей таких проектов ключевое значение приобретают представления о причинах неразвитости, которые формируются в ходе идейно-политической подготовки накануне старта модернизационного проекта.

Исторически формирование идеи преобразования общества, а также государства и экономики было тесно спаяно с идеями освобождения, разрыва с «темным прошлым». Эти идеи породили целый ряд концепций, рассматривавших Свободу и Освобождение в качестве главных условий преодоления неразвитости. Затем они были развернуты в идеологию либерализма, которая имманентно содержит парадигму модернизации.

Проведенный обзор теоретических воззрений позволяет сделать шаг в раскрытии существа модернизационных проектов. В центре их внимания находятся не только и не столько собственно ресурсы развития, сколько институциональные механизмы мобилизации, распределения и использования этих ресурсов, соответствующие целям конкретного модернизационного проекта. Там, где институциональная компонента оставлялась без внимания, шансов на успех не было. Именно успех институциональных преобразований позволяет удерживать изначальный курс модернизации, дает возможность реализовывать проект, корректировать его с учетом реалий, а не превращать в «крестовый поход». Если институты эффективны, то модернизация будет иметь успех, если нет, то нет. Можно сделать вывод, что модернизация – политически ангажированный проект развития, использующий эффективные институциональные преобразования для решения актуальных проблем этого развития в наличных специфических социально-исторических условиях.

§ 2. Социальная трансформация как модернизационная рамка

Наш обзор показал решающую роль институциональных преобразований для успеха модернизационного проекта. В то же время социальные науки проделали большую работу, для того чтобы показать, как глубоко и сами институты, и их функционирование погружены в макросоциальную среду. Эта среда, в свою очередь, во многом предопределяет мотивы субъектов модернизации, образцы их социального действия и, в силу этого, условия реализации модернизационных проектов. В еще большей мере эта среда обусловливает границы тех реформ, которые с успехом можно осуществить здесь и сейчас. Для провалов, понятно, ограничений нет.

Понимание, что такие ограничения существуют, пришло далеко не сразу. Долгое время глаза реформаторов застилала, да подчас застилает и по сей день, волюнтаристская греза о безграничных возможностях модернизации. Главное – наличие политической воли, желание энергично вести реформы. Учитывать готовность к ним обществ – занятие, недостойное подлинных реформаторов.

По мере накапливания опыта модернизации, осмысления причин острейших кризисов, возникавших в результате провалов, в центре внимания исследователей и политиков-реалистов оказалась проблема некризисного, в иных концепциях – «органичного» развития. Слишком часто модернизационные проекты приводили к социальным кризисам, чтобы можно было оставить этот факт без внимания. Более того, эти частые кризисы стали своего рода пугалом для национальных элит, размышляющих о проектах модернизации.

Для выявления причин этих кризисов нам необходим анализ взаимоотношений системы институтов, претерпевающих изменения в ходе модернизации, с одной стороны, и окружающей эту систему макросоциальной среды – с другой. Для этого, как отмечалось, необходимо расширить предмет нашего анализа, включить в него рассмотрение дополнительных внешних факторов, обусловливающих органичный или, напротив, кризисный ход институциональных изменений, модернизации в целом.

Трансформация

В социальной теории сложилось научное направление, связанное с анализом процессов социального функционирования в условиях качественных общественных изменений, как целенаправленных, так и «естественных», то есть не связанных с каким-либо проектом, – с анализом трансформации.

Представляется, что процессы трансформации можно охарактеризовать через качественные социокультурные изменения в моделях социальной деятельности и через соответствующие перемены в основаниях и характере функционирования социальных институтов[19 - Дискин И. Российская модель социальной трансформации // Pro&Contra. Лето 1999. Т. 4. № 3. С. 5–40.]. Анализ коллизий, возникающих в результате взаимодействия меняющихся субъектов, с одной стороны, и институтов – с другой, позволяют оценить влияние этих изменений на ход реализации модернизационных проектов.

Предлагается инкорпорировать в эту теоретическую схему классическую веберовскую модель модернизационного перехода, связанного с процессами распада традиционного общества и становлением модерного социума. В соответствии с ней в ходе макросоциального процесса смены традиционного общества на модернизованное снижается значение традиционных социальных регуляторов (традиционных авторитетов, предписывающих жесткие нормы поведения, санкций непосредственного окружения и т. п.) и возрастает роль модерных регуляторов. В связи с этим прежде всего усиливается влияние рационального индивидуального выбора, базирующегося уже не на партикулярных нормах, а на универсальных ценностях, а также регулирующее воздействие социальных институтов, основанных на тех же ценностях.

Такие трансформационные процессы меняют характер массовых моделей социального действия. Макс Вебер выделяет традиционную, аффектированную, ценностно-рациональную и целе-рациональную модели. Одновременно меняется и макро-социальная структура – соотношение слоев и групп населения, ориентированных на соответствующие модели социального действия.

Предложенная теоретическая конструкция предполагает методологическую возможность перехода от микроанализа индивидуальных действий к макросоциальным обобщениям. Здесь автор не одинок.