Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года

Его добротой злоупотребляла не только Полина, которую он нежно любил, но и всё семейство. Обуздать жадность своих детей Летиция оказалась бессильна. А над её экономностью они потешались напрасно. Когда могущество Наполеона, а с ним и благосостояние его сестёр и братьев неожиданно рухнуло, им пришлось весьма кстати накопленное ею богатство. Она помогала всем своим детям. Но весьма скромно. Когда Каролина (предавшая брата, которому была обязана всем) просит у матери денег, та решительно отказывает: «Всё принадлежит императору, от которого я это получила».

Верная своему материнскому долгу после отречения Наполеона она последовала за ним в ссылку Как ни странно, это время на острове Эльба было для неё счастливым: впервые за многие годы сын всё время был рядом с нею. Он часто читал ей газеты, в которых постоянно печатали злобные пасквили, обвинявшие его во всех смертных грехах: «Вот видите, матушка, какое вы породили чудовище!» И они вместе смеялись вздорным выдумкам журналистов.

Когда он задумал побег, она благословила его, хотя понимала: чем бы дело ни кончилось, её счастью всё время быть рядом с сыном придёт конец. Но она твёрдо сказала: «Отправляйтесь, сын мой, и следуйте вашему предназначению. Может быть, вас постигнет неудача, а затем и настигнет смерть. Но вы не можете здесь оставаться, я это вижу со скорбию. Будем надеяться, что Бог, который сохранил вас среди стольких сражений, ещё раз сохранит вас». Сколько достоинства в этих словах… Сознание собственного достоинства и чувство чести Летиция Бонапарт пронесла через всю жизнь. Стендаль с восхищением писал о её невозмутимом, твёрдом и в то же время пылком нраве, напоминавшем женщин Плутарха или героинь итальянского Возрождения.

Во время Ста дней она вслед за сыном триумфально вернулась в Париж.

После второго отречения умоляла разрешить ей сопровождать сына на остров Святой Елены. Не разрешили. Да и он боялся, что ей не выдержать ни путешествия, ни жизни на известном отвратительным климатом острове.

Она пишет ему постоянно. Письма не пропускают. Первую весточку он получает через год. «Я уже очень стара и не знаю, вынесу ли путешествие в две тысячи миль. Но что с того. Если умру там, то по крайней мере умру у тебя». Если бы он умел плакать…

Она умоляет отпустить её к сыну, но главы держав-союзниц отказывают: они наслышаны о её характере и боятся, что она сумеет его освободить.

Когда тюремщик, комендант Святой Елены Лоу добился удаления с острова доктора О’Мира, которому Наполеон безгранично доверял, император попросил врача навестить Летицию и Полину и передать им слова самой искренней сыновней и братской любви.

Вскоре вынужден был покинуть остров ещё один преданный человек, генерал Гурго. Добравшись до Европы, он первым делом отправился к Летиции и рассказал о своих опасениях по поводу здоровья императора. Гурго вспоминал: «Мать его, всегда нежная и добрая к нему, узнав, что сын, доставлявший ей всегда счастье и славу, страдает болезнью, которая может превратиться в смертельную, и не имеет при себе доктора, огорчилась и опечалилась более всех других родственников. Она заставила кардинала Феша вступить в сношения с лордом Батерстом[4 - Генри Батерст – английский министр обороны и колоний.]; скоро кардинал достиг цели, госпоже Летиции дали позволение послать на остров Святой Елены доктора Антоммарки, пастора и ещё двух человек».

Она умоляет перевести сына в другое место заключения, пусть такое же далекое, но с более здоровым климатом. Александр – единственный из глав государств, кто готов выполнить её просьбу. Но он бессилен: Англия и Австрия категорически против.

Когда все европейские владыки собираются в Аахене на конгресс Священного Союза, она обращается к ним: «Мать, подавленная горем сильнее, чем это можно выразить словами, долгое время надеялась, что Ваши Королевские Величества и Высочества, собравшись вместе, вернут ей жизнь. Не может быть, чтобы Вы не стали обсуждать пленение императора Наполеона и чтобы Ваше великодушие, могущество и воспоминания о более давних событиях не подвигли Ваши Королевские Величества и Высочества к освобождению одного человека, которому Вы некогда выказывали дружеские чувства. Молю об этом Бога и Вас, поскольку Вы – Его наместники на земле. Государственные интересы имеют свои пределы. А грядущие поколения, дарующие бессмертие, будут восхищаться благородством победителей».

Победители такой счастливой возможности грядущим поколениям, увы, не дали. Письмо матери осталось без ответа. Зато Королевские Величества и Высочества, на благородство которых уповала Летиция, обвинили её в заговоре и даже назвали фантастические суммы, которые она якобы пожертвовала на вербовку сторонников своего сына. Она ответила с достоинством и бесстрашием, которые никогда её не покидали: «Если бы у меня были все эти миллионы, которые мне приписывают, я не стала бы тратить их на вербовку сторонников для моего сына, у него их и так предостаточно. Я бы лучше снарядила флот, чтобы вывезти его с острова, куда его заточили без всяких оснований!»

Как он гордился, когда туда, на проклятый Богом остров, дошли эти слова…

Мать переживёт сына на пятнадцать лет. К концу жизни она ослепнет. Паралич лишит её возможности передвигаться без посторонней помощи. Но дух её не будет сломлен. В своём дворце в Риме она охотно будет принимать тех, кто сохранил верность её великому сыну. Её будут усаживать в кресло так, чтобы перед её слепыми глазами всегда был мраморный бюст Наполеона. На её карете оставался его герб, её слуги продолжали носить его цвета. Больше никто в Европе не мог такого себе позволить. Даже если бы и хотел.

Когда ей сообщили, что статую Наполеона, снятую пятнадцать лет назад, вновь водружают на Вандомскую колонну, она (чудо!) встала с кресла, к которому была прикована уже несколько лет, сама прошла в зал, где собрались родственники, села напротив бюста сына и сказала тихо, но так, что услышали все: «Император вновь в Париже!»

Наполеон

Вскоре после смерти отца шестнадцатилетний подпоручик Буонапарте отправляется к первому месту службы, в городок Баланс. Большую часть пути преодолевает пешком: так дешевле – денег-то нет. В гарнизоне его встречает мертвящая скука. Другие молодые офицеры находят спасение в балах, в мимолётных романах. Но это – не для него: на людях его бедность становится особенно очевидной, а оттого невыносимо унизительной. Для него спасение – в книгах. Кроме того, он сам пытается писать. Не только дневник (это само собой), но и статьи, и даже роман (конечно же, из жизни Корсики).

Именно там, в Балансе, он начинает писать «Намётки к памятной записке о королевской власти». Предполагает «описать детали узурпированной власти, которой ныне пользуются короли в двенадцати монархиях Европы. Среди них лишь единицы не заслуживают того, чтобы их свергли… Как нелепо считать Божьей заповедью запрет на попытки стряхнуть иго узурпатора! Отчего же любой цареубийца, добившись трона, немедленно оказывается под защитой Господа, а при неудаче платит своей головой? Насколько разумнее признать, что народ имеет право свергнуть власть захватчика. Разве это не говорит в пользу корсиканцев? Это значит, что мы тоже можем, как Генуя, сбросить французское иго. Аминь». Судьба родины мучает его больше, чем собственная участь. Впрочем, одно от другого он пока не отделяет.

«Если бы нужно было уничтожить кого-то одного, чтобы вернуть свободу острову, я бы не раздумывал ни секунды… Жизнь мне в тягость, ничто не радует, всё причиняет боль… И поскольку я не имею возможности жить по-своему, мне всё опротивело…»

Пройдут годы, и он, тот самый Наполеон, который так страдал оттого, что его родина потеряла свободу; который был врагом всякой тирании; который так искренне сочувствовал угнетённым, – лишит свободы многие народы Европы. Парадокс? Или принявший гигантские, невиданные размеры закон кровной мести, по которому испокон веков жили корсиканцы?

Когда началась Великая Французская революция, ему было двадцать лет. Он и в самых смелых мечтах не мог вообразить, что будет значить она для него, бедного артиллерийского поручика. Но всё же он на стороне тех, кто делает революцию. Причин тому две: во-первых, если Франция будет свободна, она даст свободу и Корсике; во-вторых, при королевской власти он, Наполеон, мелкопоместный дворянин с далёкого полудикого острова, на карьеру в армии рассчитывать не может. Если же победит революция, только личные способности человека будут определять его судьбу. В своих способностях он не сомневается.

Он снова отправляется на родину в надежде в новых обстоятельствах занять подобающее место в управлении островом. Едва успев прижать к груди мать, сестёр и братьев, бросается к Паоли (тот уже вернулся на Корсику и без малейших усилий вернул себе место правителя, пусть и неофициального). Уверения Наполеона о том, что как раз с республиканской Францией корсиканцам по пути, не вызывают у Паоли ничего, кроме раздражения. Более того, укрепляют его желание просить покровительства у Англии. Это приводит к полному разрыву, но главное (и самое печальное) – юный романтик лишается идеала, кумира, которому поклонялся с детства. Он не был религиозен. В детстве Летиции удавалось загнать его на мессу только шлепками, но заповеди «не сотвори себе кумира» после мучительного разочарования в Паоли он будет следовать всегда.

Он оказался в Париже накануне главных событий 1792 года. Не стал участником этих событий – стал свидетелем, но до нас дошли его абсолютно откровенные высказывания и по поводу вторжения толпы в Тюильри (это было 20 июня), и по поводу свержения монархии (это случилось 10 августа). Он мог себе позволить быть откровенным: полностью доверял Бурьену, который записал, а потом опубликовал эти его слова. Правда, Луи-Антуан Фовелье де Бурьен, ровесник и однокашник Наполеона по Бриенну и Эколь Милитэр, а потом – его секретарь, оставил всего лишь небольшие рукописные заметки, а издал их (уже в виде десятитомника!) под названием «Мемуары Бурьена» некто Вилламарэ. Мемуары произвели фурор: такие разоблачения диктатора! Такие пикантные подробности! И опровергнуть было некому: к тому времени Наполеона уже почти пятнадцать лет не было на земле, а «автор» был психически болен. Только недавно удалось вскрыть фальсификацию, одну из самых циничных и самых успешных фальсификаций в истории (в неё верили и поклонники Наполеона, и его яростные ненавистники).

Так вот, 20 июня, встретив разъярённую толпу, направлявшуюся к королевскому дворцу, он предложил Бурьену: «Пойдём за этими канальями». Увидев в открытом окне дворца Людовика XVI в красном фригийском колпаке, Наполеон брезгливо поморщился: «Какой трус! Как можно было впустить этих каналий! Надо было смести пушками пятьсот-шестьсот человек – остальные разбежались бы!» Что это, очередное разочарование, на этот раз в короле? Отнюдь. Королём он никогда и не был очарован. Просто брошенная в раздражении фраза? Может быть, тогда Бурьен так и воспринял его слова. Но мы-то знаем, что было дальше… Пока он только произнёс собственный приговор бунтующей толпе. Расстояние от слов до вполне реальной тёплой человеческой крови будет совсем коротким…

В день штурма Тюильри и свержения несчастного, не сумевшего держаться достойно Людовика Наполеон снова наблюдает. И снова рядом с ним Бурьен. Это он рассказал о том, что будущий император, вознесённый к вершине власти революцией, с презрением назвал повстанцев сбродом и «самой гнусной чернью», а короля обозвал непечатным словом, которое Бурьен не осмелился повторить. Я, понятно, этого слова не знаю, могу только догадываться, но всё равно не решилась бы его написать.

Кстати, раз я уже начала рассказывать о дворце Тюильри, вот любопытный факт, связанный с этим дворцом. Его построили в XVI веке для Екатерины Медичи. Почти триста лет он оставался одним из любимых дворцов французских королей. Был одно время и главной резиденцией Наполеона. Сгорел дворец в 1871 году, когда отрёкся от престола побеждённый немцами Наполеон III. Будто не смог пережить гибели французской монархии… Мистика?

Пока (в то время, о котором рассказал Бурьен) Наполеона не слишком заботит будущее Франции. Все его мысли, чувства, мечты принадлежат Корсике. Он ещё дважды пытается что-то предпринять для освобождения своей обожаемой родины, но не получает поддержки земляков. Все попытки кончаются тем, что его объявляют врагом Корсики, обрекая «на вечное проклятие и позор», и он вынужден сначала прятаться в лесах, а потом бежать с острова. Приходится увезти с собой и всю семью – родным Наполеона открыто угрожают.

Об этом я уже писала в главе «Летиция Буонапарте, урождённая Ромалино. Мать». Франция встретила беженцев решительными переменами: к власти пришли радикалы-якобинцы во главе с Максимилианом Робеспьером, человеком, убеждённым в том, что все люди по природе своей добры и высокоморальны, но если они не разделяют идеалов республики, то… Как следует поступать с этими неразделяющими, кратко и точно сформулировал младший коллега Робеспьера по Комитету общественного спасения (так назвали новый высший орган управления страной) Луи-Антуан Сен-Жюст: «Сущность республики состоит в том, что она полностью уничтожает всё, что противостоит ей».

Новая власть ввела во Франции и новый календарь. Наверное, все, кто учился в школе, помнят эти даты: 9 термидора II года республики, 18 брюмера VIII года республики. Но для большинства они звучат как какой-то таинственный код, и мало кто может с лёгкостью перевести их в общедоступную систему летосчисления. Мало кто знает и о том, что автором революционного календаря был человек, многие годы проживший в России, более того, принятый в лучших домах Петербурга и даже в Зимнем дворце. Сама Екатерина Великая ему благоволила. Звали этого человека Шарль Жильбер Ромм. Был он воспитателем Павла Строганова, сына екатерининского вельможи графа Александра Сергеевича Строганова. И одновременно – пламенным революционером. Воспитанник его боготворил. Оказавшись в Париже в самый разгар революции, Павел Александрович принял в событиях самое горячее участие, даже вступил в Якобинский клуб, правда, не под своим именем, а под именем гражданина Очера (псевдонимом юный поборник всеобщего равенства выбрал название одного из многочисленных уральских приисков Строгановых, едва ли не самых богатых людей в России). Более того, ходили слухи, правда, документами не подтверждённые, что именно на деньги русского аристократа было куплено оружие, которым вооружили толпу, взявшую Бастилию. Впрочем, это совсем другая история. А нам сейчас важно то, что Павел Александрович Строганов станет близким другом Александра Павловича, так что без его влияния, а значит, и без влияния неистового Ромма становление личности будущего российского императора не обошлось. Так вот, делая в Конвенте доклад о новом летосчислении, Ромм воскликнул: «…над французской нацией впервые запылал факел, который должен когда-нибудь озарить весь мир».

Члены Конвента приветствовали Ромма стоя. Верили: его пророчество сбудется. Не может не сбыться… Капитан Буонапарте тоже верил.

В те самые дни, когда в Конвенте не смолкали пламенные речи, когда многим во Франции казалось, что со сменой календаря меняются сами основы жизнеустройства, что наступает – нет, уже наступила! – эпоха великой, долгожданной справедливости и всеобщего братства, в далёком Петербурге тоже праздновали. Две недели столица Российской империи торжествовала по поводу женитьбы любимого внука великой императрицы, будущего самодержца.

Александр

К тому моменту, когда внуку исполнилось четырнадцать лет, Екатерина II окончательно убедилась: Павел не станет продолжателем дела её жизни. Он – другой. Чужой. Взойдя на трон, уничтожит все, что она с таким трудом создавала. Так уже было, когда Елизавету Петровну, пусть ненадолго, сменил Пётр III. Всего за полгода царствования он сумел уничтожить многое, чем дорожила Елизавета. Павел умнее, энергичнее, потому и разрушить сумеет больше.

Что же, смириться с неизбежным? Этого Екатерина не могла – просто не умела. Она решила действовать: передать власть любимому внуку, которого называла «отрадой нашего сердца». «Сколько в нём чистоты и вместе с тем глубины! Как последователен он в исполнении правил и сколь беспримерно его желание во всем поступать хорошо!.. Когда он танцует или сидит на лошади, то… напоминает Аполлона Бельведерского… Он столь же величественен, а это немало для четырнадцатилетнего юноши».

По неписаным законам неженатый человек не может быть монархом. Мальчика придётся женить – тогда окружающие начнут воспринимать его как взрослого, самостоятельного мужчину, главу собственной семьи. Она прекрасно понимала: женить Сашеньку рановато. Но интересы державы требуют… И она – решила! Одна. Никого не спросив. И вполне откровенно написала Гримму: «Соломон сказал: “Всему своё время”. Сперва мы женим Александра, а там со временем и коронуем его со всеми царями, и будут при том такие торжества и всевозможные народные празднества. Всё будет блестяще, величественно, великолепно. О, как он сам будет счастлив и как с ним будут счастливы!»

Она выбрала для наследника невесту, выросшую пусть в маленькой, но прекрасной и свободной (по меркам XVIII века) стране, Баденском княжестве, в любящей, просвещённой семье. Верила: именно такая царица будет хороша для России. И всё-таки сомневалась. Как всегда, делилась сомнениями с Гриммом: «Вы, конечно, знаете, что у нас не женят так рано, и это сделано про запас для будущего… Наш же малый об этом не помышляет, обретаясь в невинности сердечной; а я поступаю с ним по-дьявольски, потому что ввожу его во искушение».

Она и вправду поступила по-дьявольски: понимая, что внук «обретается в невинности» не только сердечной, но и телесной, что не готов стать мужем, прислала к нему весьма искушенную придворную даму, которая должна была научить юношу премудростям любви. Ходили слухи, что с задачей та справилась блестяще. Неудивительно, что стеснительная, робкая девочка-жена не вызывала у получившего урок мальчика-мужа мужских чувств. Не исключено, что именно это стало первопричиной непонимания, обид, а потом и измен.

Родители жениха на бесконечных праздниках по поводу помолвки не бывают: то ли не званы, то ли так выражают протест против поспешных действий государыни. И придворные делают вывод: Павла Петровича можно списать со счетов. О намерении императрицы сделать наследником старшего внука предполагают все, многие – знают наверняка.

А вот Елизавета Алексеевна о своей перспективе преградить свекрови дорогу к трону даже не подозревает. Она выросла в семье, где невозможно было соперничество между родителями и детьми. Только любовь. Она не знала, что такое лицемерие. Улыбка на приветливом, доброжелательном лице свекрови кажется такой искренней. Маленькой Луизе придётся многое пережить, чтобы понять, где лицо, а где маска… Но пока жизнь ей улыбалась (во всяком случае, ей так казалось). Ею восхищались. Не только мужчины. Графиня Шуазель-Гуфье, дама, славившаяся язычком весьма острым, писала: «Полный ума и чувства взгляд, грустная улыбка и кроткий звук голоса проникали прямо в душу; что-то ангельское проглядывало во всем её существе и говорило, что она была создана не для этого мира, а вся принадлежала небу».

Вскоре после свадьбы в юную великую княгиню влюбился последний фаворит Екатерины Платон Зубов. Александр колебался: «Ладить с ним – значит как бы оправдывать его любовь; проявить холодность – значит рассердить императрицу, которая ничего не знает…» Как он осторожен, будущий российский император! Это в его-то годы, когда юношам свойственно хвататься за шпагу, если задета их честь, а уж тем более честь их жены. Если бы Елизавета была постарше, поопытнее, поняла бы, чего можно ждать в будущем от её очаровательного супруга…

Как и положено, Екатерина узнала об увлечении Зубова последней. На него она быстро нашла управу. А на Елизавету не рассердилась, и, уж конечно, не стала мстить. Посочувствовала. Но ведь дело-то было не столько в Елизавете, а уж тем более не в Зубове. Дело было в позиции её обожаемого внука. Она была единственной, кто мог исправить положение – попытаться объяснить Александру, как в такой ситуации надлежит поступать мужчине. Да и просто дать совет, как вести себя с женой. Уж она-то знала, что нужно женщине. Но она то ли не замечала происходящего, то ли не придавала значения.

Да и легко ли было заметить, если Елизавета вела себя безупречно. Только в письмах к матери признавалась, что есть какие-то мелочи, «которые мне не по вкусу и которые ослабили мое чрезмерное чувство любви». Наверное, смущало всего лишь мальчишество. Пока – только смущало. Вскоре, когда рядом появятся взрослые, галантные мужчины, которые будут вести себя как рыцари, мальчишество начнет раздражать. Как-то один из благородных рыцарей, Адам Чарторыйский[5 - О нём ещё придётся упоминать, и не раз.] то ли в порыве откровенности, то ли желая помочь Александру, сказал: «Богинь не целуют. Им поклоняются!» Внук Екатерины был слишком самоуверен и слишком молод, чтобы разглядеть богиню в своей юной жене. Если бы разглядел, их жизнь, а может быть, и жизнь России была бы иной.

Граф Фёдор Васильевич Ростопчин, человек весьма проницательный, пророчески заметил: «Как бы этот брак не принес несчастья великому князю. Он так молод. А жена его так прекрасна…»

Упущенный шанс

Ещё одну ошибку (невольную, но, может быть, роковую для России) допустила примерно в это время российская государыня. Впрочем, не исключено, что виной случившемуся вовсе не её упущение, а обычное российское чиновничье разгильдяйство.

А случилось вот что. Наполеон, страдающий из-за невозможности реализовать свои способности на войне против австрийцев и пруссаков, напавших на Французскую республику; не желающий участвовать в братоубийственной гражданской войне; наконец, измученный безденежьем, написал письмо российской императрице, предложив свои услуги её армии. В те времена было принято писать прошения подобного рода на имя главы государства. Именно так оказались на русской службе многие, оставившие заметный след в нашей истории. Пример тому хотя бы доктор Лесток. Он попал в Россию, написав письмо лично Петру I. Ну, а уж потом сумел сделать всё, чтобы занять при дворе место, какого на родине не сумел бы добиться никогда.

Наполеон был наслышан: в России можно быстро сделать карьеру, русская государыня щедра, так что о куске хлеба для матери, сестёр и братьев думать не придётся, к тому же – и это главное – Екатерина постоянно воюет, так что ему наверняка найдётся применение. Тогда он ещё не сделал своего знаменитого признания: «Я не могу не воевать!» Но сам-mo это уже знал…

Так вот, ответа на своё прошение он не получил. Можно только гадать, показалось ли Екатерине его предложение неинтересным (к прошению нужно было приложить то, что сейчас называется резюме: перечень своих умений и заслуг); то ли письмо Наполеона Буонапарте до государыни просто не дошло. Учитывая особенности отношения к своим обязанностям российской чиновничьей братии, это допустить вполне возможно. В таком случае можно предположить, что руку чиновника, потерявшего или забывшего передать по адресу злосчастное письмо, направляло само провидение.

Да, история не знает сослагательного наклонения. Эта фраза давно стала банальностью, которую уже неудобно повторять. И тем не менее представлять, что было бы, если бы – одно из самых захватывающих занятий на свете.

Представим: Наполеона принимают на русскую службу. Он, конечно, не становится тем, кем стал, но возможностей проявить свой талант полководца перед ним открывается предостаточно. В 1799 году он мог бы участвовать в Итальянском и Швейцарском походах Суворова. Пришлось бы воевать против Франции? Ну, во-первых, в те годы он не воспринимал её как отечество, во-вторых, разве мало людей разных национальностей, в том числе и этнических французов, воевало в русской армии? И воевали отлично. Мог Наполеон участвовать и в русско-турецкой войне 1806–1812 годов, и в русско-шведской 1808–1809 годов. Так что ему нашлось бы, где показать себя.