Табельный выстрел

Маслов принялся, пыхтя, запихивать в пространство под потолком здоровенный уродливый чемодан из модного синего кожзаменителя с непонятно зачем прилепленными металлическими уголками, да еще подозрительно распухший.

– Вован, – хохотнул Ганичев, глядя на его мучения. – Зачем тебе такой большой чемодан?

– Да это разве большой чемодан? – делано удивился Маслов, у которого были одесские корни. – Вы таки не видели больших чемоданов.

– Он в нем задержанных возит, – хмыкнул Поливанов.

– Ну разве много задержанных можно поместить в такой чемодан? Так… Нет, товарищи подполковники, в нем всего лишь партикулярная форма одежды. Неизвестно, на сколько едем. И немножко книжек, поскольку после того, как я научился читать, не могу избавиться от этой дурной привычки. И таки там немножко еды.

– На всю командировку, – кивнул Ганичев.

– Да только на завтра.

– А вагона-ресторана не хватит? – не отставал Ганичев.

– Нам рестораны не по зарплате.

– А куда ты деньжищи деваешь?

– Купить нейлоновую рубашку и болоньевый плащ – вот и плакали все денежки. Сыщик должен выглядеть как денди лондонский.

– Уважаю, – кивнул Ганичев.

– И вообще, не вижу повода не отметить наш отъезд, – Маслов выразительно кивнул на свой чудовищный чемодан, который пока так и не запихал наверх.

– Нам сухой закон Лопатин прописал, – объявил Поливанов.

– А сам сейчас с Сидоровым пьет коньяк, – кивнул Маслов. – Чтоб мы так жили, как они прибедняются. Сатрапы. За это ли боролись?

– Кончай трепаться, – махнул рукой Поливанов. – Спать пора.

– Вот я вижу в этом несправедливость бытия, – завел очередную песню Маслов, открывший свой чемодан и выудивший оттуда тряпичную сумку с припасами, которую водрузил на столик. – Наши конструкторы создали самый первый в мире и самый надежный реактивный пассажирский самолет «Ту-104». И почему мы должны сутки трястись в этом устаревшем виде транспорта?

– Вот будешь генералом – будешь летать как птица. А пока на каждого сыщика самолетов не напасешься, – емко описал ситуацию Поливанов.

– Тем более насчет надежности ты преувеличиваешь, – отметил Ганичев. – Вон, в позапрошлом году под Хабаровском «Ту-104» рухнул, восемьдесят человек погибли. А в прошлом году под Иркутском – тридцать жертв. Раз в год обязательно свалится. А поезд – хоть неторопливо, но дотрюхает. Колеса стучат, курочка вареная, огурчики соленые, яйца вкрутую. Красота…

– Все, спать, друзья мои. Спать, – вставил начальственное слово Поливанов. – Нам еще сутки ехать, наговоримся.

– Против власти не попрешь, – Маслов все-таки титаническим усилием запихал чемодан наверх, а за ним забросил на жалобно скрипнувшую полку свое стокилограммовое тело.

– Ты только полку не обрушь, – предостерег Ганичев, опасаясь быть придавленным. – И сам не упади.

– Моряку из Одессы качка не страшна, – объявил Маслов и уже через минуту сладко посапывал, в очередной раз демонстрируя поразительную устойчивость своей нервной системы.

Весь следующий день за окном тянулись бесконечные леса, полустанки, поля, перелески. Грузовики, легковушки ждали у шлагбаумов, около насыпи толкались местные жители, провожая глазами поезд – пришельца из другой жизни. Поливанов думал, что их провожают взглядом такие же люди, как и он, у которых своя, самая важная для них жизнь. Как у метеоритов: сошлись их траектории в бескрайнем космосе и разошлись навеки. Человечество – это бесконечное вращение таких вот метеоритов, мчащихся по своей траектории.

С утра сотрудников розыска навестили начальники. Маслов был прав – от них на самом деле исходил запах хорошего коньяка. Убедившись, что все в порядке, руководство чинно удалилось в свой вагон.

– Так, может, опрокинем? – не отставал Маслов.

– Да ладно тебе, – отмахивался Поливанов, знавший, что сухой закон он такой – только нарушишь, а потом уже не остановишься.

В командировочных запасах нашлась куча всякой провизии. Каждая жена собирала своего мужа добросовестно, в расчете на всю мужскую компанию. Глядя на продовольственное изобилие, Поливанов уже подумывал, не дать ли послабление коллективу по питейному вопросу. И тут все решилось само собой.

Их вагон был забронирован военной комендатурой, поэтому в коридоре толкались в основном военнослужащие всех видов род, званий и должностей. На станции Агрыз на пороге купе появился полноватый лысоватый подполковник с объемистым чемоданом и спросил:

– К вам можно?

– Заходите, товарищ подполковник, – радушно произнес Маслов. – Дорогим гостем будете.

– Ну, вот и хорошо, – открыто улыбнулся подполковник.

Петлицы на его форме были черные, а эмблемы с танчиками. Вскоре выяснилось, что он начальник штаба полка и возвращается из отпуска – был у матери. Планки на кителе показывали орден Славы и две Красной Звезды. Получалось, что попутчик был вполне себе геройский. И еще танкист, прямо как Поливанов.

– Извините, а где воевали? – кинул пробный шар начальник отдела. – И на какой технике?

И понеслось. Через некоторое время все тормоза, мешающие в начале общения, были сняты. На столике в купе появилась бутылка роскошного грузинского марочного коньяка «Варцихе», до того уютно ждавшая своего часа в объемистом, добротной кожи чемодане подполковника. За ней пошла другая бутылка.

Маслов пытался поучаствовать в трапезе жалкой бутылкой водки «Московская», но был властно остановлен танкистом – гусары такого не пьют. Похоже, затоварился армянским коньяком танкист основательно и ничего для попутчиков не жалел – благо зарплата, которая у армии раза в два больше милицейской, позволяла. Зато закуску всю вытряхнули из запасов москвичи. Странно, но хватило впритык. А за колбасой даже пришлось заглянуть в вагон-ресторан.

Душистый, отличный коньяк. Душевный разговор. И воспоминания, воспоминания, воспоминания. Про горящие танки, про штурмы городов, про трещащие под гусеницами немецкие пушки, про боевых друзей, которым повезло остаться живыми, и тех, кто сложили свои головы в боях за Родину. Ганичев, служивший в СМЕРШе, тоже вставлял время от времени свои истории – только несколько специфического характера.

Узнав, какое ведомство представляют попутчики, армеец обрадовался:

– А я на Дальнем Востоке с вашим братом сталкивался. Там начальником колонии назначили бывшего танкиста-майора. И как на беду, зэки взбунтовались. Он и пришел помощи просить. Наш комбат от щедрот ему три танка дал. Майор на радостях гусеницами по баракам проехался, да так, что бунтари только успевали выскакивать, остановился в центре зоны, высунулся по пояс из люка и заорал: «Вот так всех отныне давить буду!» Зэки до того обалдели, что от своих мерзких помыслов отказались, бараки восстановили и ходили шелковыми, пока он там руководил.

– Вот это дело. Это по-нашему, – удовлетворенно кивнул Ганичев.

– А вообще, я не понимаю. Что мешает к стенке всех поставить, кто не дает жить трудовому народу? – заявил танкист. – Что, голод сейчас, куска хлеба нет? Зачем воруют? Зачем грабят? Потому что гады они и иуды, и к стенке их всех. И не жалко.

– Нет, – покачал головой Поливанов. – Всех нельзя. Там тоже люди.

– Ну не знаю. Как скажешь. Я тебе доверяю, – кивнул танкист, и стаканы в железнодорожных подстаканниках снова звякнули.

В общем, нагрузились вполне прилично, но ведь и повод был – товарищи по оружию встретились. Благо начальство больше не донимало.

Танкист выходил на станции Красноуфимск.

– Михалыч, в Москве будешь, обижусь, если не зайдешь. Можешь у меня остановиться, места хватит, – напутствовал Поливанов, колотя по плечу соратника по роду войск.

– Ну, и ты как-то, – кивал танкист. – Не забывай.

– Адрес не забудь.

– Да никогда!

Когда танкист ушел, еще долго в купе витало грустное ностальгическое настроение. Поливанову казалось, что прочной грани между прошлым и настоящим нет. Будто прикрой глаза, а как откроешь, ты снова в своем Т-34 командуешь зычно – заводи. И Палыч, уже пожилой механик с обогревшим лицом, аккуратно трогает мощную бронемашину.