Отчаянный корпус

Прежние корпуса имели, как известно, двойную организацию: учебную и строевую. Первую составлял учительский состав во главе с инспектором классов. Она отвечала за учебную работу. Воспитанием кадет и всем укладом внутренней жизни занимались офицеры-воспитатели и командиры рот. Обе ветви существовали довольно мирно, во всяком случае, особых противоречий между ними не возникало. Снегирев вздумал было такое положение переиначить. Как только оканчивался урок и наступала перемена, он появлялся в классе и выдавал очередные указания. Говорил о разной чепухе: плохой заправке кроватей, непорядке в шкафчиках, грязной обуви, разбитых стеклах, поцарапанной мебели, оторванных пуговицах, плохом внешнем виде, громкой ругани, скверно начищенных бляхах, табачном дыме в уборных, хлебных крошках в карманах… Особенно усердствовал перед уроками истории, вызнав привычку рассеянного учителя опаздывать к началу урока. Ребята, которым довольно быстро надоели утомительные наставления нового воспитателя, решили постоять за свои права.

Однажды, как только прозвучал сигнал на перемену и в класс влетел Снегирь с очередными наставлениями, они затопали ногами. Столкнувшись с таким явлением впервые, тот даже опешил от негодования, однако вскоре пришел в себя и стал подавать команды противным голосом:

– Встать! Сесть! Встать! Сесть!

Когда вставали, топот прекращался, когда садились, возникал снова. На шум прибежал инспектор классов полковник Ковалев. На его грозный вопрос о причине беспорядка объяснили, что отделение хочет в уборную, а поскольку его не пускают, оно непроизвольно стучит ножками во избежание избежания…

Полковник приказал отделению идти по своим надобностям, а Снегиря пригласил к себе на беседу. Более тот на переменах не появлялся, зато скоро отыгрался по-своему.

По вечерам после укладки в дальнем конце кадетской спальни начинался «треп» – каждый по очереди должен был рассказать какую-либо историю. Она могла быть заимствована из прочитанной книги, от кого-то услышанной или просто сочиненной самим. Дежурные офицеры с этим мирились и, едва раздавался сигнал на укладку, отправлялись по своим делам, дабы не мешать вошедшему в обиход ритуалу. Но не таков был Снегирь. Он взял себе в привычку решительно пресекать ночные бдения, а в очередное дежурство пошел еще дальше.

Среди рассказчиков имелись отменные трепачи, которые с удовольствием за какую-либо мзду (компот, сахар или неизменные полбулки) могли заменить очередника. В их числе оказался и маленький Ваня, у которого обнаружилось богатое воображение. Сегодня подошла как раз его очередь.

– Хотите верьте, хотите нет, – начал он свой рассказ с обязательной фразы, – но эта история произошла в нашем корпусе вскоре после его основания. Тогда в кадеты принимали сразу после рождения, а выкармливать младенцев должны были особые кормилицы. Считалось, что в этом случае дитя не будет впитывать родительских грехов и всецело отдастся службе. Эти кормилицы находились под началом одного старого унтера, большого любителя выпить…

– Молока? – послышался чей-то ехидный голос.

– От бешеной коровы. Будете перебивать, не стану рассказывать…

На любопытного сразу же зашикали, а Ваню успокоили:

– Мы больше не будем, трепанируй дальше.

– Так вот, однажды, когда унтеру пришлось быть в подпитии, появилась молодая красивая кормилица, которую он сразу же приставил к недавно принятому младенцу. Все шло обычным порядком, но по прошествии некоторого времени стали замечать, что эта самая кормилица никогда не молится и уклоняется от посещения церкви. Унтеру об этом сказали, только тот не поверил, потому как она ему очень нравилась. Тогда решили подождать, когда он очередной раз напьется, и свести ее в церковь насильно. Взяли под руки и повели. Она ничего, поначалу шла спокойно, но на подходе к церкви вдруг забеспокоилась, стала вырываться, а когда взошли на паперть, вовсе взбеленилась, вспыхнула синим огнем и исчезла. Одни рукава остались от платья, за которые ее держали. Ясное дело, ведьма. Что делать? Унтера, понятно, от дела отставили, а за младенцем, которого она кормила, учинили строгий надзор. Однако ничего необычного не нашли, и вскоре это дело забылось.

Прошло довольно времени, младенец вырос, перешел в средние классы, где изучались серьезные предметы, и тут выявились странности. По русскому и географии учится средне, а по математике и физике – преотлично, причем, когда отвечал по этим предметам, голос у него менялся и становился таким резким, будто железом по стеклу царапают…

– Это что за сборище? – строго спросил невесть откуда появившийся Снегирь. Ребят будто ветром сдуло, только захихикали, потому как его голос очень напоминал тот, о котором только что рассказывалось. – Всем спать и прекратить посторонние разговоры!

Как только он вышел, вокруг Вани образовался прежний кружок, давай, дескать, дальше. Ваня как ни в чем не бывало продолжил:

– По всему вышло, что с молоком ведьмы этот кадет впитал в себя нечто бесовское, которое время от времени проявлялось. Тогда случались презабавные вещи. Запоет, скажем, песню, а бесенок, который в нем сидит, начнет подтягивать вторым голосом, и ладно у них выходит. Зато если молитву петь или из Священного Писания читать, лад куда-то уходит, один скрип получается.

Нашему кадету в том особого убытка не выходило, потому как корпусной батюшка был добрый, ему хоть пой, хоть скрипи, все одно. Зато физик с математиком им не нахвалятся, выставляют наивысшие баллы. А чего не выставлять, если он со своим бесенком мог часами разговаривать? Так и уроки стал учить – одним голосом за учителя спрашивает, а другим сам отвечает. Если вызовут, себе же и подсказывает, а понадобится, и соседа выручит: станет с ним рядом у доски и за него ответит. Ему-то что, разве жалко, если бесенок резвится?

А то еще петь начнут. Он баритоном, бесенок тенорком, и так у них ладно получалось, что из других возрастов приходили слушать. Однажды только казус вышел. Наш кадет вдруг затянул: «Да исправится молитва моя», а бесенок поперхнулся и замолчал. Насчет молитвы у них никакого согласия не выходило. Зато если посадят его в карцер, начинают так петь, что половина корпуса сбегается. У них для полного благозвучия откуда-то еще один подголосок появлялся и кажется, что в карцере много народа сидит. Прибегут дядьки, воспитатели, а наш кадет их как ни в чем не бывало спрашивает: «Что прикажете, господа?» И уже другим голосом кричит: «Это не он, это мы кричали». Всех с толку собьет…

– А что с ним стало? – не выдержали слушатели, но ответа на свой вопрос не дождались, ибо в спальню снова вошел Снегирь.

– Вам что, не спится? – спросил он у сгрудившихся кадет и, получив утвердительный ответ, скомандовал подъем. – Не желаете валяться, так извольте прогуляться, – изрек он очередную сентенцию и вывел отделение во двор.

Погода была скверная, почти целый день сеял надоедливый дождь, весь двор был в лужах. А Снегиреву хоть бы что – скомандовал «Бегом марш!» и заставил сделать добрый круг. Затем остановил отделение перед большой лужей и после короткой нравоучительной проповеди о необходимости неуклонного соблюдения распорядка дня скомандовал: «Шаг вперед, марш!» Кадеты напрягли силенки и перешагнули через лужу. Снегирева это не устроило, он усмехнулся и скомандовал сделать полшага назад. Отделение перешагнуло лужу в обратном направлении. Последовала уточненная команда, по всему выходило, что поручик вознамерился загнать отделение в лужу.

– Второе крещение Руси… – донеслось из строя.

– Кто сказал?

Ну да, захотела птичка зернышка, да не тут-то было.

– Кто сказал?.. Будете стоять до тех пор, пока не признаетесь…

Последовало минутное молчание, и Петя, припомнив сказки старого майора, прошептал:

– Придется признаваться, он ведь как Негус – хочет теплой крови.

А Снегирев вдруг и услышал, но не все, а чего не услышал, домыслил и отнес на свой счет.

– Я сейчас вам покажу Снегуса…

В строю раздались смешки, что особенно возмутило поручика.

– Прекратить! Тихонов, выйти из строя!

Это у него вошло в привычку – чуть что, сразу Тихонов. Петя сделал несколько шагов вперед и не удержался от маленькой мести: на последнем шаге выразил строевое усердие и так стукнул ногой по луже, что окатил поручика грязью чуть ли не до пояса. У того даже голос отнялся от возмущения.

– В карцер! – пропищал он.

– Надолго ли? – поинтересовался Петя.

– Навсегда…

Карцер для Пети – привычное место. Сиди, думай, а хочешь, сочиняй разные истории или стихи. Затворничество этому содействовало, все стены сего угрюмого заведения были заполнены пометками страдальцев. Сначала с ними боролись: забеливали, тогда их стали выцарапывать, и начальство во избежание серьезной порчи стен перестало обращать внимание на подписи. Петя как завсегдатай этого места был хорошо знаком с творчеством узников.

Сюда попал по воле рока
За то, что спал в конце урока.

Ну, это старая запись, она еле-еле проглядывает через побелку.

Отворите мне темницу,
И подать сюда девицу!

Это вольное переложение Лермонтова принадлежало возмужавшему старшекласснику. Петя помнил, что просьбу его не уважили и после выпуска сослали в такую глушь, где женщин не видали со времен Адама.

На двери нацарапано намертво:

Томлюсь, грущу, вздыхаю
И лето вспоминаю…

«Тоже мне лирик», – поморщился Петя. А вот целая поэма:

По воле провидения,
Чтоб не болтался зря,
В сие влип заведение
К началу октября.
Кутузка препоганая,
Скамейка, стол стоит,
И шельма бородатая
У двери сторожит.