– Минут через сорок. Потом сразу в Думу едем, на заседание комитета.
Она понимающе кивнула.
– Просил никого к нему не впускать, – обронил он, направляясь к выходу. – И так дел по горло.
Секретарша кивнула вновь, окинув Евгения Сергеевича предельно красноречивым взглядом. Впрочем, это было излишне. Не успел стихнуть звук удаляющихся по коридору шагов, как он поднялся на ноги:
– Я, к сожалению, не могу больше ждать. Но вы передайте, пожалуйста, Геннадию Андреевичу вот это письмо.
И он положил перед ней белый прямоугольный конверт.
– Это письмо от Эдуарда Лимонова. Речь идёт о выборах в Дзержинске.
Она взяла незапечатанный конверт в руки, скользнула по нему беглым взглядом.
– Пожалуйста, лично в руки. Это важное письмо. Очень важное.
Та снова перевела взгляд на Евгения Сергеевича, глядя пристальнее, чем обычно. И даже переспросила:
– По поводу выборов?
– Да, по поводу выборов. По Дзержинскому одномандатному округу.
– Передам, – и она отложила конверт в сторону.
Вежливо поблагодарив, Евгений Сергеевич выскользнул из приёмной. Но теперь его уже мало волновало: передаст она письмо, не передаст…
«Чёрта лысого они снимут. Чёрта лысого», – без конца повторял он под нос, выходя на улицу.
Погода за это время успела изрядно испортиться, и в тихом воздухе теперь плавно оседали белесые, рассыпчатые хлопья. Пока Евгений Сергеевич шёл обратно к метро, его шапка, плечи и особенно борода основательно побелели.
Глава V
Работа в Дзержинске закипела.
Каждое утро начиналось здесь теперь почти одинаково. В начале восьмого, ещё в мутных, седых сумерках, заливался, призывно дребезжа на всю квартиру, старый будильник, и над застланным одеждой, одеялами и спальными мешками полом, недовольно ворча, приподнимались смурные лица.
– Что уже, да? Уже? – бормотал кто-то, превозмогая сон.
Первым на ноги, как правило, вскакивал Глеб, чтобы поскорее отключить этот донельзя раздражающий его тягучий и противный перезвон. После чего машинально ложился опять на заменявшую постель развороченную куртку, но глаз больше не закрывал, а только громко и долго зевал во весь рот, растирая ладонями лицо.
Затем все вместе пили на кухне горячий сладкий чай, заедая его ломтями хлеба, который макали в маслянистые рыбные консервы. С утра есть не слишком хотелось, но партийцы, особенно те, кому уже приходилось ранее участвовать в расклейках, старались насытиться, как следует, ибо знали, что обедать придётся не скоро.
Поев, они без лишних разговоров поплотнее набивали пакеты и сумки листовками, всовывали туда же банку клея с кисточкой и отправлялись на улицы, которые им отныне предстояло заклеить сплошь.
На «вписке» теперь всем распоряжался нижегородский «гау» Дима Елагин, приехавший на днях в Дзержинск. Было решено, что до появления в городе Евгения Сергеевича руководить набирающей ход избирательной кампанией будет он.
– Везде, везде наши листовки должны висеть, – напутствовал их Елагин. – Чтоб даже самый последний обыватель знал, кто такой Лимонов.
Он же взял на себя распределение отправляющихся на расклейки партийцев по парам. В населённом хмурым рабочим людом Дзержинске агитировать по двое было не только удобнее и веселее, но и безопаснее.
Лишь один партиец-москвич упорно ходил клеить листовки в одиночестве. Рослый, подтянутый, немногословный, он держался особняком от всей их разудалой вольницы и казался замкнутым, даже нелюдимым. Елагину, желающему поначалу отрядить ему помощника, ответил односложно, но тоном, совершенно не терпящим возражений:
– Нет, я один. Так суеты меньше. Не люблю суету.
Звали его Володей, и вступил он в организацию совсем недавно, всего с месяц назад. Пришёл однажды днём в «бункер», доброжелательно поздоровался с дежурным и сказал:
– Наслышан я про вас немало, «Лимонку» читаю уже полгода. Вот и хочу, наконец, сам поглядеть, что ж вы за люди такие.
Однако предложенную ему анкету-заявление о вступлении в партию с порога заполнять не стал. Вместо этого терпеливо дождался Евгения Сергеевича и предложил ему прогуляться по раскинувшейся в паре кварталов отсюда речной набережной, поскольку «на воздухе и дышится, и говорится лучше». Тот, за проведённые в партии годы повидавший великое множество самых разнообразных людей и изрядно натренировавший на них нюх, интуитивно понял, что человек этот пришёл в штаб не просто так. Потому согласно кивнул, поплотнее запахнул пальто и направился с ним из приёмной на улицу.
О себе Володя рассказал немногое. Сам он был москвич, жил в отдалённом спальном районе в двухкомнатной квартире вместе с отцом, который, как впоследствии выяснилось, воспитывал его с детства один, без матери. Ему было уже далеко за двадцать, и в своей жизни он успел изведать немало: и в армии отслужить, и повоевать в разведроте в Чечне. Наверное, поэтому Елагин, сам прошагавший два года в кирзачах, сразу признал в нём человека надёжного, умеющего за себя постоять, и возражать против его желания ходить на расклейки одному не стал.
Политикой Володя всерьёз заинтересовался недавно, когда случайно услышал в новостях, что Эдуард Лимонов арестован на Алтае. До того момента он не очень хорошо представлял, кем является Лимонов – так, слышал, что есть такой писатель и журналист, издающий какую-то газету, однако ни книг его, ни статей не читал. Потом, также случайно, он увидел по телевидению документальный фильм про то, как целый отряд «чекистского» спецназа, во всеоружии, в белых маскхалатах и с автоматами наперевес, геройски обезвреживал на таёжной пасеке «террористическую группу», возглавляемую председателем «экстремистской националистической партии», будто бы мечтавшим поднять мятеж в соседнем Казахстане. История «алтайской экспедиции» произвела на него сильное впечатление, и с тех пор он стал покупать «Лимонку» специально, спрашивая её у газетных торговцев возле станций метро.
– Тут-то я и понял, что вот они – ребята, с которыми можно заняться реальным делом, – признался он Евгению Сергеевичу.
В процессе разговора выяснилось, что Володя хотел начать «делать революцию» немедленно. И не где-нибудь в Казахстане, а здесь, в России.
– Причём такую, чтоб ни одна падла, ни одна гнида не ушла от ответственности, – хладнокровно пояснил он.
Володя полагал, что с «митинговой болтовнёй» следует заканчивать, ибо давно пора браться за оружие. У него даже есть на примете несколько армейских друзей, готовых, по его словам, вписаться в «стоящую движуху». И если уж партийцам была охота ехать воевать в алтайские горы, то не лучше ли начать создавать подпольные боевые группы в русских городах, в самой Москве?
Евгений Сергеевич выслушал его внимательно, не перебивая и не вступая в спор. Как и во время любого серьёзного разговора его тянуло закурить, однако сигареты он как назло забыл в «бункере» и теперь, пару раз машинально сунув руку в пустой карман, досадливо хлопал себя по пальто. Они стояли прямо на набережной, облокотившись на каменный парапет и глядя в медленно текущую мимо них коричневатую, незамёрзшую воду. Несмотря на шум проносившихся за спинами машин, Володя говорил негромко, но так, что его было отлично слышно:
– Для меня не проблема проделать дыру в башке продажного чиновника. За такое, если что, и пожизненный срок получить не жаль.
Евгений Сергеевич посмотрел на него испытующе, прямо в чёрные, неподвижные зрачки глаз, стараясь узреть, что же в них кроется: подлинная ли жажда вооружённой борьбы или же затаённое лукавство спецслужбистского агента?
– Сергеич, я за свой базар отвечаю, – спокойно выдержав его взгляд, произнёс Володя.
По его интонации, по выражению глаз, по мельчайшим движениям лицевых мускулов Евгений Сергеевич интуитивно понял, что эти слова – не хвастливый трёп, что тут всё по-настоящему серьёзно.
А Володя, между тем, вдруг ещё сильнее понизил голос и, наклонив голову, тихонько сплюнул с набережной вниз, в реку:
– Но… но я не готов садиться за испорченный майонезом чиновничий пиджак, – честно признался он.
Люди, заводившие разговоры о стрельбе по вражьим головам, за последние месяцы появлялись в организации всё чаще. Причём если ранее, до ареста Лимонова, большинство ратующих за разворачивание террора и партизанской войны выглядели либо безответственными болтунами, либо откровенными провокаторами, то теперь, после того, как Алтайская история приобретала всё большую огласку, в партию стали подтягиваться ребята совершенно другого склада – те, которые действительно желали конкретных радикальных действий. И что именно им в данный момент следует предлагать, Евгений Сергеевич пока ещё точно для себя не определил.
– Понимаешь, Володя, – произнёс он после некоторого раздумья. – Не всё так просто и однозначно, как тебе кажется. Да, революция в стране – наша цель. Но цель эта отдалённая, в перспективе. На сегодняшний день до настоящей революции в России ещё очень и очень далеко. Потому, для того, чтобы её приблизить, мы и ходим на АПД,[5 - АПД – жаргонное сокращение, принятое среди членов Национал-Большевистской партии (НБП) и обозначающее так называемые «акции прямого действия», под которыми понимались акты «бархатного терроризма» – символические захваты административных учреждений, помидорные атаки на публичных политиков и т. д. (Прим. автора).] проводим митинги и пикеты, распространяем газету и выполняем ещё множество, казалось бы, скучных, но крайне необходимых вещей.
Володя на это тотчас возразил, что одними митингами и майонезными атаками ничего в стране не изменить, что Лимонов с ближайшими соратниками как сидели, так и будут сидеть в тюрьме, и (он в этом нисколько не сомневался) живыми их оттуда не выпустят.
– Пока вы будете на шествиях орать до хрипоты в матюгальники, они вас всех передавят – это как пить дать. Разве не видите, к чему всё идёт? – доказывал он. – Терять-то уже, по сути, нечего.
Каким-то образом Евгению Сергеевичу удалось убедить Володю в том, что партийную деятельность ему всё же следует начинать с дел сугубо мирных, «рутинных»: с тех же самых митингов и пикетов, с раздачи листовок.
– Извини, но это пока только первая беседа. Мы с тобой ещё едва знакомы, – привёл он весомый аргумент и, кашлянув, многозначительно прибавил. – Если останешься с нами и сможешь работать на партию как все – тогда да, другой разговор будет. О других вещах.