Дзержинский 119-й (Недокументальная быль)

– Если в Нижнем так, – усмехнулся один из сидевших рядом, – то в Дзержинске вообще, наверное, труба будет полная. Там-то, небось, вообще одни гопники.

– Ну, гопники – не гопники, а работать надо, – протянул Евгений Сергеевич, затягиваясь сигаретой. – Ситуация у нас непростая: КПРФ выдвигает в этом округе своего кандидата – некоего Владимира Басова. У них там много чего прикормлено: «красный губернатор» в области, Ходырев этот, главы администраций кое-где свои. Но всё равно очень многое зависит от нас самих. Эдуард Вениаминович написал из тюрьмы письмо Зюганову. Если тот действительно сделает красивый жест и снимет кандидата в нашу пользу, то шансы будут очень даже приличные, поверьте.

– Думаете, правда снимут? – спросил Глеб, окрылённый надеждой.

– Посмотрим. Но для нас обратной дороги нет – Лимонов уже зарегистрирован. К сожалению, в политике только так: сперва регистрируешь своего кандидата и только после этого пытаешься договориться с конкурентами. Но это, ребята, моя головная боль. У вас сейчас другая задача: методично и упорно трудиться на избирательной кампании. Арест вождя в прошлом году был серьёзным ударом, но мы его выдержали, выстояли. Теперь нам необходимо научиться решать серьёзные политические задачи в его отсутствие, самим. Выборы в Государственную Думу – задача более чем серьёзная. Настоящее испытание – как для всей организации, так и для каждого из нас.

И, медленно выпустив из ноздрей две густые дымные струйки, Евгений Сергеевич спросил:

– Ты насколько приехал? Недели две сможешь в Дзержинске отработать?

– Смогу, – заверил тот. – Надо будет, смогу и больше. А потом, думаю, ещё кто-нибудь из нашего отделения подтянется.

– Это было бы просто замечательно. Я так чувствую, что на этих выборах каждый человек будет на вес золота. Клич по регионам кликнули, и люди уже едут. Но есть такой момент: сейчас начало февраля, а выборы пройдут только 31 марта, то есть, через полтора месяца. Поэтому вытянуть всю кампанию тем составом, который набирается сейчас – просто нереально. Потребуется ещё минимум две смены.

Глеб допил чай и отставил чашку в сторону.

– Я понимаю. Ехать-то мне когда? – коротко спросил он.

– Лучше сегодня в ночь. Сейчас я как раз собираюсь из типографии партию листовок забирать. Поэтому будет здорово, если ты их с собой увезёшь. На пересылку тратиться неохота, и так каждая копейка на счету. Тут ещё Серёга с Ирокезом в Дзержинск на поезде собираются, – Евгений Сергеевич перевёл взгляд на двоих ребят, молчаливо примостившихся у дальнего угла стола. – Так что скооперируйтесь, возьмите вместе билеты. Втроём-то, думаю, не надорвётесь. А на месте вас встретят.

Сказав это, Евгений Сергеевич аккуратно затушил окурок в консервной банке, выполнявшей здесь роль пепельницы, решительно встал, проследовал к раковине, зажатой в тесном закутке между кухней и туалетом, и тщательно вымыл свою чашку. Глеб, давно приметивший приколотый над плиткой плакат с надписью «Не помыл за собой посуду – не жрёшь», понимающе улыбнулся.

Вскоре Евгений Сергеевич появился вновь, но уже одетый, в сером пальто и тёплой вязаной шапке.

– Дима, – произнёс он. – Я часа через два вернусь, ты, пожалуйста, будь в это время на месте. Нам с тобой днём предстоит кое-куда сгонять.

Бубнов, напившись чаю, сидел за столом неподвижно, со странным, совершенно отрешённым выражением лица – то ли глубоко задумался, то ли задремал, не смыкая глаз. Казалось, он даже не услышал обращённых к нему слов.

– Дима, – тронул его за плечо Евгений Сергеевич, – Дима…

– А? – едва почувствовав прикосновение, встрепенулся он.

– Вернусь я через два часа, говорю. Не уходи никуда, пожалуйста, – мягко повторил Евгений Сергеевич, давно знавший за ним подобную странность. – Или, если уйдёшь, вернись к этому времени.

Бубнов провёл ладонью по лбу, точно отмахиваясь от привязчивого дурного сна.

– Да-да, я понял тебя, понял.

Он встал, вышел из-за стола и, не произнеся больше ни слова, скрылся в коридоре.

– Ну чего, давай на вокзал, что ли? – дёрнул Глеба за рукав Ирокез – рослый крепыш, вдоль выбритой с боков головы которого, от лба до затылка, тянулась узкая полоса коротких, торчащих ёжиком волос. – Мы вот как раз собираемся.

Глеб был лёгок на подъём.

– Пошли, – застёгивая куртку, только и сказал он в ответ.

Они вышли на улицу втроём: Глеб, Ирокез и Серёга – тщедушный на вид парнишка с мрачноватым, неприветливым взглядом глубоко посаженных карих глаз. Серёгу до этого дня Глеб не знал вовсе, а про Ирокеза был немало наслышан от одного партийца, ездившего прошлой осенью в Москву.

– С самого начала шествия затесался в нашу колонну один здоровенный панк и давай орать громче всех, – поведал он тогда Глебу свои впечатления. – Сам бритый, только ирокез красный над головой торчит, да лоскуты драной тельняшки булавками сколоты. «Откуда? – спрашиваем. – Из какой организации?» А он угорает в ответ: «Из Русской Коммунистической Национал-Анархистской партии Советского Союза. Слыхал про такую?» Ну, теперь уже мы угораем: вот так партия! Да где ж такая есть? «Я сам себе партия, – отвечает. – Захотел – и создал». Я поначалу подумал – чокнутый какой-то, а потом разговорились, так ничего оказался парень, вполне адекватный. Сказал, что из Ростовской области, из города Шахты. И «Лимонку» читал, и Лимонова, и вообще в политике шарит прилично.

Именно после того шествия Ирокез, считавший себя ранее анархистом, и прибился к партии, перебравшись вскоре жить в «бункер».

Парнем он оказался бойким и говорливым, охотно рассказывал по дороге на вокзал обо всех последних новостях: об отвязных акциях и милицейских разгонах, о подготовке к выборам и вызовах в прокуратуру на допрос, о продаже газеты и перепалках с зеваками во время пикетов.

Многое из этого Глеб уже знал, поскольку партийная молва зачастую работала быстрее всякого телеграфа, мгновенно разнося вести из столицы по региональным отделениям или «регионалкам», как их называли москвичи. Часто в пути они сильно искажались и перевирались, доходя до провинции уже обросшими совершенно невероятными, фантастическими выдумками.

Так, например, от старших товарищей Глеб много был наслышан о том, как лет пять назад по всей партии упорно гулял слух, будто на квартире у неистового, харизматичного петербургского «гауляйтера», чья фотография тогда не раз горделиво украшала страницы «Лимонки», стоит настоящая дыба, вся в запёкшейся человеческой крови, на которой регулярно подвергаются истязаниям предатели и враги. Ещё поговаривали (это уже было на памяти Глеба), что боевитая ячейка в Чебоксарах буквально со свету сживала начальника местного отделения «Роспечати», которому в отместку за отказ распространять «Лимонку» через сеть косков несколько раз заклеивали её номерами дверь в квартиру. А ещё…

Короче, уж что-что, а красиво присочинить партийцы умели всегда. И, странное дело, подобные легенды влекли в партию людей не меньше, чем скандальные телесюжеты об акциях или их газета «прямого действия», вызывая горячее желание поскорее прибиться к славной «банде штурмовиков».

Однако более всех подобных историй Глеб запомнил один случай, произошедший на их воскресном пикете (на «посту»), где партийцы продавали «Лимонку» и отвечали на вопросы проявивших к ним интерес прохожих, спрашивавших кто о чем: одни о партийной программе, другие о книгах Лимонова, третьи о том, когда же, наконец, скинут в Москве правительство.

Это было как раз после одной очень удачной акции в столице, сюжет о которой показали во всех новостях. Парень-партиец, придя на открытую лекцию одного очень известного политика-реформатора 90-х, слывшего в среде либеральной интеллигенции светочем экономической мысли, настоящим гуру, вдруг, в самый разгар его речи, вскочил с места и запустил сырое куриное яйцо в физиономию выступающего.

«Получи за приватизацию, гнида!» – гневный возглас партийца обжёг враз онемевших собравшихся, точно удар кнута.

Политик этот был особенно ненавистен народу. Причём, давно.

«Шоковая терапия», «рынок», «альтернативы нет» – эти манящие, но мало кому понятные поначалу слова слетали с его толстых, слащаво причмокивающих губ безостановочно, словно заклинания, творимые шаманом. Их поток не иссяк и тогда, когда для множества людей они сделались страшны и вызывали уже не благожелательное любопытство, а острую ненависть. Он ничуть не сменил фразеологии даже спустя десятилетие с момента начала реформ, хотя многие его прежние сподвижники теперь предпочитали вещать не о благой силе конкуренции, а о «социальной ответственности бизнеса». Иногда и впрямь казалось, что этому деятелю доставляет удовольствие созерцать муки истерзанной страны, что он прямо-таки упивается от восторга, сладострастно вслушиваясь в рёв боли.

Но вот, стоя за кафедрой актового зала в одном из престижных столичных вузов, он уже не самоуверен и не спесив, как секунду назад, а наоборот – выглядит растерянным, сникшим, и его враз побледневшие, жалко подрагивающие губы уже не могут издать ничего, кроме бессвязных, нелепых звуков. Яйцо, попав в грудь, чуть-чуть ниже увесистого, складчатого подбородка, медленно растекается желтоватым слизнем по накрахмаленной рубашке, галстуку, лацканам пиджака, а всполошившиеся телевизионщики суетливо вертят камерами во все стороны. То направят их на партийца, которому уже крутят руки мордовороты из охраны, то ещё на троих невесть откуда взявшихся здесь ребят, с криками расшвыривающих листовки по залу, то на незадачливого, затравленно озирающегося лектора.

– Какие же вы молодцы, ребята, какие молодцы! – восхищённо пожимал партийцам руки седенький краснощёкий пенсионер в линялом плаще, специально подошедший к их «посту». – Когда другие только языками мелят, вы настоящим делом занимаетесь. Таким, за какое не стыдно. Вы только подумайте: это ж какая радость у народа была – хоть и яйцом по морде, но получил-таки этот гад! Ох, получил!

Он ещё долго их благодарил, тряс поочерёдно руки, чего-то советовал, предлагал, а затем купил целую пачку «Лимонок», обещая раздать знакомым и соседям.

– Надо, надо вас, молодых, поддержать, надо, – бормотал он, неловко запихивая газеты за пазуху. – Всем про вашу партию расскажу, пускай знают. Есть ребята, есть молодцы на Руси, не перевелись ещё все.

Глеб долго смотрел ему вслед, пожалуй, впервые с момента вступления в организацию со всей отчётливостью осознавая, что если б не они, многим, наверное, было бы совсем уж отвратно и тошно жить…

* * *

Билеты они купили быстро, поскольку очередей у вокзальных касс в такое время не бывало. Их поезд отходил поздно, за полночь, и прибыть в Дзержинск они должны были завтра, к утру.

Глава II

Евгений Сергеевич ничуть не преувеличивал и, тем более, не хвастал, давая понять Глебу и остальным партийцам, что переговоры с КПРФ по поводу предстоящих выборов берёт на себя. Он действительно собирался их вести и даже предварительно прикинул, к кому именно в окружении Зюганова следует обратиться. Собственно, тут и раздумывать было особенно нечего – конечно же, к Олегу Ивановичу Вениаминову, депутату Госдумы от Нижегородской области, тому самому человеку, который несколько лет назад очень помог им во время суда над тремя активистами нижегородской ячейки, коих обвиняли в погроме, учинённом в штаб-квартире местного отделения СПС.[3 - «Союз правых сил» (СПС) – избирательный блок, организация праволиберальной ориентации, существовавшая с 1999 по 2008 г. В руководство в разное время входили такие деятели как С. Кириенко, Б. Немцов, И. Хакамада, Л. Гозман. (Прим. автора)]

Идя на встречу, Евгений Сергеевич отлично понимал, что думский депутат вопросы о снятии партийных кандидатов не решает, но через него он рассчитывал выйти на самого предводителя российских коммунистов, резонно считая, что подобные просьбы следует высказывать при личной беседе. Просьбу эту он собирался подкрепить письмом от самого Лимонова, которое адвокат должен получить из СИЗО со дня на день. А пока письма ещё нет, он постарается уговорить Вениаминова посодействовать в организации встречи с Геннадием Зюгановым, без которой, ясное дело, надеяться на сход с дистанции кандидата от КПРФ не приходилось.

В сегодняшнем телефонном разговоре Вениаминов сказал Евгению Сергеевичу, что будет ждать его у себя в кабинете к четырём часам, после окончания общего депутатского заседания. От этого визита и от того, каким образом повернётся разговор, действительно зависело многое, поэтому, когда они с Бубновым подходили к высокому серому зданию на Охотном ряду, над главным входом которого сверкала позолоченная, украшенная гербовым орлом надпись «Государственная Дума», оба были на редкость сосредоточенны и немногословны – ни смешков, ни привычных улыбок.

– Ещё недавно митинговали здесь, депутатов засвистывали, а теперь вот сами пороги обиваем, – вдруг язвительно заметил Бубнов – не то в шутку, не то всерьёз.

Евгений Сергеевич философски развёл руками:

– Такова политика, Дима, ничего не поделаешь. Сейчас объективно мяч на их половине поля.