СС. Орден «Мертвая голова»

Гиммлер, подсознательно искавший, кому бы подчиниться, чутьем понял, что нашел своего идола. В августе 1925 года он получил членский билет обновленной НСДАП и вскоре после этого очутился в убого обставленном помещении рядом с церковью Святого Мартина в Ландсхуте в качестве секретаря Грегора Штрассера, с окладом 120 марок в месяц. Штрассер, руководивший тогда пропагандой в Нижней Баварии, был рад загрузить помощника. Гиммлеру поручено было поддерживать постоянную связь с самыми отдаленными нацистскими группами. В итоге для нацистов из баварской глубинки он и его мотоцикл стали олицетворением партийного руководства. Через некоторое время Гиммлера выдвинули на должность управляющего делами партийного округа (гау) Нижней Баварии.

Устоялось мнение, будто бы Гиммлер подобно рейнскому оратору Йозефу Геббельсу был искренним приверженцем идей Штрассера – будущего противника Гитлера. На самом деле Гиммлер считал себя скорее конторским служащим правления партии, чем соратником Штрассера. Когда тот перебрался в Берлин, став северогерманским противовесом фюрера, Гиммлер плотнее придвинулся к своему вождю. Никто не знает, когда впервые встретились эти двое. Известно, однако, что Гиммлер до конца своих дней так и не сумел преодолеть в себе робость, постоянно возникавшую при общении с «величайшим умом всех времен и народов», как он называл Гитлера.

Еще работая в Ландсхуте у Штрассера, Гиммлер по-детски преклонялся перед вождем. Один его приятель рассказал английскому писателю Вилли Фришауэру, что Гиммлер нередко вполголоса бормотал что-то, обращаясь к портрету Гитлера, висевшему у него в конторе. А при телефонных разговорах с фюрером Гиммлер вытягивался по стойке «смирно» и щелкал каблуками. Был случай во время войны, когда массажист рейхсфюрера Феликс Керстен ответил на телефонный звонок Гитлера. Так Гиммлера после этого просто распирало: «Господин Керстен, вам известно, с кем вы только что говорили? Вы слышали голос ФЮРЕРА! Вот удача! Напишите сейчас же об этом супруге! Представляю, как она будет счастлива что вам выпал такой исключительный случай…»

Дни борьбы, когда он находился рядом с Гитлером, были величайшим взлетом его карьеры. «Это было славное время, – взволнованно вспоминал он уже в 1945 году. – Мы, бойцы нашего движения, постоянно подвергались смертельной опасности. Но страха мы не испытывали. Адольф Гитлер сплотил нас и повел за собой. Эти годы – самые лучшие в моей жизни».

Служа фюреру, он без устали носился на мотоцикле по сельским дорогам, сжигаемый честолюбием и болями в желудке, доводившими его порой до обморока. «Это колоссально – то, что вы делаете, – восхищалась осенью 1927 года одна из его берлинских поклонниц. – Но вы слишком много требуете от себя, и вот ваш организм мстит вам. Справедливо: организм прав». «Ты опять в дороге, и мне приходится думать, что вся твоя жизнь – одна сплошная гонка!» – отчаивалась будущая жена.

Гитлер воздавал ему по заслугам, и Гиммлер поднимался по лестнице партийной иерархии: в 1925 году он стал заместителем гауляйтера Верхней Баварии – Швабии, в том же году – заместителем главного пропагандиста партии, а в 1927-м – заместителем рейхсфюрера СС. За несколько лет нерешительный, не имеющий цели в жизни студент превратился в фанатичного приверженца Гитлера, поражавшего фюрера выдающимися организаторскими способностями. Но одна только оргработа Гиммлера не удовлетворяла. Он желал быть наставником и воспитателем, мечтал вывести партию и нацию к «истинным источникам жизни».

Долговременное пребывание в сельских краях Нижней Баварии сделало для него неодолимо притягательной философию «крови и почвы». С самого нежного возраста благодаря своему романтическому восприятию истории Гиммлер привык видеть в крестьянстве первоисточник народной силы. Позже он заявлял: «Человек на своем собственном участке земли – вот источник мощи и становой хребет национального характера германской нации». Он говорил, что «по происхождению, крови и характеру я и сам тоже крестьянин». Гиммлер не мог себе представить великих людей истории иначе, как выходцами из крестьянства. Своего любимого героя, саксонского короля и покорителя славян Генриха I Птицелова (876–936) он тоже причислял к «крестьянской знати народа».

После университета, околдованный народнической пропагандой, он рисовал себе общество будущего, построенное на простых, крестьянских ценностях. Сохранилась недатированная записка: сельскую школу он считал ячейкой государства типа «назад – к земле!»; взаимоотношения учителей и учеников там являют «картину истинной немецкой государственности» и потому должны стать предвестниками нового общества.

Учителями в этой школе, равно как и среди всего воображаемого «народа», должны быть «мастера» и их помощники обоего пола. Мужчины должны обладать «качествами вождя», они обязаны уметь распознавать «ложь и обман этого мира». А учительницам надлежит быть милыми, жизнерадостными, высоконравственными; они обладают настоящим материнским чувством и не знают недугов, свойственных современным городским женщинам. Они сильны и грациозны и с удовольствием оставляют за мужчинами право последнего слова. Домашнее тепло будет способствовать тому, чтобы эта «школа» стала духовным центром притяжения и для горожан, для поэтов и художников; домом, всегда открытым для соотечественников. Рабочие городов тоже должны иметь возможность черпать силы в этом источнике, чтобы пройти через предрассудки современности. Вот они – начала нацистской и эсэсовской общественной утопии! «Никакие ценности, даже знания, не могут стоять выше характера и убеждений», – утверждал геополитик Гиммлер, представляя воображаемый продукт своей лаборатории – людей «со стопроцентным здоровьем, крепкой нервной системой и сильной волей, которым постоянная тесная связь со школой помогает вырасти и стать вождями своего народа».

Гиммлеру даже удалось найти единомышленников, готовых воплотить его фантазии. Они приобрели ферму в Нижней Баварии и предоставили ее в распоряжение Гиммлера. Однако надежды на то, что «найдется еще немало благородных людей, способных в зависимости от их состояния и сил материально поддержать» его начинание, оказались тщетными. «Деревенская школа будущего» оставалась игрой воображения. Тем не менее Гиммлер не отступился от идеи своей сельской утопии. В конце концов, его отец был учителем, а значит, педагогический дар должен быть и у сына. И он решил, что рожден для великой просветительской миссии, даже готов был извлечь урок из случившегося.

Поучая окружающих, Гиммлер вечно донимал их рассказами, как бы поступили предки в том или ином случае. У него всегда был наготове подходящий пример из истории, чтобы проиллюстрировать настоящее и прикинуть, чего ждать от будущего. В годы войны, по словам его массажиста и самого близкого друга Керстена, Гиммлер мечтал о мирном времени, когда снова можно будет заниматься образованием. Керстен вполне серьезно считал, что в глубине души Гиммлер предпочел бы перевоспитывать восточные народы, а не истреблять их.

Из неудавшейся затеи с «деревенской школой» Гиммлер все же извлек пользу: впервые непосредственно столкнулся с трудностями, в которых билось немецкое крестьянство. Однако сделал из увиденного весьма своеобразные выводы, очень далекие от реальности.

Крестьянский мистик Гиммлер не разглядел тяжелейший системный кризис, настигший германское сельское хозяйство после прекращения бисмарковской политики протекционизма, а может быть, и раньше. Не осознал он и настоятельной необходимости рационализации, отказа от непродуктивных мелких хозяйств. Гиммлер все воспринял совершенно иначе. Он увидел многоцветную, дьявольскую паутину с ярлыком: «Мировое еврейство». «Главным врагом крестьянства, – писал он в 1924 году, – является международный еврейский капитал, натравляющий горожан на сельское население». А происходит все это следующим образом: «С помощью спекуляций и рыночных афер еврейский капитал добивается низких цен от производителя и высоких цен при продаже. Сельский производитель, таким образом, меньше зарабатывает, а горожанин больше платит. Полученную прибыль заглатывает еврейство и его приспешники».

До «пивного путча» 1923 года евреи попадали в дневниковые записи Гиммлера как отдельные личности. Теперь они были объединены в некий общий страшный стереотип, и в каждом неарийце можно было подозревать диверсанта всемирного еврейского заговора. С этого момента евреи в сознании будущего рейхсфюрера превратились в предмет коллективного поношения. Гиммлер нашел своего врага.

В том же самом меморандуме он ссылается и на другого смертельного врага, без которого рейхсфюрер больше не сможет обойтись, – славян. «Только в борьбе со славянством, – доказывал Гиммлер, – немецкое крестьянство проявит себя и окрепнет, так как будущее лежит на Востоке… На Востоке имеются громадные территории, пригодные для обработки. Сейчас их держат крупные хозяйства. Сыновья фермеров и сельские рабочие должны переселиться туда, чтобы прекратилась практика, при которой второй и третий сыновья немецкого крестьянина вынуждены ехать в города. Расширение немецкого влияния будет способствовать тому, чтобы крестьянское население вернуло себе ведущую роль в Германии». Переселение, согласно Гиммлеру, – это также проявление немецкого национального духа: «Увеличение численности сельского населения будет также препятствовать нашествию рабочих масс с Востока. Как и шестьсот лет назад, немецкий крестьянин должен чувствовать себя призванным перед немецкой нацией бороться против славянской расы за обладание и увеличение территории святой матери-земли».

Не осознавая того, уже в 1924 году Генрих Гиммлер сформулировал два ключевых пункта программы будущих СС, дал обоснование антисемитской и антиславянской политики Третьего рейха.

Борьба со славянским «недочеловеком» и «всемирным еврейством» превратилась в идею фикс. В программе, конечно, пока отсутствовали фанатизм и псевдорелигиозный экстаз, однако в случае с Гиммлером это можно назвать точкой отсчета. Дальше политическая фантасмагория будет развиваться неудержимо.

НСДАП в тот период была еще не настолько влиятельной организацией, чтобы осуществить на практике крестьянские мечты Гиммлера, и тогда он примкнул к группе, серьезно воспринявшей его лозунг «Назад – к земле!». Это так называемые «артаманы» – народническое крыло немецкого молодежного движения, идеалисты, помешанные на «собственном клочке земли». Большинство из них не были членами НСДАП, но их вождь Георг Кестлер – был. Однако и эти молодые люди молились «крови и почве», и им были присущи антиславянские комплексы. Так, например, они планировали вытеснить польских сельскохозяйственных рабочих с земель восточнее Эльбы и заставить вернуться в Польшу.

В 1924 году первая группа артаманов отправилась в Саксонию, чтобы выполнить то, что они считали своим долгом и перед экономикой, и перед соотечественниками в целом. (Возможно, хозяйство Гиммлера в Нижней Баварии тоже должно было служить целям этого ордена.) Две тысячи человек разъехались по фермам Восточной Германии, где стали готовиться к отражению «нашествия славян».

Вскоре Гиммлер уже был в первых рядах этого движения. В качестве гауфюрера Баварии он поддерживал контакты с другими объединениями артаманов, в том числе и с бранденбургской группой, членом которой был Рудольф Гесс, ставший впоследствии комендантом Освенцима и одним из самых жутких сподвижников рейхсфюрера СС.

Среди артаманов Гиммлер встретил человека, который возвел его крестьянские теории в ранг идеологии и увязал их с расовой доктриной, построенной на превосходстве нордической расы. Это был Вальтер Дарре, аргентинский немец, получивший образование в Королевском колледже Уимблдона. Он уже успел послужить в прусском аграрном министерстве, а в дальнейшем стал нацистским аграрным экспертом. Дарре был на пять лет старше Гиммлера и решил взять его под свое крылышко. Он разъяснил ученику, что проблема сельского хозяйства не является чисто экономической – это в первую очередь проблема чистоты крови. С этой точки зрения крестьянство «составляет единственную, надежную опору нации». Государство должно укреплять эту крестьянскую основу путем создания поселений, увеличения рождаемости и ограничения миграции в города. Необходимо, чтобы люди, в чьих жилах течет лучшая кровь, были тесно связаны с почвой. Носителями же чистой крови являются исключительно представители нордической расы. По словам Дарре, эту концепцию уже взяла на вооружение артаманская молодежь. Именно люди с нордической кровью, утверждал он, создали почти все великие империи и великие цивилизации, а падение империй было связано с тем, что люди нордической расы не заботились о чистоте своей крови.

Практический вывод из данной теории состоял в том, что в Германии следует подавлять все влияния, чуждые мифу о нордической расе, от масонства, которое нацистская пропаганда наделила атрибутами господствующей в мире силы, до христианства с его проповедью мира и добрых отношений между странами и людьми. Гиммлер был покорен этой философией: она вполне отвечала его собственным настроениям.

Дарре со своей доктриной «крови и почвы» открыл Гиммлеру глаза, и то, что он увидел, было величественно и прекрасно: элита нации, новые боги германских племен – словом, люди его ордена СС.

Движение артаманов кануло в Лету: крупные землевладельцы восточных областей быстренько приспособили городских мечтателей к делу. Но Гиммлер помнил о своем долге перед ними и перед Дарре. Позднее он ввел Дарре в СС и поставил во главе управления расселения арийской расы, который для Дарре стал ступенькой на пути к нацистскому аграрному министерству.

А Гиммлер теперь сам начал проповедовать миф о «крови и почве» в своей организации – среди эсэсовцев Нижней Баварии. Крестьянский теоретик в форме СС не мог не обратить на себя внимание заправил партии. Перед ним открывалась перспектива стать во главе всех СС в целом. Но Гиммлер не был еще уверен, с чем связать свое будущее, – с землей или СС. И он думал, что нашел женщину, с которой можно разделить радости и тяготы крестьянской жизни.

Это было в 1926 году в Бад-Рейхенхалле. Спасаясь от внезапного ливня, он заскочил в вестибюль гостиницы и едва не сбил с ног какую-то молодую даму. Подняв глаза, Генрих увидел перед собой богиню из своих грез – светловолосую, голубоглазую, ну просто валькирию. Ее звали Марго – Маргарита Боден. Дочь помещика из Западной Пруссии, во время Первой мировой войны она работала сестрой милосердия, ненадолго «сбегала замуж», а после развода купила на отцовские деньги небольшую частную больницу. Гиммлер влюбился в нее с первого взгляда, однако его родители не очень одобрительно отнеслись к выбору сына: девушка была на восемь лет старше Генриха, к тому же протестантка и, главное, разведенная! Поэтому он долго колебался, прежде чем представить ее своим родителям. Однако родители решили не вмешиваться, и Гиммлер женился на Марго 3 июля 1928 года. Они планировали вместе поселиться на ферме и начать разводить птицу. Маргарита продала свою больницу, они купили участок земли в Вальдтрудеринге около Мюнхена и построили там небольшой деревянный дом: три комнаты наверху и две внизу. Они купили 50 кур-несушек, но затея с фермой провалилась: и денег не было, и партийная карьера не давала возможности сосредоточиться на курятнике. В качестве сотрудника НСДАП он получал 200 марок в месяц – явно меньше, чем требовалось для птицефермы. 6 мая 1929 года жена писала ему: «Куры несутся очень плохо – два яйца в день, и я беспокоюсь о том, на что мы с тобой будем жить дальше и сможем ли накопить денег на Троицын день». В другой раз она писала: «Ты мне не пишешь. Это очень скверно. Если завтра деньги не поступят, то Берта [служанка] не сможет заплатить за твои туфли».

Их брак дал трещину гораздо быстрее, чем кто-то из них мог ожидать. И не только из-за денежных трудностей. Марго оказалась холодной, раздражительной женщиной, и уж никак не жизнерадостной. Она так сильно донимала своего чувствительного супруга, что он старался пореже бывать дома. После рождения дочери, их единственного ребенка, Гиммлеры жили порознь.

Марго напрасно надеялась, что муж оторвется от своей национал-социалистической деятельности и вернется к ней. Она писала: «Когда выборы, наконец, завершатся, мы сможем несколько лет пожить спокойно, и ты всегда будешь со мной». И в другом письме: «Пусть ты приезжаешь на два дня, все же ты приезжаешь».

Постепенно она поняла, что теряет его. Маргарита писала мужу: «Мне грустно, что приходится все время сидеть дома одной. Милый, может быть, нам вместе сходить, например, на выставку? Мы никогда нигде не были». И снова о том же: «Мне плохо и одиноко. О, дорогой, что же со мной будет? Я все время только и думаю, что теперь со мной будет».

Генрих Гиммлер не думал о том, что будет с ней. Он был весь во власти чар своего фюрера. 6 января 1929 года Гитлер сказал, что он должен возглавить СС, где он состоял под номером 168. Теперь для Гиммлера настала пора показать, чему он научился у Штрассера и Дарре. По его мнению, СС как раз не хватало крепкой руки, чтобы превратить эту организацию в орден немецких рыцарей, в элиту национал-социализма. Однако вскоре новый рейхсфюрер СС понял, что его фюрер вовсе не требует от него чистоты идеологии. Гитлеру тогда был нужен не орден верных рыцарей, а просто слепо послушная охрана, орудие личной власти. Нацисты подошли к перепутью. Экономический кризис конца 1920-х годов приводил все больше озлобленных немцев в их стан, а это одновременно и укрепляло позиции Гитлера как партийного лидера, и усиливало опасность соперничества. Требовалось устоять перед любой угрозой. Начиналась самая кровавая глава в германской политической истории.

Глава 3

ОТ ЛИЧНОЙ ОХРАНЫ ДО ПАРТИЙНОЙ ПОЛИЦИИ

Во время нацистского периода борьбы глава местной организации в южном Ганновере Людорф Хаазе направил в центральный орган партии докладную, в которой утверждал, что партия распалась после «пивного путча» потому, что у нее не было когорты лидеров, а у лидеров не было инструмента власти. По его мнению НСДАП нуждалась в своеобразном ордене в своих рядах, тайном обществе, которое стало бы железным ядром, способным вновь сплотить ее воедино. Этот орден мог бы действенно наводить порядок в партии, включая смежные формирования, и в то же время получать достоверную информацию о планах и действиях врагов. В целом орден призван стать орудием фюрера партии, «если он хочет рассчитывать на успех в политической борьбе». В своей записке Хаазе пророчески изложил концепцию будущих всесильных СС, но в то время на меморандум не обратили внимания, и он был забыт.

Однако в январе 1929 года в мюнхенскую штаб-квартиру НСДАП прибыл человек, мысливший так же, как и Хаазе. Это был Генрих Гиммлер, новый рейхсфюрер СС. Правда, тогда еще партийная верхушка относилась к его амбициям снисходительно-высокомерно. О Гиммлере иные говорили как об эксцентричном чудаке, который решил применить свои знания в области животноводства к расовой доктрине партии. Вдобавок претензии Гиммлера казались явно не соответствующими масштабам организации, руководство которой он тогда принял на себя. В СС в то время состояло всего 280 человек, и они были подчинены «главнокомандующему штурмовиков» Францу Пфефферу, который не жаловал это подразделение.

Но Гиммлера все это не смущало. Он имел далеко идущие планы быстрого роста рядов СС и превращения этой организации в элиту НСДАП. В апреле того же года он представил Гитлеру и Пфефферу проект устава будущего ордена СС. Согласно замыслу Гиммлера, отныне в эту организацию можно принимать только тех кто соответствует самым строгим расовым критериям в духе теории «крови и почвы». Гиммлеру, в свойственном ему мистико-романтическом духе, виделся орден, сплошь состоящий из «нордических героев». Если бы Гиммлер начал тогда же придерживаться этих принципов, то ему пришлось бы уволить добрую половину своих эсэсовцев, поскольку это были в большинстве своем выходцы из германского среднего класса, мало похожие на германских рыцарей. Но он вовсе не собирался проводить подобных разрушительных акций и объявил, что новый устав не коснется старых кадров СС. Пока он ввел только одну норму для новых кандидатов – рост не ниже 5 футов и 8 дюймов, поскольку полагал, что определенный рост является «в какой-то мере показателем чистоты крови».

Каждый кандидат должен был представить фотокарточку, которую Гиммлер потом изучал под лупой, чтобы проверить, нет ли признаков неарийского происхождения, например монголоидных скул или чего-нибудь славянского. Объясняя эти действия своим офицерам, Гиммлер говорил: «Я хотел бы обратить ваше внимание на уроки прошлого. Вспомните тех типов, которые были членами солдатских советов в 1918–1919 годах».

Это заявление показывает, что Гиммлер настаивал на биологических критериях, основываясь не только на фантазиях расиста. Он также взывал к чувствам бывших офицеров, которым солдатские советы живо напоминали о мятежах в конце войны, когда левые экстремисты из этих советов срывали с них офицерские знаки отличия (хотя те же офицеры тогда и пальцем не шевельнули, чтобы защитить имперского главнокомандующего от революции). Сам Гиммлер в то время был лишь кадетом и не имел подобного личного опыта, однако бывшим офицерам настойчиво твердил: «Вы, конечно, согласитесь, что такого рода личности выглядели несколько странно, не как настоящие немцы, а как люди с признаками чуждой нам крови».

Это было точно рассчитанное обращение к чувствам того социального слоя, откуда он набирал своих первых эсэсовцев. Помимо бывших военных в этот контингент входили безработные, а также специалисты, чья карьера была разрушена инфляцией. Пройдя через вольные корпуса и прочие организации самообороны, они вновь искали, куда бы прибиться, а тут Гиммлер со своей теорией расовой избранности. Он мог обещать им дом и избавление от унижений их теперешней неприкаянной жизни. До сих пор слово «элита» означало узкий круг лиц, занимающих определенное положение в обществе, получивших соответствующее воспитание и образование. Но для «потерянного поколения», повзрослевшего на фронте, все двери были уже закрыты. Гиммлер открыл им существование совершенно другой элиты – расовой и идеологической.

Первыми эсэсовцами были обычно люди из городских предместий, представители нижнего слоя среднего класса: теперь же в СС стали во множестве вступать заблудшие души: представители верхних слоев среднего класса. Эта организация привлекала новичков, прежде всего, духом суровой воинственности, что не обязательно увязывалось ими со специфической идеологией будущего ордена. Люди из корпуса добровольцев, пополнявшие ряды СС, были типичными представителями поколения, презиравшего культуру и цивилизацию. В 1930 году Эрнст фон Заломон, менестрель вольных корпусов и один из убийц Ратенау, так говорил об этом поколении: «Это люди, которых война никогда не отпустит, вечно будет война в их крови». Они жаждали войны, чтобы уничтожить буржуазное общество с его лицемерием и злом. Первая мировая война закончилась, ненавистный им порядок остался, но они продолжали верить, что его можно разрушить силой. Дело усугублялось тем, что среди них были поэты, для которых красивый слог важнее мысли. Рупором потерянного поколения стал Эрнст Юнгер, дослужившийся до капитанского чина; он возглашал: «Война всегда пребудет в наших душах, подобная утесу. Нам предстоит спуститься вниз, в долину, к земле обетованной. Но война не вечно будет осью, вокруг которой вращается все бытие. Вот бой закончен; опустели поля сражений и прокляты несчастья военных времен. Но дух войны неистребим, он не отпустит слуг своих».

В послевоенной Германии действительно во многих случаях жизнь вращалась вокруг военной оси. Государство нуждалось в бойцах для защиты от коммунистических мятежников и польских повстанцев, а военное поколение только радо было случаю снова взяться за оружие. Юнгер пел: «Нет святыни выше, чем человек-борец». Однако эти новые солдаты сильно отличались от старых. Они называли свои соединения вольным корпусом, чтобы подчеркнуть: они пришли по своей воле и также по собственной воле могут этот корпус покинуть. Они были верны не правительству, но своему командиру и любому знамени, под которым случится воевать. В немецкой военной истории едва ли найдется параллель этому сборищу драчливых политических авантюристов – вольным корпусам 1919–1920 годов. Лейтенанты командовали так называемыми полками, приказы из далекого штаба выполнялись или не выполнялись – это зависело от тех, кто эти приказы получал. Они сами именовали себя солдатами удачи, и, как для прежних солдат удачи – ландскнехтов, их отряд становился их домом, а боевые товарищи – семьей. Всего их было около 70 тысяч.

Они были вполне готовы воспринять идеи о неограниченном применении силы. Старые традиции и нормы военной дисциплины теперь были отброшены и заменены системой военно-полевых судов. Всех, кого считали виновными, они расстреливали. Они мало ценили жизнь, как чужую, так и собственную. Их девизом, как позднее у армейских СС, было сражаться или умереть. В 1930 году. Эрнст фон Заломон восхвалял добровольцев за их «беспощадные акции против вооруженных и безоружных масс врага, полное презрение к так называемой святости жизни и нежелание брать пленных ни при каких обстоятельствах». Десять лет спустя эти свойства стали отличительными чертами солдат Гиммлера.

Когда вольному корпусу пришел конец, политика была уже заражена насилием, а его жертвами стали демократы и республиканцы; террор стал обычным оружием «защитных» формирований. Между тем бывшие солдаты удачи так и остались неприкаянными. Часть из них нашла себе дело в СА, даже поднялась до главенствующих позиций. Но тут кризис погнал в СА тысячи безработных, и бывшие добровольцы вскоре осознали, что штурмовые отряды не могут стать для них семьей. Безработные просто надеялись, что Гитлер даст им работу, чтобы сами они смогли вернуться к женам и детям, а солдаты удачи глубоко презирали буржуазный мир, которого, по сути, жаждали многие активные штурмовики.

Вот гиммлеровский орден избранных – это другое дело. И с 1929 года они потянулись в СС. Первая волна новообращенных включала ветеранов, которые не хотели и не могли вписаться в мирную жизнь. Среди них были известные личности, такие, как Бах-Целевски, ставший организатором СС на границе с Австрией, барон фон Эберштейн – руководитель СС в Саксонии, или фон Воирш – глава СС в Силезии.

Экономический кризис породил вторую волну кандидатов в СС. На этот раз пошли бывшие военные, которые попытались ногой открыть дверь в нормальную жизнь, но потерпели неудачу в жестокой конкуренции свободной экономики. Став банкротами, они решили надеть эсэсовскую форму. К примеру, Фридрих Вильгельм Крюгер пытал счастья как коммивояжер, Карл Вольф был хозяином рекламного агентства, доктор Оберг владел фирмой по импорту бананов.

Теперь, имея у себя в СС так много бывших добровольцев, Гиммлер мог прищемить нос любому партийному функционеру, возражавшему против его кампании по расширению СС. Он продолжал колесить по Германии, отбирая себе новую элиту. Когда он объявил в Гамбурге, что намерен создать там соединение СС из 500 человек, то гауляйтер Кребс возразил, что во всем Гамбурге едва ли наберется 500 нацистов; Гиммлер бросил надменно, что его не волнуют обстоятельства, людей надо найти – только это и имеет значение. Тем временем его бывший наставник Рем успел поссориться с Гитлером и отправился в Боливию в качестве немецкого военного инструктора. В январе 1930 года Гиммлер писал ему: «Ряды СС растут, и их численность к концу квартала достигнет 2000». Он также добавил, что с каждым месяцем условия принятия в СС ужесточаются. С января 1929 года по декабрь 1930-го число эсэсовцев увеличилось с 280 до 2717 человек. Рост шел так быстро, что Гиммлер наконец почувствовал себя достаточно сильным, чтобы прибегнуть и к вербовке в рядах СА, чего прежде делать избегал.

В штурмовых отрядах по-прежнему служили бывшие добровольцы, которые были не прочь перебраться в СС. Пфеффер, командующий СА, заботился о том, чтобы ни один из его подчиненных не переметнулся к Гиммлеру. Еще в 1926 году он распорядился, чтобы эсэсовцы всегда тесно координировали свои действия со штаб-квартирой СА. На практике это означало, что СС не имели права действовать самостоятельно, а в совместных акциях их подразделения подчинялись командирам штурмовиков. Особенно строго Пфеффер следил за вербовкой в СС, опасаясь, что «СС оттянет всех потенциальных командиров и тем самым задушит СА». Но Гиммлера все это не смутило. Он преспокойно стал петь дифирамбы своему ордену в среде штурмовиков и многих отлучил от материнской груди. В связи с этим командующий СА в Восточной Германии написал ему в 1931 году: «Самая серьезная опасность исходит от новых формирований СС, которые продолжают свою вербовку, уводя людей прямо из-под рук, и вдобавок стараются разрушить СА». А в Берлине негодующие штурмовики распространяли анонимные листовки с протестами против СС, обзывая их «личной охраной гражданских господ, живущей за счет СА».

Чтобы предотвратить рост вражды между двумя своими партийными армиями, Гитлер в конце 1930 года сделал Гиммлеру грандиозный подарок – дал организации СС независимость от СА, объявив, что «ни один командир штурмовиков не полномочен отдавать приказы отрядам СС». (Хотя формально еще сохранялось подчинение Верховному командованию СА.) Как бы подчеркивая эту независимость, эсэсовцы обзавелись собственной черной формой (штурмовики продолжали ходить в коричневой). Они надели все черное: фуражки, галстуки, гимнастерки, брюки и обведенную черным свастику на нарукавных повязках. Черная нашивка на левом рукаве арабскими цифрами указывала номер штурма – роты СС.

СС выиграли свою первую войну – войну за независимость. Сверх того, Гитлер разрешил эсэсовцам создать новую структуру. Прежде у них существовала система десятков, то есть в любом отдельном пункте мог существовать отряд в десять бойцов плюс командир. Теперь наименьшей единицей стало звено – шар, от 8 человек во главе с шарфюрером – капралом. Три шара могли составить трупп численностью до 60 человек во главе с труппфюрером, соответствующим командиру взвода в обычной армии. Три труппа – это основное эсэсовское подразделение штурм (рота) под командованием штурмфюрера – капитана. Из трех штурмов состоял штурмбанн (батальон, 250–600 человек) во главе со штурмбаннфюрером – майором. Из 3–4 штурмбаннов формировался штандарте – полк (1–3 тысячи человек) под командованием штандартенфюрера – полковника. Несколько штандарте составляли унтергруппе (или абшнит) – бригаду, под командованием оберфюрера – генерал-майора. Несколько унтергруппе формировались в группе (оберабшнит) – дивизию (или округ), во главе с группенфюрером – генерал-лейтенантом.

Новая эсэсовская армия существовала, конечно, только на бумаге: кадров Гиммлеру не хватало. Но Гитлер предоставил ему возможность роста. Правда, он запретил эсэсовцам в дальнейшем вербовать людей из СА, однако возложил на командиров СА обязанность поставлять кандидатов для местных подразделений СС (с целью укомплектования до ? состава). Условие, что для СС требуется «отборный персонал», пришлось штурмовикам особенно не по вкусу. Более того, местные штурмбаннфюреры получили право отвергать неугодных кандидатов. Причина такого благоволения Гитлера была, по сути, указана в приказе от 7 ноября 1930 года: «На СС возлагаются в первую очередь полицейские функции внутри партии». Сбылась мечта Хаазе о создании в партии тайного охранного ордена.

Гитлер в тот момент имел все основания призвать на помощь свою личную стражу. Его положение было шатким, как никогда. Нацистское движение стало ареной интриг и противоборства. СС и должны были, по мысли фюрера, сплотить партию, укрепить дисциплину, подавить любое неповиновение. А таких случаев в партии было очень много, НСДАП не отличалась однородностью. Она начиналась как партия низших слоев германского среднего класса, затем туда влился ряд радикальных политиков «народнического» лагеря, потом – деклассированные элементы из СА, и, наконец, ею заинтересовались крайне правые политические лидеры и капитаны индустрии. Объединяла их всех только ненависть к демократии и стремление к власти. В партии кипела вражда между лидерами и шли постоянные споры по программным вопросам. Геббельс вообще выступал за то, чтобы «этот мелкий буржуйчик Адольф Гитлер» был изгнан из партии; чуть не на каждом съезде требовал исключения Штрайхера за симпатию к евреям. Грегор Штрассер хотел союза с СССР в борьбе против Версальского договора, но тут решительно возражал Альфред Розенберг, главный антисоветский крестоносец. Нацисты не были едины даже в отношении евреев. Тот же Геббельс говорил: «Этот вопрос не так прост, как можно подумать. Может оказаться, что еврей-капиталист и еврей-большевик – совсем не одно и то же».