Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий

Тут явно что-то не так, подумал он. Пока его не было в городе, случилось нечто такое, из-за чего все решили от Цкуру отвернуться. Что-нибудь неподобающее, нежелательное. Но что это может быть, он даже вообразить не мог, сколько ни ломал голову.

В груди словно засел какой-то комок, сгусток непонятной дряни, которая не выхаркивалась, но и не растворялась. Весь день Цкуру просидел дома, ожидая звонка. За что бы ни брался, все валилось из рук. Всем четырем семьям он по нескольку раз сообщил, что приехал в Нагою. Обычно после первой же такой весточки ему сразу перезванивали, и в трубке раздавался ликующий крик. Теперь же, сколько ни жди, телефон угрюмо и упорно молчал…

Наступил вечер, он собрался было перезвонить всем еще раз. Но раздумал. Наверняка же все его друзья на самом деле дома. Просто не хотят звонить, вот и прячутся за домашних. «Если будет звонить Цкуру Тадзаки, отвечайте, что меня нет…» Скорее всего – так. С чего бы иначе вся их родня говорила такими странными голосами?

Но почему?

Никакой возможной причины в голову не приходило. В последний раз они собирались всей командой на каникулах в начале мая. Когда Цкуру уезжал обратно в Токио, все четверо даже поехали провожать его на вокзал. И, дурачась, синхронно махали ему с перрона. Словно провожали воина, уезжавшего служить в дальний край.

А потом Цкуру написал из Токио несколько писем Синему. От руки. Белая все не могла освоить компьютер, и потому они переписывались по старинке – вручную, на бумаге. А Синий у них был почтмейстером: все письма посылались ему, а он показывал их всем. Так сберегалась куча времени и сил – не нужно было писать по нескольку писем об одном и том же. Цкуру писал в основном о жизни в Токио. Что увидел, что пережил, что почувствовал. Хотя чем бы ни занимался – постоянно думал, как было бы здорово им всем опять оказаться вместе. И он писал им прежде всего об этом. А об остальном – уже так, заодно…

И четверка друзей прислала ему несколько писем, и в них тоже не было ничего странного. Простые и подробные отчеты о том, что происходит у них в Нагое. Каждый по-своему наслаждался радостями студенческой жизни в городе, где все они выросли. Синий купил себе подержанную «Хонду Аккорд» (заднее сиденье – в таких пятнах, словно там исправно мочилась собака), все они загрузились в нее и проехались аж до озера Бива[8 - От г. Нагоя до крупнейшего японского озера Бива – около 100 км.]. Машина пятиместная (если, конечно, не сажать туда толстяков). Все жалели, что Цкуру не было. И в конце приписка: скорей бы лето, чтобы снова собраться всей компанией. На взгляд Цкуру, сколько ни перечитывай – абсолютно открытые, искренние послания.

Спал он в ту ночь плохо. Нервы расшалились, в голове какая-то каша, хотя все видения сводились к одному. Словно разучившись ориентироваться в пространстве, он бродил по кругу, возвращаясь туда же, откуда пришел. Пока, наконец, его сознание не заклинило, точно винт с сорванной резьбой, ни туда ни сюда.

До четырех утра он не мог заснуть. Затем погрузился в какую-то дрему, но уже в седьмом часу проснулся и выбрался из постели. Есть не хотелось. Лишь выпил стакан апельсинового сока, но даже после него слегка подташнивало. Заметив, что у сына вдруг пропал аппетит, родители забеспокоились, но он сказал им, что все в порядке. Просто небольшое расстройство желудка.

И весь следующий день он не выходил из дому. Лежал перед телефоном и читал книгу. Точнее – пытался. А после обеда еще раз позвонил каждому из четверых. Без особой надежды; но от неизвестности и ожидания стало совсем невыносимо.

Результат оказался тем же. Подходившая к телефону родня – кто холодно, кто извиняясь, кто бесстрастно – сообщала ему, что друзей нет дома. И Цкуру, коротко, но вежливо поблагодарив, вешал трубку. Теперь он не просил ничего передать. В конце концов, всем четверым наверняка осточертело каждый день делать вид, что их нет. И уж по крайней мере родные, вынужденные их прикрывать, скоро начнут возмущаться. На это он и рассчитывал. Если звонить и дальше, рано или поздно они как-нибудь отзовутся.

И действительно, в девятом часу вечера раздался звонок от Синего.

– Ты уж прости, но… никто не хочет, чтобы ты звонил нам, – произнес в трубке Синий. Без какого-либо вступления. Не сказав ни «привет», ни «как дела», ни «давненько не виделись». «Ты уж прости» было единственным проявлением вежливости.

Цкуру набрал в грудь воздуха и прокрутил в голове услышанное, подыскивая ответ. Попытался прочесть эмоцию собеседника. Но тот всего лишь извещал его – формально и без малейших чувств.

– Конечно, если никто не хочет, больше звонить не буду, – ответил Цкуру. Слова эти вырвались у него почти машинально. Он хотел сказать их спокойно, однако собственный голос показался ему совершенно чужим. Голосом жителя какого-то далекого города, с кем он никогда не встречался и вряд ли когда-нибудь встретится.

– Будь так добр, – сказал Синий.

– Я не собираюсь делать то, чего от меня не хотят… – начал Цкуру.

Синий то ли горько вздохнул, то ли понимающе хмыкнул.

– …Но, по возможности, хотел бы знать, что случилось, – добавил Цкуру.

– Лично я этого объяснить не могу.

– А кто может?

В трубке повисло молчание. Непроницаемое, точно каменная стена. Слышно было только, как Синий сопит. Вспоминая его широкий, чуть приплюснутый нос, Цкуру ждал, что дальше.

– Подумай – сам поймешь, – наконец ответил Синий.

Цкуру потерял дар речи. Что значит – подумай? О чем тут еще думать? Чтобы думать еще больше, чем до сих пор, придется перестать быть собой!

– Жаль, что так вышло, – добавил Синий.

– Так считают все?

– Да, всем жаль.

– Эй. Да что произошло-то?

– Спрашивай у себя, – ответил Синий. Его голос дрогнул от горечи и обиды, но лишь на какой-то миг. И прежде чем Цкуру сообразил, что сказать, связь прервалась.

* * *

– То есть больше он ничего не сказал? – уточнила Сара.

– Это был очень короткий разговор. Именно о том, что ничего больше он говорить не собирается, – сказал Цкуру.

Они сидели друг против друга за столиком в баре.

– И после этого ни с ним, ни с остальными тремя ты это не обсуждал? – спросила Сара.

Цкуру покачал головой.

– Нет, ни с кем.

Сара поглядела на него, прищурившись, так, словно увидела нечто совершенно бессмысленное.

– Вообще ни разу?

– Так я ни с кем больше и не встречался.

– Но неужели ты не хотел понять, почему твои друзья вдруг выкинули тебя из компании?

– Как бы тебе объяснить… Тогда стало как-то все равно. У меня перед носом захлопнули дверь и перестали пускать внутрь. Почему – не объяснили. Но если так действительно хотят все, то и пускай, ничего тут уже не поделаешь.

– Что-то я не пойму, – озадаченно сказала Сара. – А вдруг это произошло по ошибке? Ведь ты сам говоришь, что не находил никаких объяснений. Разве ты не жалел, что так вышло? Разве не думал, что, возможно, потерял бесценных друзей просто потому, что кто-то чего-то не понял? И что ошибку можно исправить?

Ее бокал опустел. Она жестом подозвала бармена и попросила красного вина. Из предложенного, хорошенько подумав, выбрала «Napa Cabernet Sovignon». У Цкуру оставалось еще полстакана виски с содовой. Лед растаял, бокал запотел, картонная подставка разбухла.

– Впервые в жизни меня так резко и безоговорочно вычеркнули из друзей, – ответил Цкуру. – Причем именно те, кому я доверял как себе самому. Я был в таком шоке, что ни выяснять причины, ни исправлять ошибки даже в голову не приходило. Долго оклематься не мог. Как будто внутри у меня что-то оборвалось…

Принесли бокал вина и еще орешков. Когда бармен удалился, Сара снова заговорила:

– Со мной подобного не случалось, но я могу представить, как это тяжело. Но со временем, немного оправившись, разве ты не мог что-нибудь выяснить? Ведь если оставить такую нелепость без объяснений, вся жизнь может пойти под откос! Как же ты выдержал?

Цкуру чуть заметно покачал головой.

– На следующее утро, как рассвело, я сочинил убедительный предлог для домашних, сел в «Синкансэн» и уехал в Токио. Что бы там ни случилось, оставаться в Нагое больше не мог ни дня.

– Я бы на твоем месте осталась, пока все не выясню.

– У меня тогда не было сил, – вздохнул Цкуру.