Мальчик из леса

– Я вовсе не об этом. Вы нарочно делаете из мухи слона.

– За ре-шет-ку!

– Хватит. Я не призываю бросить его за решетку.

У Хестер был особый дар: она умела говорить на разные голоса и нередко пользовалась этим даром в зале суда, чтобы тонко – а иной раз и не очень тонко – подложить свинью прокурору. Ловко пародируя пижона Рика, она дословно повторила его фразу:

– По нему тюрьма плачет, без вопросов.

– Это уж как суд решит, – сказал пижонистый хипстер Рик, – но допускаю, что, если человек так себя ведет, если он при свете дня бьет других людей по лицу, его нужно наказать. Например, уволить с работы.

– Почему это? Потому что так сказали в «Твиттере» – вы, Гигиена-полости-рта и Ноготки-для-дам-шестьдесят-девять? Вы же не знаете, как все было. Даже не знаете, настоящая ли это запись.

Ведущий изогнул бровь:

– Хотите сказать, что видео поддельное?

– Вполне может быть. Вот смотрите, был у меня другой клиент, женщина. Ее довольное лицо прифотошопили к картинке с мертвым жирафом и подписали: вот, мол, охотница застрелила жирафа. Дело рук ее бывшего мужа, он решил ей за что-то отомстить. Представляете, какой ушат грязи на нее выплеснули?

Неправда, конечно, – Хестер только что выдумала эту историю, – но такое вполне могло случиться. Иногда этого было достаточно.

– Где сейчас ваш клиент Саймон Грин? – спросил пижонистый хипстер Рик.

– А это вы к чему приплели?

– Он дома, верно? Вышел под залог.

– Он невиновен. И он прекрасный человек, достойный отец семейства…

– И богач.

– Что, теперь хотите отказаться от системы выхода под залог?

– Белый богач.

– Вот послушайте, пижон Рик, мне уже ясно, что вы человек «бдительный» и все такое и у вас крутая борода и хипстерская шапочка, – кстати, это Кангол? – но в поисках легких ответов вы затрагиваете расовый вопрос. А любой, кто затрагивает расовый вопрос, выглядит весьма бледно.

– Э-э, не отклоняйтесь от темы…

– Нет, сынок, я не отклоняюсь, так что молчи и слушай. Разве непонятно, что это вопрос ненависти? Разве неясно, что ты уподобляешься расистам?

– Взгляните на дело под другим углом, – сказал пижон Рик. – Будь Саймон Грин чернокожим бедняком, а Аарон Корваль – богатым белым…

– Они оба белые. Не переводите разговор в расовую плоскость.

– Расовая плоскость – это основа основ, ну да ладно. Если оборванец ударит белого человека в костюме, Хестер Краймштейн не будет его защищать. И этот оборванец мигом окажется в тюрьме.

«Хм, – подумала Хестер. – А Рик-то парень не промах, даром что пижон».

– Хестер? – окликнул ее ведущий.

Время передачи заканчивалось, поэтому Хестер всплеснула руками:

– Если пижон Рик говорит, что я отличный адвокат, кто я такая, чтобы ему перечить?

В зале засмеялись.

– И наше время подошло к концу. Далее в нашей программе: последние споры вокруг Расти Эггерса, новичка в политике, но уже кандидата в президенты. Какой он – практичный или безжалостный? Правда ли, что он самый опасный человек в Америке? Не переключайтесь на другой канал.

Хестер вынула наушники и отцепила микрофон. Когда пустили рекламный блок, она встала и направилась в другой конец студии, к Мэтью. Какой же он высокий, снова стал похож на отца. В груди опять кольнуло, на сей раз сильнее.

– Как мама? – спросила Хестер.

– Нормально, – ответил Мэтью. – У всех все нормально.

Хестер не сдержалась. Обняла подростка (тот, наверное, смутился), сдавила его так, что чуть кости не затрещали, хотя росту в ней было всего лишь пять футов два дюйма и Мэтью перерос ее почти на фут. Все яснее и яснее она видела в нем черты его отца. В детстве Мэтью был не особенно похож на Дэвида, когда тот был еще жив. Теперь же – стать, походка, беспокойные руки, морщинка на лбу… Сердце Хестер заходилось снова и снова. Зря, конечно. Ей бы радоваться, что во внуке эхом отзывается ее сын, словно частичка Дэвида пережила ту аварию. Но вместо этого призрачные когти рвали ей душу, раздирали старые раны спустя столько лет, и Хестер все думала, стоит ли терпеть эту боль. Может, не стоит ее терпеть? Вопрос, конечно, риторический. Выбора у нее не было, да и не нужен ей был тот выбор. Отказаться терпеть эту боль, покончить с ней однажды, пожалуй, худшее из предательств.

И поэтому она, крепко зажмурившись, обнимала внука. Тот похлопал ее по спине, словно хотел приободрить.

– Бабуль? – Так он ее называл. Бабуль. – Ты в норме?

– Не жалуюсь.

Кожа у Мэтью была темнее, чем у отца. Мать его, Лейла, была чернокожая, и Мэтью похож был на чернокожего, или на цветного, или на дитя смешанного брака, или как их там теперь называют. Возрастом, конечно, не прикроешься, но Хестер было за семьдесят, хоть она и говорила всем, что перестала считать годы, когда ей стукнуло шестьдесят девять, – ха-ха, ну давайте, шутите свои шутки, будто я их не слышала, – и ей было уже непросто следить за новыми веяниями в терминологии.

– Где мама? – спросила Хестер.

– Наверное, на работе.

– Что стряслось? – спросила Хестер.

– Есть у меня одноклассница, – ответил Мэтью.

– И что?

– И она пропала, бабуль. Нужна твоя помощь.

Глава третья

– Ее зовут Наоми Пайн, – сказал Мэтью.

Они устроились на заднем сиденье «кадиллака-эскалейд» – машины Хестер. Сюда Мэтью приехал на поезде (час из Уэствилла с пересадкой на вокзале Фрэнка Лаутенберга в Секокусе), но Хестер решила, что проще – и правильнее – будет отвезти его в Уэствилл на машине. Она уже давно там не была, целый месяц. Поможет вконец расстроенному внуку с его проблемой, а заодно проведет некоторое время с ним и его мамой. Убьет двух зайцев одним выстрелом. Или, как еще говорят, двух птиц одним камнем. Хотя, если задуматься, картина получается странная и жестокая: бросаешь камень, убиваешь двух птиц – и с какой стати это хорошо?

Вот он я, бросаю камень в красивую птицу. Но зачем? Зачем человеку бросаться камнями в птиц? Понятия не имею. Наверное, я психопат. Гляньте, сбил двух одним камнем! Ура! Две мертвые птицы!

– Бабуль?

– Эта твоя Наоми. – Хестер отвлеклась от пустой внутренней болтовни. – Вы с ней дружите?