В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941-1943

Доктор Бауэр спрашивает, какой наркоз применить.

– Никакого! Если поврежден пятый сегмент спинного мозга, раненый не будет ощущать боли до самой середины горла. Что касается верхней части зоны операции, то достаточно местного обезболивания; это я сделаю сам. Кто-то во время операции должен подавать Францу кислород. Это имеет решающее значение. Что-то еще неясно? Нет? Хорошо. Надеюсь, нам повезет.

Через полчаса в операционной все готово. Санитары постарались на славу. Франца укладывают на операционный стол. На стерильных тканях в идеальном порядке разложены хирургические инструменты, в том числе и мои. Я по очереди оглядываю каждый предмет, это успокаивает. В конце концов, операция на позвоночнике – не пустяк. Теперь за дело, только быстрей, быстрей.

Мы моем руки, никто не произносит ни слова, все поглощены предстоящим событием. Что нас ждет – кто знает!

Какое-то время я наблюдаю за Францем, у меня возникает ощущение, что работа его диафрагмы ослабевает. Мы не можем терять время. Наперегонки со смертью.

Стоя у раковины рядом со мной, доктор Генрих трет руки. Внезапно мне в голову приходит мысль, которой я делюсь с ним:

– Мы должны проникать в зону повреждения с крайней осторожностью. Осколок кости мог попасть в канал спинного мозга, даже повредить сам мозг.

По серьезному лицу доктора заметно, что его беспокоит та же мысль. Бауэр весь белый, для таких нагрузок он слишком молод. Мы быстро вытираем руки, ныряем в операционные халаты. Пока доктор Бауэр дезинфицирует шейную зону, мы натягиваем резиновые перчатки.

Бросаем взгляд на Франца. Его затылок чисто выбрит, однако мне не нравится, как он лежит. Не хватает ватного валика под головой. Мы подкладываем небольшую подушку, набитую песком.

Тело пациента покрывается тканью, за исключением небольшого квадрата в области шеи – зоне операции. Наконец все готово. Мне подают шприц с однопроцентным раствором новокаина. Я мгновенно делаю местное обезболивание. Одновременно ставится капельница с физиологическим раствором. Он капает медленно, со скоростью один стакан в час – едва слышно.

Внезапно вспыхивает саперный прожектор, и по всей операционной разливается ослепительно яркий свет. В основном луч направлен на шею, однако свет слишком рассеянный. Это сильно мешает, глаза должны привыкнуть. Примитивно обставленное помещение кажется призрачным. На белой стене, точно привидения, двигаются тени. Одному санитару поручено отгонять мерзких навозных мух. Все обмениваются последними вопрошающими взглядами, затем звучит знакомое: «Начали!»

Рука сжимает острый скальпель; от затылка, точно посередине между основаниями мышц, рассекая шейную повязку, вниз до остистого отростка седьмого позвонка я делаю разрез. Лезвие предельно острое. Острие касается выступов, я быстро обхожу их. Рана зияет.

– Корпию!

Ассистирующий фельдфебель-санитар реагирует мгновенно. Замечательный, надежный человек. Как рысь, следит за моими действиями. Квалифицированная медсестра не могла бы работать лучше.

В считанные секунды длинные мышцы с левой стороны отделены от остистых выступов до самых дужек. Как обычно, кровь течет ручьем. Генрих тампонирует рану. Ту же самую операцию мы повторяем с правой стороны, осторожно, чтобы не причинить вреда.

Теперь все зависит от того, что мы обнаружим. Всех охватывает напряженное любопытство. В помещении царит абсолютная тишина. Я проверяю каждый позвоночный выступ. Начинаю сверху. Второй, третий и четвертый прочно закреплены. Четвертый позвонок слегка поврежден у основания. Теперь пятый выступ. Я берусь за него – он шатается, он потерял опору и больше не держится. Как мы и предполагали, он наверняка раздроблен. Итак, именно здесь повреждение, о чем и говорили паралитические явления. Вопрос только в том, задет ли шестой позвонок. Сейчас узнаем. Мой зажим обхватывает шестой позвонок. Он не подается, значит, не сломан. Таким образом, область повреждения заметно сузилась.

– Доктор Бауэр, пожалуйста, откройте рану как можно шире. Я должен удалить остистые отростки.

Снова начинается работа сверху. Дело идет быстро. Никто не произносит ни слова. Третий и четвертый остистые отростки срезаются до самого позвоночного кольца.

– Теперь, Франц, лежать смирно, не двигаться! – кричу я парню, так как он в сознании.

– Конечно, господин капитан, – доносится из-под простыни его слабый голос. Парень на самом деле лежит смирно, пока я осторожно извлекаю из раны отломившийся остистый отросток пятого позвонка. Он еще за что-то держится – за тонкие обрывки мышечной ткани. Прикладываем тампон, затем заглядываем внутрь. Кольцо пятого позвонка раздроблено, не хватает задней части дужки, я вижу это очень четко, но где же она? Снова и снова осушаем рану тупфером. Наконец я замечаю что-то светлое в позвоночном канале. Только на секунду. Это, должно быть, отломившаяся позвоночная дужка. Она застряла глубоко и, несомненно, давит на спинной мозг. Доктор Генрих наклоняется, он тоже напряженно вглядывается в глубь раны.

– Доктор, вы видите отломки кости, вон тот глубоко впившийся осколок? – Я едва слышно спрашиваю его, чтобы Франц не услышал.

– Да, конечно!

Его глаза горят от возбуждения, теперь и к нему наконец-то пришла уверенность. Бауэр тоже осматривает рану. Он по-прежнему совершенно бледен.

Что делать – ясно, но удастся ли мне извлечь осколок кости из узкого канала? Со всей тщательностью я выбираю из своих инструментов изящный корнцанг. Генрих промокает рану, затем я ухватываю осколок, но он – ни с места. Зловещий отломок прочно застрял внутри.

Тут ничего не поделаешь, нужно освобождать место, удалять соседние позвоночные дужки. Иначе не получится освободить отломившуюся часть и извлечь ее из спинномозгового канала.

Эта трудоемкая работа протекает при полном спокойствии, но как можно скорее. Становится все труднее из-за недостаточного обзора раны, поскольку там постоянно скапливается кровь.

Доктор Генрих пытается даже откачать кровь шприцем, но этого недостаточно. Мы обходимся тампонами. Настоящая пытка, ведь мы все трое знаем, что каждая минута может стать решающей.

Стерильный воск для уплотнения кровоточащих костных каналов подошел бы как нельзя кстати и помог бы, но к чему спрашивать, ведь его наверняка нет. Итак, продолжаем дальше.

Все вокруг уже поняли, что дело осталось за малым. В душной комнате повисло мертвое молчание.

Наконец, отверстие в позвоночном канале, кажется, расширилось. Я снова захватываю глубоко застрявший осколок кости. Вся работа проводится прямо рядом со спинным мозгом. Длина обломка с острыми краями примерно два сантиметра. Вращательными движениями, соблюдая полную осторожность, я все-таки вызволяю его изнутри. Готово. Я вытаскиваю осколок из раны и поднимаю его высоко вверх, чтобы все могли увидеть.

По комнате проносится легкий вздох. Нам все-таки удалось освободить спинной мозг. Все перешептываются друг с другом, неимоверное напряжение спадает.

Продолжаем дальше. В глубине раны проблескивает желтоватым цветом твердая спинномозговая оболочка (Dura mater). Я тщательно проверяю ее – повреждений нет. Не видно никаких отверстий. Значит, спинной мозг был только сдавлен, прокола не было. Мой средний палец, минуя место защемления, скользит ниже вдоль по оболочке, я хочу выяснить, что скрывается внизу. Кончик пальца не проваливается в пустоту, значит, спинной мозг не разорван. Наоборот, я нащупываю плотную припухлость, которая образовалась, видимо, после защемления в результате сильного кровоизлияния в спинной мозг.

Что теперь? На секунду я задерживаюсь взглядом на окнах. Они затемнены, неба не видно, лунный свет совсем не проникает внутрь. Все с нетерпением ожидают моего решения.

– Итак, только ущемление, оболочка не прорвана, – бормочу я еле слышно. – Также не наблюдается разрыва или прокола спинного мозга. В общем, довольно благоприятная новость. Достаточно того, что мы ликвидировали ущемление.

– Готово. Рана зашивается!

Бауэр реагирует мгновенно. Он вынимает из раны большие четырехзубые крючки, и шейные мышцы снова соединяются. Накладывается несколько крупных швов для удержания тканей, затем – более мелкие швы: нить соединяет края раны, кожа смыкается. Все проходит очень быстро.

Нас переполняет радость, уверенность, мы опьянены нашим успехом. Есть надежда, что устранение ущемления благоприятно скажется на спинном мозге и Франц выкарабкается. Санитары сияют.

Шею перевязывают, затем Франца осторожно переворачивают на спину. Его перекладывают с операционного стола на носилки, заворачивают в покрывало. Я сажусь рядом, хочу с ним заговорить, но он не отвечает! Раненый почти без сознания. Но почему? Несмотря на подачу кислорода, он по-прежнему иссиня-бледный. Воздухообмен значительно сократился.

Меня охватывает глубокий страх. Я срываю с него покрывало, освобождаю грудную клетку и вижу, что диафрагма поднимается неравномерно, движения слабые и судорожные. Генрих с Бауэром насторожились. В ужасе они приближаются к нам. Санитары прерывают свою работу и обступают носилки.

Все видят зловещие признаки: паралич, несмотря на ликвидацию ущемления, поднялся выше и затронул область четвертого шейного позвонка. Ошеломленный, я хватаю Франца за руку: неровный пульс едва прощупывается, кровяное давление резко упало. Франц находится в тяжелейшем геморрагическом шоке. Его глаза вылезают из орбит, темные зрачки расширяются, он смотрит на меня, хочет что-то сказать, но силы оставляют его, он не может произнести ни слова. Внезапно происходит остановка дыхания, Франц задыхается. Мы тотчас же начинаем делать искусственное дыхание, через носовую полость подается кислород.

Напрасно мы боремся за его жизнь. После меня искусственную вентиляцию легких проводит Генрих, затем Бауэр или кто-то из санитаров, и так по очереди, час за часом. После полуночи мы сдаемся, сердце не работает. Франц мертв. Серая тень нависла над его юным обреченным ликом.

В немом отчаянии мы обступаем носилки.

Почему Францу суждено было погибнуть, почему? Из-за чего он умер? Ведь удалось освободить спинной мозг. Неужели действительно смерть наступила от паралича спинного мозга в области шеи? Но почему, почему? Мы столкнулись с загадкой. Со стыдом я вынужден признать, что моя первая серьезная операция на фронте закончилась провалом. Моя ли в том вина? Может быть, я слишком много на себя взял? Меня терзают сомнения.

Я благодарю всех за помощь и, изможденный, в полном унынии возвращаюсь в нашу квартиру.

Значит, вот как обстоят дела на фронте. Ворочаясь на своем топчане, мучаясь от духоты и клопиных укусов, я провожу бессонную ночь. Просто не представляю, в чем причина неудачи. Тут я вспоминаю профессора Шмидта, нашего главного патологоанатома. Уж он-то поможет раскрыть эту тайну. Утром первым делом отправлюсь к нему.

Профессор Шмидт, статный седовласый человек с ясными голубыми глазами, сохранил свой независимый образ мышления и не оказался в плену у таких академических слабостей, как надменность и лесть. Именно поэтому меня тянет к нему. Он добрый друг и помощник, и с самых первых минут знакомства нас связывают общие мысли и интересы. Шмидт уже слышал о нашей операции на позвоночнике. Я в подробностях рассказываю, как печально все закончилось, и прошу его провести вскрытие, чтобы узнать истинную причину смерти.

Он приходит вовремя. Мы сгрудились вокруг препараторского стола и наблюдаем за работой профессора. Его профессионализм достоин восхищения. Он действует с привычной легкостью, тщательно проверяет все органы и под конец целиком вынимает поврежденную часть спинного мозга. Молча он осматривает препарат и показывает его нам. Комментарии излишни: по темному цвету и сильной припухлости можно без труда догадаться, что спинной мозг был сильно защемлен обломком пятого позвонка как раз на уровне пятого спинномозгового сегмента. Ткань в этом месте опухла, и образовалась гематома; из-за чего произошла блокада нервных окончаний и паралич всех четырех конечностей.

– Не можете ли вы объяснить нам, почему паралич, несмотря на удаление костного отломка, распространился выше зоны защемления спинного мозга?

– Нет, – медленно отвечает Шмидт, – пока нет.

Если сейчас он разрежет спинной мозг, тот развалится. Поэтому профессор предлагает сначала законсервировать его, а затем уже разрезать. На это уйдет восемь дней. Как же долго мне придется ждать и пребывать в неведении!