Игра в Джарт

– … враки! – Кочевник хлопнул себя по лбу, и обратился к Птице, – Ну, конечно! Нам надо было идти на восток.

– Мы пришли с востока, – огрызнулась она.

– Мы могли пойти с востока на восток.

– Не могли, раз не пошли! Нас судьба ведет, забыл? Может, нам и надо идти на восток, но через запад! Может, нам придется обойти землю три раза!

Трактирщик, пребывая в глубокой задумчивости, протер кружки, стойку, и едва не протер Птицу. Она отпрыгнула с игривым писком.

– Может, и не придется, – все еще задумчиво сказал Трактирщик, – Здесь, в Веселом квартале, есть одна китаянка. Вы могли бы расспросить ее о Поднебесной стране. Для начала?

Кочевник хмуро взглянул на него:

– В Веселом квартале? Ты шутишь?

– По мне, так разумнее поискать китаянку в Веселом квартале, чем железную дверь в небе, – пожал плечами Трактирщик.

Кочевник шумно вздохнул, но вынужден был согласиться.

Как ни крути, а мысль неглупая.

Он встал, выложил на стойку несколько монет, и усадил Птицу на плечо.

– Ваша история стоит ужина, – Трактирщик отодвинул монеты, – Давайте объясню, куда идти.

– Веселый квартал, – буркнул Кочевник, – Не железная дверь в небе. Каждый укажет.

– Этот город построили пираты, мародеры и бедовые купцы. Он никогда не спит, и кварталы здесь – один веселее другого.

Город, и в самом деле, не спал.

В лабиринте узких улиц бился заплутавший морской ветерок, доносил откуда-то смех, и брань, и вороватые шаги. На площади какие-то оборванцы, обнявшись, орали похабную песню, как пьяные матросы (а, возможно, это и были пьяные матросы). В доках кипела работа. Пахло рыбой, цветами и морем. Море вздыхало, шептало во сне, во тьме, раскинувшись бесконечно под черным бездонным небом, полным звезд.

Кочевник неохотно отвел взгляд от неба, от звезд, и свернул почти у самого порта в боковую улочку с редкими еще, вразнобой стоящими домами.

Этот Веселый квартал только начали отстраивать, и здесь было относительно тихо.

Он прошел мимо каменного дома, из которого доносились музыка, женский визг и грубый мужской смех. И мимо деревянного дома, из которого доносились музыка, женский визг, и грубый мужской смех.

У бумажного дома остановился.

Здесь лишь тихая музыка плыла, вплетаясь в ночь, и в шепот моря, и в трепещущий ветер, и в медвяный, дурманный аромат цветов, такой густой, что, казалось, лепестки кружатся, танцуют в воздухе, не в силах противостоять порывам ветра – или тихой музыке?

За невысокой оградой поблескивал маленький пруд. В воде отражалась луна, мерцала как круглый, тусклый глаз мертвеца, уставившийся в озаренное луною небо. У дома росли крупнолистные кусты, усыпанные щедрыми гроздьями душистых, невиданных им прежде цветов, похожих на маленькие лиловые солнца. Мягко светился белый бумажный фонарь, точно кто-то пролил в сиреневую тьму ночи чашку хурэмгэ. У пруда на соломенной циновке сидела девица и играла на хуре – или чем-то подобном.

Была она красоты небывалой, дивной такой красоты, что Кочевник загляделся на нее, засмотрелся, глаз не мог от нее отвести.

– Не похожа она на бобра, – нерешительно сказала Птица.

– Нет. Совсем не похожа, – сказал Кочевник. Вечно нахмуренные брови его разошлись от переносицы, а сухонькое личико исказила странная гримаса – с непривычки улыбка никак не получалось.

Она была похожа на луну.

Нежное набеленное лицо было как луна. Девять серебряных шпилек в высокой прическе были как лунные лучи. Музыка ее хура была нежной как лунный свет, а маленькие изящные руки порхали по струнам как отблески лунного света. На девице был красный шелковый дэгэл, расшитый цветами и драконами, и широкий пояс. И еще один серебряный шнурок – под самой грудью.

Высоко подпоясанная! – с глупой радостью подумал Кочевник. Сердце пустилось вскачь, как гунан-хэер.

– Сзади, – тихо сказала Птица.

– Знаю. Давай, лети.

– Но как же…

– Давай. Я сам.

Птица прянула в темное небо, а он обернулся, мягко, словно боясь расплескать раньше времени затопившую его ярость.

Он был зол. Ох, как же он был зол!

Рябой Бербезиль, а с ним те трое?

Нет. Шестеро.

Однако же хорошие собаки, овчарки, не считают, сколько волков напало на стадо, а сразу хватают за горло вожака, убивают вожака – и стая в страхе разбегается.

Кочевник взглянул с досадой на рябого Бербезиля – ну, и мешок с навозом! – и тех, что привел он с собой.

Крепкие. Подзаплывшие жирком, а один и вовсе пузатый. Но в уличной драке оно и лучше. Не молодые и не старые. Такие, обычно, ошиваются по кабакам в поисках грязной работы. Он и сам этим промышлял, пока шел домой. Только стоил подороже, да и работа у него была…

Скверная была работа, что и говорить.

Они шли за Кочевником от самого трактира. И почему было не напасть в темном узком переулке? У площади? В доках? Почему надо было тащиться за ним сюда, где сияла красою нежная лунная дева, где искусно ткала она тонкими пальцами тихую музыку ночи?

Не хотел он их здесь убивать.

Бербезиль проследил взглядом за Птицей, и самодовольно сказал:

– Так или иначе, а я свое возьму. И ты свое получишь. Думал, шучу?

Кочевник и думать не думал, шутит ли этот Бербезиль.

Совсем не думал.

Он думал о сестрице Башалай. Вспоминал, как она кричала, когда разбойник-меркит резал их отца.

Он совсем не хотел, чтобы так же кричала пригожая лунная дева. Чтоб бежала, неловко путаясь в шелке одежд, и кричала от страха – перед ним, перерезавшим у нее на глазах этих никчемных баранов, залившим кровью эту тихую, чудную ночь.

Нет, совсем не хотел.