– Меня? – переспросил Кошкаров, потом умолк и уставился на Нежкова.
Нежков открыл было рот, чтобы что-то сказать, но осекся и с удивлением посмотрел на Кошкарова.
Напряженное молчание прервал Кошкаров.
– Вы удивлены, Владимир Андреевич, что я еще жив? Вы за мной сюда приехали? Кто же вам донес, что я здесь?
– Не понимаю, о чем это вы, – Владимир Андреевич отвернулся от Кошкарова и обратился к Софье: – Софья Николаевна, почему вы консультируете своих больных, не показав мне их истории болезни?
– Извините. Сейчас я их принесу. По-моему, истории на сестринском посту.
Как только Софья вышла из палаты, Нежков наклонился к Кошкарову:
– В ваших же интересах сделать вид, что вы меня не знаете.
– Значит, это все-таки вы. А я уж думал, что ошибся. В СССР вы получили звание заслуженного деятеля науки за то, что нормальных людей превращали в ненормальных, а в России за что? За то, что ненормальных превращаете в нормальных? Это намного круче, это уже на шнобелевскую премию тянет.
– Я и раньше говорил, что главный ваш враг – это ваш язык. Давайте договоримся так: вы помалкиваете, а я о вас забываю. Вас выписывают, вы возвращаетесь к себе в Москву и спокойно занимаетесь там живописью. Идет?
– Но вы же приехали сюда не для того, чтобы меня выписывать?
– Не придавайте себе такого большого значения. Я приехал сюда не из-за вас. Я даже не думал, что увижу вас здесь. Вы же… умерли в Корецком. Не будем ворошить прошлое. Времена изменились.
– Раз вы приехали сюда, то подчищаете хвосты. В этой больнице, наверное, немало людей, которых вы сослали из Москвы с диагнозом «вялотекущая шизофрения». За этим диагнозом можно спрятать все что угодно и всех кого угодно.
– Не ройтесь в прошлом, Кошкаров. Будущее неизвестно, а прошлое опасно. Можно наткнуться на ржавую невзорвавшуюся мину. Я напишу в вашей истории болезни, что в дальнейшем лечении вы не нуждаетесь, и вас выпишут отсюда. У меня к вам только один вопрос: кто перевел вас сюда из психбольницы в Корецком – Астахов или Ерманович?
– Вы удивитесь, но на ваш звонок из Москвы в корецкую психушку отвечал я, а не доктор Ерманович, которым я представился. Я тогда как раз сидел за столом в ординаторской и пил чай. Я сказал вам, что Кошкаров умер, и вы мне поверили.
– И впустила вас в ординаторскую, конечно же, женщина, которую вы обаяли? Врач или сестра? Вы верны себе, ваш почерк не изменился. Вы опять впутали в свои дела женщину. Помню, там работала психиатром Серафима Вениаминовна Вишнякова. Черноглазая такая. Это она перевела вас сюда?
– Не помню.
– А я сам у нее спрошу. Сейчас позвоню в Корецкое и спрошу.
– Вам придется звонить в Хайфу. Теперь она живет там. Только думаю, что она вас далеко пошлет. Вы же помните ее острый язык.
– И вы ей, конечно же, поплакались в жилетку, рассказали о печальной судьбе непризнанного художника и о том, какую роль в ней сыграл я. Она вас за муки полюбила, а вы ее за состраданье к ним. Вы, как всегда, используете женщин в личных целях.
– А вы в общественных? Групповуху любите?
– Не ерничайте, Кошкаров. Поймите, что я был всего лишь колесиком в системе, которой вы мешали не столько своими делами, сколько своим языком. И ваше счастье, что эта система расправилась с вами моими руками. Я поступил с вами гуманно – просто сослал вас из Москвы в закрытую психиатрическую больницу, расположенную среди лесов и озер, в экологически чистом месте. Людей с детства учат говорить, а вас надо было учить молчать. И мой вам добрый совет: даже сейчас, при так называемой гласности, научитесь держать язык за зубами, чтобы у вас опять не было неприятностей.
– Не верю своим ушам – передо мной оправдывается сам академик Нежков! Зубчатое колесо машины подавления инакомыслия оправдывается перед тем, кого раскрошило в порошок. Не оправдывайтесь, Владимир Андреевич. Колесо не выбирает, кого крошить. Оно методично, без злости и жалости крошит всех, кого к нему проталкивают другие колеса. Вы часть механизма, который уже насквозь проржавел, но все еще по инерции движется, хватая пустой воздух, песок и тех, кто в нем застрял. Этот механизм пойдет на переплавку, но перед этим наделает еще немало гнусных дел. Мне интересно только, кто меня сдал. Это с подачи Громова-Купцова меня упекли в психушку? – Кошкаров преобразился. На его щеках появился едва заметный румянец, темные глаза загорелись, губы порозовели.
– А вы неглупый человек, Кошкаров. И не такой наивный, каким казались. Но вы были не там, не с теми и делали не то. Вам бы вовремя переметнуться к нам, как это сделал Громов-Купцов. Он сдал не только вас. Он сдал всех, кого мог. У него ни к кому не было ни привязанности, ни симпатии. Народ восхищается разоблачителями, обличителями и правдоискателями, но для нормальной работы общественного механизма нужны молчаливые, послушные и как бы ничего не замечающие исполнители. Именно на них и держится любая система, включая творческие союзы, в одном из которых состояли и вы. Чтобы сделать карьеру, надо быть частью чего-то, а не чем-то или кем-то. Понимаете? О камень на ровном месте спотыкаются, а по ровно уложенным камням, то есть по дороге, ходят не падая и не ушибаясь. Разве это трудно понять? Громов-Купцов получил орден «За заслуги перед Отечеством» из рук самого Бориса Николаевича. Громов-Купцов и при демократах остался живым классиком. Портреты, написанные им, попали в учебники и справочники. Его трогать никому нельзя! Забудьте о том, что он писал портреты с фотографий и позаимствовал у вас несколько удачных сюжетов. Победителей не судят. Пушкин тоже не стеснялся брать чужие сюжеты и делать из них шедевры, «Маленькие трагедии» например. Забудьте про свои обличения и разоблачения и молча пишите портреты тех, кто еще будет вам позировать. Работайте и не путайтесь ни у кого под ногами. Времена чемоданов с компроматами прошли. Тихо сидите в своей норке и потихоньку тащите в нее заработанные зернышки, крошки и копеечки. Вот так-то! Вам и делать-то много не надо: вам просто надо знать свое место и никуда не соваться!
– Владимир Андреевич, у меня уже нет ни сил, ни желания кому-то что-либо доказывать, кого-либо изобличать и с кем-либо бороться. Хочется покоя, холста и красок. Так когда меня выпишут из этой богадельни?
– Завтра-послезавтра. Давайте разойдемся тихо и по-хорошему, как умные люди.
– Давайте.
В палату вернулась Софья Николаевна.
– Вот, я нашла истории болезней Кошкарова и Вородкина.
– А я вас уже заждался. Странно, что лечащий врач не знает, где находятся истории болезни его больных, и вынужден их искать. Одного больного я посмотрел, а второй больной спит, так что будить его не будем. Пусть отдохнет. Посмотрю его завтра. А сейчас я запишу в историю болезни больного… э-э-э… как его фамилия?
– Кошкаров.
– Да, да. Я запишу свое заключение о состоянии психики больного Кошкарова и о ваших дальнейших действиях. Пойдемте в ординаторскую.
Софья провела Владимира Андреевича в бывшую ординаторскую.
– А где остальные врачи вашего отделения? – посмотрев на пустые столы, спросил он.
– Я работаю здесь одна. Готовлю больных к выписке и переводу в другие отделения. А это отделение освобождается для ремонта.
Нежков расположился за столом у окна.
– И кого же вы предполагаете выписать?
– Кошкарова и Вородкина.
– Вот как! Пригласите сюда главврача Соколова. Этот вопрос мы обсудим с ним.
Владимир Андреевич достал из кармана пиджака ручку с золотым пером и стал что-то писать в истории болезни Кошкарова.
Софья набрала номер телефона дежурного по больнице. Фильчаков поднял трубку.
– Анатолий Иванович, передайте, пожалуйста, Николаю Павловичу, что его приглашает к себе академик Нежков. Он в моем кабинете.
– Сейчас.
Владимир Андреевич продолжал что-то писать убористым почерком в истории болезни Кошкарова. Когда в кабинет вошел Соколов, Нежков все еще писал.
– Вы меня вызывали, Владимир Андреевич?
– Вызывал, уважаемый Николай Павлович, для того чтобы поговорить с вами о больном Кошкарове в узком кругу – вы, я и его лечащий врач. О его выписке не может быть и речи, потому что я опасаюсь не только за его психику, но и за его здоровье в целом и даже за его жизнь. Ваша молодая и, я бы сказал, талантливая ученица Софья Николаевна Валко из лучших побуждений проводила с ним сеансы гештальт-терапии, чередуя их с психоанализом и арт-терапией. Но благими намерениями, как известно, выстлана дорога в ад. Очаровательная Софья Николаевна переборщила. С молодыми врачами это бывает. Даже талант не заменит опыта. Она перегрузила ослабленную психику больного Кошкарова, и его нервная система истощилась до того уровня, за которым – суицид и смерть. Да, да, я не оговорился. Такие случаи в моей практике уже бывали, и не раз. Кстати, этот клинический случай послужит неплохим и весьма поучительным материалом для научной статьи в журнале, главным редактором которого я являюсь. Написать научную статью я вам помогу, Софья Николаевна. Настоящий психиатр должен уметь анализировать свою работу и писать научные статьи. Художник Кошкаров, страдающий психическим заболеванием, несколько лет не бравший в руку простого карандаша, вдруг дорвался до кисти и пастели и перегрузил свою психику, и без этого расшатанную гештальт-терапией. У Кошкарова начался бред, в котором воспоминания, догадки, предположения и страхи смешались с искаженной действительностью. Дошло до смешного, – Владимир Андреевич раскрыл свой капканообразный рот и рассмеялся, – Кошкаров вдруг «узнал» меня, хотя, конечно же, никогда не видел, и стал даже в чем-то обвинять. Я, правда, не понял, в чем именно. Седативные средства, психотропные препараты, мощные снотворные – вот что ему для начала нужно. Он находится между двух огней: с одной стороны, лавинообразно начавшееся обострение болезни, с другой – ослабленный организм, который может не выдержать необходимой терапии. Образуется замкнутый порочный круг, когда одно действие усиливает другое. И возможен любой исход, даже летальный.
– Владимир Андреевич, за то, что вы указали нам на наши ошибки, большое спасибо, – сказал Николай Павлович. – Мы их, конечно же, учтем. Но думаю, что и трагедии из этого делать не надо. Выпишем Кошкарова на амбулаторное наблюдение по месту жительства. Пусть там, в Москве, им и займутся. Там и возможностей побольше, чем у нас. Из Москвы пришел то ли приказ, то ли совет: всех больных, страдающих вялотекущей шизофренией, выписывать под наблюдение участкового врача по месту жительства для уточнения их истинного диагноза. Выпишем этих двух москвичей, и, как говорится, баба с воза – коням легче. А?
Нежков поднялся, распрямив свою костистую фигуру.
– Об этом мы с тобой поговорим по дороге домой. Не будем мешать Софье Николаевне дежурить. Вы, Софья Николаевна, не обижайтесь на мое старческое ворчание. Учитесь, слушайте, что говорят старшие, и набирайтесь собственного опыта. А сейчас идите к ответственному дежурному по больнице. Он наверняка вас уже заждался. Убежден, что из вас получится толковый врач. А от ошибок никто не застрахован. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. На ошибках учатся.
– А как же мне быть с Кошкаровым? – вырвалось у Софьи.