Сексуальная жизнь в Древней Греции

Проблемы брака часто обсуждаются в философских произведениях Плутарха. Неисчерпаемым источником такой информации может служить также произведение «Пирующие софисты» в 15 книгах Афинея из Навкратиса в Египте, который жил во времена Марка Аврелия. Само застолье происходит в доме Ларенсия, известного и хорошо образованного римлянина; приглашены двадцать девять гостей, представители всех областей знаний – философы, риторы, поэты, музыканты, врачи и правоведы, среди них Афиней, который в своем произведении (полностью сохранившемся до наших дней) пересказывает своему другу Тимократу все разговоры, происходившие за столом. В начале 13-й книги разговор заходит о замужних женщинах и женатых мужчинах: «В Спарте был обычай закрывать в темной комнате неженатых юношей и незамужних девушек; каждый молодой человек брал в жены без приданого девушку, которую он ухватил в темноте». Согласно сведениям Клеарха из Сол, существовал праздник, где женщины обводили холостых мужчин вокруг алтаря, побивая их розгами, чтобы другие, во избежание такого унижения, могли изменить свой образ жизни и назначить день свадьбы до этого праздника. В Афинах Кекроп первым ввел практику моногамии, поскольку до того времени сексуальные отношения не были упорядочены и обычным делом были совместные браки. Согласно широко распространенному мнению, которое восходит еще к Аристотелю, Сократ также имел двух законных жен: Ксантиппу и некую Мирто, правнучку знаменитого Аристида. В этот период подобное, вероятно, не возбранялось законом, поскольку нужно было пополнять население. У персов особенным почтением пользовалась супруга царя, остальные же наложницы должны были падать перед ней ниц. У царя Приама также было несколько наложниц, что, по-видимому, ничуть не огорчало его супругу Гекубу. Он говорит о своих сыновьях: «Я пятьдесят их имел при нашествии рати ахейской: / Их девятнадцать братьев от матери было единой; / Прочих родили другие любезные жены в чертогах»[30 - Пер. Н.И. Гнедича.].

Как отмечает Аристотель, удивительным образом Гомер в «Илиаде» никогда не упоминает о любовницах, с которыми возлежит Менелай, хотя другие имеют по нескольку жен. Со своими женами спят даже старики, такие, как Нестор или Феникс. Ведь в юности они не ослабляли свое тело пьянством, распутством или чревоугодием, поэтому совершенно естественно, что в преклонном возрасте они все еще крепки телом. Когда Менелай отказывается от второй супруги, он, очевидно, поступает так из-за Елены, которая является его законной женой и из-за которой он собрал войско и начал войну. Однако Агамемнон оскорблен словами Терсита, обвиняющего его в многоженстве: «Кущи твои исполнены меди, и множество пленниц / В кущах твоих, которых тебе, аргивяне, избранных / Первому в рати даем, когда города разоряем»[31 - Пер. Н.И. Гнедича.]. Конечно, рассуждает далее Аристотель, «эти многочисленные жены – лишь военные трофеи, они не для постели, ведь у него нет такого количества вина, чтобы напиться». Однако Геракл, у которого, как известно, было огромное количество жен и который был охоч до женщин, имел их не всех сразу, но одну за другой и из разных стран и земель, по которым он проходил.

Пятьдесят дочерей Фестия он лишил невинности за семь дней, как рассказывает Геродот (ФГИ, ii, 30). Истр в своем произведении «Аттические рассказы» перечисляет разных жен Тезея, на некоторых из них он женился по любви, других получил в качестве военного трофея, однако лишь одна была его законной супругой.

Филипп Македонский никогда не брал женщин с собой в походы, но Дарий, который был свергнут Александром, имел у себя 360 наложниц, как рассказывает Дикеарх в «Жизни в Элладе» (ФГИ, ii, 240).

Трагик Еврипид был также любителем женщин. Иероним в «Заметках на память» рассказывает, что, когда некто заметил Софоклу, что Еврипид – женоненавистник, ответил: «Да, но только на сцене, а в постели он очень даже их любит».

Замужние женщины очень едко высмеивались в комедии Евбула «Увенчанные торговцы», там о них говорится: «Когда вы выходите летом на улицу, из ваших глаз струятся двойные потоки краски, а румяна с ваших щек стекают ручьями до самой шеи, а волосы на ваших лбах серы от свинцовых белил».

В комедии Алексида «Пророки» один из гостей произносит следующий монолог: «Несчастны мы, променявшие на брак свободную и роскошную жизнь; живем мы словно рабы, а не свободные при наших женах. Стоит ли терпеть все это и ничего не иметь взамен, кроме приданого, полного женской желчи, в сравнении с которой мужская желчь подобна меду. Ведь обиженные женами часто молча сносят обиду, когда же те не правы, они нас же за это и корят. Они начинают делать то, что им не следовало, а тем, что им следовало делать, они пренебрегают, нарушая клятву, и, когда никто их пальцем не трогает, жалуются, как они страдают».

Ксенарх говорит о том, насколько повезло кузнечикам, ведь их подруги не имеют голоса; а Евбул, так же как и Аристофан, говорит о том, что мужчину, женатого впервые, нельзя винить, поскольку он еще не знает, какое это гнусное надувательство, но женатому вторично уже ничто не поможет.

В той же комедии один из персонажей пытается взять жен под защиту, называя их «самыми прекрасными из благословенных». Он также сумел противопоставить самых сварливых из жен женам благонравным: Медею – Пенелопе, Клитемнестру – Аклестиде. «Возможно, кто-то плохо отзовется о Федре; но, клянусь Зевсом, есть ли вообще добрые женщины? Меня, несчастного, скоро бросит жена, и многих злых женщин я могу еще назвать».

Антифан приводит следующий отрывок: «Он был женат. Что ты говоришь? Тот ли он женатый мужчина, который преследовал меня вчера?»

Следующие два отрывка принадлежат Менандру (фрагм. 65, 154, Кок): «Если у тебя есть хоть капля здравого смысла, ты не женишься, загубив свою жизнь. Вот я, говорящий с тобой – женат. Мой тебе совет: «Не вступай в брак». Решено и подписано. Брось кость. Ну а потом – еще раз. Сами небеса послали тебе выигрыш. В истинном море несчастий, куда ты сейчас вступаешь, – не Ливийском, не Эгейском, не Сицилийском, где три корабля из тридцати могут избежать крушения, – не спасся ни один женатый муж».

«Да будь проклят тот, кто первым вступил в брак, а затем второй, третий и так до конца списка».

Трагический поэт Каркин приводит следующие слова: «О Господи, зачем же нужно еще оскорблять женщин. Достаточно лишь произнести само слово «женщина».

Можно приводить еще много отрывков из произведений других авторов, но, если бы мы задались целью собрать все высказывания греческих писателей относительно женского пола, их набралось бы на увесистый том. Только из одних трагедий, особенно Еврипида, можно выбрать сотни нападок на женщин, однако, собранные вместе, все они уместились бы в одном высказывании: «Похоронить женщину лучше, чем жениться на ней».

Не утомляя читателей, мы остановимся на некоторых отрывках из комедий. Не может быть случайностью, что самый первый фрагмент старой аттической комедии, сохранившийся до наших дней в отрывках, состоит из нападок на женщин.

С комическим пафосом Сусарион из Мегары, который в первой половине VI в. до н. э. поставил комедию в Икарии, в Аттике, появляется перед публикой, рассуждая о том, что с женщинами одна морока, но этой беды, женитьбы, вряд ли можно избежать, и в конце приходит к выводу: «Жениться и не жениться – одинаково плохо». Можно также привести отрывки из «Лисистраты» Аристофана:

«Теперь я вижу, Еврипид – мудрейший из поэтов.
Ведь он про женщину сказал, что твари нет бесстыдней…»

«Зверя нет сильнее женщин ни на море, ни в лесу.
И огонь не так ужасен, и не так бесстыдна рысь…»

«Вечно женщин ненавидеть обещаю и клянусь…»[32 - Пер. А.И. Пиотровского.]

Аристофан часто заставляет самих женщин перечислять свои несчастья. Процитируем особенно характерный отрывок из его комедии «Фесмофориазусы»:

«Свидетель Бог, не ради честолюбия / Взяла я слово, женщины любезные. / Но потому, что невозможно долее / Переносить, как нагло оскорбляет нас / Сей Еврипид, паршивой зеленщицы сын. / Все новые он замышляет пакости. / Какою только бранью не осыпал нас! / И как не оболгал! Где соберутся лишь / Актеры, хор трагический и зрители, / Развратницами нас клеймит, гулящими, / Болтуньями, пропойцами, продажными, / Ничтожеством, проклятьем человечества. / Мужья, в театре слов таких наслушавшись, / Подозревать нас начинают, хахалей / Припрятанных разыскивают, в дом придя. / И прежней нет свободы нам и вольности. / Так обучает всяким безобразиям / Супругов наших Еврипид. Плетем венок – / Им кажется, мы влюблены. По улице / Спеша, вещицу разобьем – сейчас вопрос: / «В чью честь кувшин разбила? Не во здравие ль / Пришельца из Коринфа?» Заболеет чуть / Девица – брат ворчит уж недоверчиво: / «Не нравится мне цвет лица у девушки». / Едва захочет женщина бездетная / Дитя себе подбросить – и того нельзя – / Муж от постели не уйдет родильницы. / За стариков молоденькие выскочить / Могли когда-то замуж, а теперь старик / Боится думать о женитьбе, сказано: / «Старик, женясь, тирана, не жену берет». / Вот почему нас держат под замком мужья, / Печатью запечатывают двери к нам, / Нас сторожат, молосских псов громаднейших / Заводят в доме, хахалям на смерть и страх. / Простим и это. Но беда не вся еще. / Свободно прежде мы могли хозяйничать. / Муку и масло брали и вино. Теперь / Нельзя»[33 - Пер. А. Пиотровского.].

Конечно, могут возразить, что все эти отрывки ничего не доказывают или говорят слишком мало о реальной брачной жизни в Греции, поскольку по большей части взяты из комедий, которые, как известно, мало отражают реальные отношения. Сюжеты комедий все же не придуманы, комедия лишь карикатурно преувеличивает то, что происходит в реальности, поэтому вполне может служить зеркалом повседневной жизни. Следует также добавить, что подобные нападки на семейную жизнь и на самих женщин можно встретить не только в комедиях и у комических поэтов, – они красной нитью проходят через всю греческую литературу. К сожалению, из соображений краткости мы вынуждены ограничить наш отбор только этим жанром; но даже во времена, когда о комедии еще не шло и речи, раздавались голоса, отказывавшие женщинам в праве обладать любыми достоинствами. В первой четверти VII в. до н. э. Симонид из Аморгоса (ПЛГ, ii, 446) дал волю чувствам в длинной сатирической поэме, которая сохранилась и в которой выражаются сомнения в том, что женщина способна обладать не только физической, но и нравственной силой, и автор утверждает это с поразительной убежденностью и откровенностью. Поэт уверяет, что из десяти женщин девять – никудышных, этот факт он берется объяснить их происхождением. Дурные женщины ведут свое происхождение от свиньи, чрезвычайно умные – от лисицы, любопытные – от собаки, умственно ограниченные, которых не интересует ничего, кроме еды, – от неразумной земли, переменчивые и капризные, с которыми нельзя ни о чем договориться, подобны вечно изменчивому морю, о ленивых можно сказать, что их предком был осел, а предком злобных – кот, модницы и любительницы всяческих новшеств в одежде происходят от лошади и, наконец, уродливые – от обезьяны.

«Девятые произошли от осы; они, несомненно, наихудшие из зол, которые Зевс послал мужчинам. Внешность их самая отвратительная; когда такая женщина появляется на улице, люди над ней смеются. У нее короткая неподвижная шея, отсутствуют ягодицы и слабые высохшие члены; несчастлив муж, обнимающий подобное создание. Ей ведомы все трюки и хитрости осы, она даже никогда не смеется. Никогда никому не сделает ничего доброго, но вечно замышляет козни против всех».

Систематическое перечисление женских пороков занимает не менее 82 строк, только девять строк посвящены восхвалению истинной жены, работящей хозяйки дома и матери, которая происходит от пчелы, она «любит и любима, стареет вместе с мужем и является матерью красивого и благородного потомства».

Естественно, не было недостатка и в похвалах женам. В объемной антологии Стобэя несколько глав посвящено вопросам брака; приводятся многочисленные цитаты из поэтов и философов, среди которых много и язвительных, и хвалебных выражений. Так, комедиограф Александр говорит: «Благородная жена – хранилище доблести». Даже Феогнид высказывает мнение о том, что нет ничего лучше, чем честная жена.

По мнению Еврипида, ошибочно во всем винить только женщин: «Ибо среди большого числа женщин даже если и обнаружится одна дурная, то много и хороших и добрых». Конечно, с легкостью можно цитировать суждения подобного рода, однако они весьма скудны, и похвала женщинам едва ли когда-либо воздавалась без оговорок. Знаменательно, что в этой же главе Стобэя есть раздел, озаглавленный «Обвинение женщинам», без всяких параллелей с похвалами женщинам.

До нас дошел блестящий памфлет Плутарха, озаглавленный «Советы молодоженам», который он посвятил знакомой паре, вступившей в брак.

Плутарх также является автором произведения «О доблести женщин», где собраны различные примеры женщин. Широко известно высказывание из надгробной речи Перикла: лучшие из женщин те, о ком меньше всего говорят в обществе, будь то хорошее или дурное. Он поднимает вопрос, который повсеместно обсуждался в философских школах со времен софистов: насколько правомерно добродетель женщин сравнивать с доблестью мужчин. Он приходит к выводу, что в вопросах нравственности оба пола равны, ссылаясь при этом на примеры женщин, прославившихся в истории.

Глава II

Человеческая фигура

1. Одежда

Вопрос о том, появилась ли одежда людей вследствие пробудившегося чувства стыдливости или чувство стыдливости появилось в результате ношения одежды, на недавних диспутах был решен в пользу последнего утверждения. Это не просто теория, это подтверждено фактами; излишне повторять доказательства, не раз уже высказанные. Самая примитивная одежда появилась для защиты тела против непогоды; шкуры животных, употреблявшихся в пищу, использовались для того, чтобы прикрыть и защитить тело, и лишь очень постепенно возникало намерение, с одной стороны, что-то прикрыть, а с другой – желание украсить одежду, чтобы подчеркнуть какую-то часть тела, намерение, рассчитанное на чувственное восприятие. Украшения тела в наши дни являются главным «одеянием» у народов, живущих среди природы в жарком климате; они остаются предметом одежды, даже если под влиянием цивилизации в этих людях развилось чувство стыдливости и они покрывают тела украшениями либо полностью, либо частично в зависимости от того, насколько развито это чувство у отдельного индивидуума или у целого народа в соответствии со своими моральными ценностями. Мы не стремимся к тому, чтобы детально описать греческий костюм, как это делают историки костюма; в нашу задачу входит показать, в какой степени в моде господствовало чувство стыдливости и в какой – желание украсить свою одежду. Поскольку во времена классической греческой культуры, в той мере, в какой она выражала греческий дух, эти два фактора – чувство стыдливости и необходимость защитить себя от климатических условий – не могут быть отделены друг от друга, нам не придется много говорить о мужском костюме. Даже женская одежда может быть рассмотрена лишь вкратце, поскольку, благодаря затворничеству греческих женщин и тому, сколь малую роль они играли в общественной жизни, едва ли они имели возможность часто показываться на людях, так что одеваться модно не было насущной необходимостью у греческих женщин, как, например, у женщин наших дней.

Греческий мальчик, одетый в короткую хламиду, которая скрывала формы юного тела, чувствовал себя в ней не слишком комфортно. Хламида представляла собой кусок ткани, застегивавшейся у правого плеча или на груди пряжкой или пуговицей, ее носили до того возраста, пока мальчик не достигал положения эфеба (около шестнадцати лет). Более младшие мальчики, во всяком случае в Афинах до Пелопоннесской войны, носили лишь короткий хитон, род тонкой рубахи. Аристофан восхваляет укрепляющее воздействие и простоту обычаев древних времен в следующих словах (Облака, 964): «Расскажу вам о том, что когда-то у нас воспитаньем звалось молодежи / В те года, когда я, справедливости страж, процветал, когда скромность царила. / Вот вам первое: плача и визга детей было в городе вовсе не слышно. / Нет! Учтивою кучкой по улице шли ребятишки села к кифаристу / В самых легких одеждах, хотя бы мукой с неба падали снежные хлопья»[34 - Пер. А.И. Пиотровского.].

Хорошо известно, что Ликург также старался закалить спартанских мальчиков, заставляя их летом и зимой носить одно и то же ветхое одеяние, до двенадцати лет – хитон, а позже – трибон, короткую накидку из грубой ткани.

Возникает вопрос, почему греки, которые так ценили юношескую красоту, не изобрели чего-нибудь более привлекательного для молодежи? Да потому, что у них была постоянная возможность видеть молодых людей в самом прекрасном их одеянии – в райской наготе. Ведь мальчики три четверти дня проводили в банях и на палестрах, гимнасиях и школах борьбы абсолютно голыми, то есть без современных спортивных костюмов и плавок, о чем мы будем говорить позже.

Мужская одежда состояла из основного хитона, шерстяной или льняной рубахи и гиматия, наброшенного поверх них. Гиматий представлял из себя четырехугольный кусок ткани, который перебрасывали через левое плечо, затем стягивали назад к правой стороне под правую руку, а затем вновь перебрасывали через левое плечо или предплечье. По той манере, с которой человек носил этот вид одежды, можно было судить об общем уровне его культуры. Мягкий климат часто позволял отказаться от гиматия и оставаться в хитоне. Очень многие так и поступали, например, в таком одеянии всегда появлялся на улице Сократ, так же поступали Агесилай, великий спартанский царь, который даже в зимние холода и уже в преклонном возрасте считал хитон излишним, и правитель Сиракуз Гелон, а также многие другие. Плутарх рассказывает о Фокионе следующее: «За городом и на войне он всегда ходил разутым и без верхнего платья – разве что ударят нестерпимые холода, и солдаты шутили, что Фокион в плаще – знак суровой зимы»[35 - Пер. С.П. Маркиша.]. Словом gymnos, которое переводится как «голый», также называли тех, кто ходил без хитона. Гиматий обычно доходил до колен или чуть ниже; слишком длинный гиматий считался признаком экстравагантности или высокомерия. Алкивиад, например, в юности часто получал за это порицания. В то же время носить гиматий выше колен считалось неприличным; так, например, садиться, задрав плащ выше колен, считалось просто непристойным, что и понятно, поскольку греки не носили нижнего белья. Теперь ясно, на что именно намекал Лукиан, говоря о кинике Алкидамате, который за обедом возлежал полуголым (то есть с гиматием, задранным выше колен), опершись на локоть, – таким художники изображают Геракла в пещере кентавра Фолуса. Это считалось неприличным, поскольку не было необходимости привлекать внимание к своей особе; тот же Алкидамат, который до крайности обнажился, чтобы показать белизну своей кожи, вызывал лишь смех присутствующих.

Ту одежду, о которой мы рассказали, за несколькими несущественными изменениями, носили в Древней Греции во все времена. Что касается женской одежды, на ней мы должны остановиться подробнее, поскольку она имела различия в разные времена. Весьма интересно, что женская одежда весьма стремительно повернулась к роскоши и утонченности по сравнению с женской одеждой периода так называемой «эгейской цивилизации». Благодаря сохранившимся памятникам, произведениям живописи и малым пластическим формам из Кносского дворца на Крите мы имеем представление, что именно носили женщины высшего общества в эти очень отдаленные времена, о которых не сохранилось литературных свидетельств. Перед нами дама из царского дворца первой половины 2-го тысячелетия до н. э. На ней костюм, который в наше время никак нельзя назвать скромным. Она носит юбку, состоящую из нескольких разлетающихся кусков ткани, спускающихся от пояса до пола, наложенных друг поверх друга. Верхняя часть тела закрыта очень тесно облегающей одеждой с узкими рукавами. Разрез впереди полностью открывает грудь, так что она видна во всей своей округлости, напоминая два зрелых яблока.

Вновь вернемся к костюму, говоря о степени обнаженности или закрытости тела. Мы видим, что для критянок привычно оставлять шею и плечи, а также грудь – самую соблазнительную часть тела – открытыми, и это не чуждо древнейшей греческой цивилизации; хотя вполне возможно, что это позволялось лишь женщинам высшего общества.

Вполне логично предположить, что с развитием греческой цивилизации мода на открытые шею и плечи в женском костюме, которая получала признание на Крите, вновь прошла. Пышные дворцовые застолья, на которых дамы могли блистать в дразнящей обнаженности, постепенно забылись, за исключением коротких периодов «тирании». Повсюду возникали греческие полисы, и в дальнейшем цивилизации развивались все более и более по мужскому варианту, что привело к отторжению женщин от общественной жизни, так что у них более не было возможности испытывать чувственность мужчин с помощью изысканно скроенных платьев – или, вернее, без оных.

Разумеется, время от времени мы находим среди греческих статуй изображения довольно скромно одетых женщин, хотя нельзя сказать, что это стало излюбленной модой. Позже – и вновь благодаря климату – в моду вошел альтернативный обычай носить верхнюю одежду из ткани настолько тонкой, что груди были отчетливо видны, и подтверждение этому можно увидеть в наши дни на многочисленных скульптурах, среди которых, например, великолепные женские фигуры на восточном фронтоне Парфенона.

Для полноты картины можно отметить, что обратная сторона decolletage не была делом неслыханным; во всяком случае никак иначе нельзя объяснить следующий отрывок из «Сатир» Варрона, где, описывая костюм охотницы с заткнутым вверх подолом а-ля Аталанта, он говорит, что она идет с настолько высокоподнятым подолом, что можно видеть не только ее бедра, но и ягодицы.

В период, последовавший за эгейской культурой, одежда греческих женщин в достаточной мере упростилась. На голое тело надевали хитон наподобие рубашки, фасон которой был одинаков по всей Греции, кроме Спарты. Там девушки обычно не надевали ничего, кроме короткого хитона, который доходил до колен и сбоку имел высокий разрез, так что при ходьбе было видно бедро. Это не только подтверждается свидетельством нескольких авторов, но и видно на вазовой и настенной живописи; и все авторы в один голос утверждают, что во всей Греции, несмотря на то что грекам вообще был привычен вид обнаженного тела, этот костюм спартанок подвергался осмеянию. Отсюда и их прозвища: «показывающие бедра», «те, которые с голыми бедрами». В гимнасиях и при исполнении упражнений спартанские девушки скидывали с себя и эту единственную одежду и оставались обнаженными.

В остальных частях Греции появляться в одном хитоне считалось приличным лишь у себя дома; на публике гиматий был для женщин обязателен. Он, хотя и был приспособлен к особенностям женской фигуры, не особенно отличался от мужского гиматия, хотя некоторые вариации могли наблюдаться в зависимости от времени года, моды и местности.

Мы не будем здесь вдаваться в дальнейшие подробности того, какова была одежда, поскольку этот предмет затронули лишь в связи с нравственными устоями и сексуальной жизнью греков.

Пояс, окружавший бедра и державший верхнюю часть одежды, имел эротическое значение, поскольку был символом девственности, так что выражение Гомера «развязать девический пояс» теперь легко объяснить.

Греческие женщины и девушки ничего не знали о корсетах, однако носили нагрудные повязки, которые поддерживали грудь и которые можно сравнить с современным бюстгальтером. Целью этой повязки, которая повязывалась вокруг груди на голое тело, было не только поднять грудь и предотвратить ее некрасивое отвисание, но также и подчеркнуть красоту груди или, наоборот, скрыть ее недостатки. Повязка также сдерживала рост слишком большой груди, которая должна быть такой, «за что можно взяться и накрыть ладонью» (Марциал, xiv, 134). Эти повязки были достаточно функциональны, но отличались от корсетов тем, что не имели никакой шнуровки на талии.

В остальном различные секреты туалета были знакомы женщинам классической античности: благодаря всяким уловкам имитировалось наличие того, что на самом деле отсутствовало, а недостатки могли быть исправлены. Хотя это вряд ли занимало домашних хозяек, но было в обычае у дам полусвета, которые в то время уже были известны под милым названием hetaerae, то есть спутницы или подруги. Нам, например, известно упоминание о бандаже, призванном уменьшить в размерах слишком полное тело, его же использовали при нежелательной беременности. Отрывок из комедии Алексида дает следующую информацию о способах украшательства: «Когда девушка мала, она пристраивает к подошве пробку, когда слишком высока, – носит сандалии на тончайшей подошве и ходит втянув голову в плечи, та, у которой нет бедер, делает по бокам накладки, так, чтобы все могли громко похвалить ее за красивые ягодицы».

Среди материалов, из которых изготавливалась женская одежда, лишь лен и шелк заслуживают внимания в рамках нашего предмета. Лучший лен произрастал на острове

Аморгос, потому и одежда, сделанная из него, получила название «аморгина». Ткань, из него изготовленная, была чрезвычайно тонка и прозрачна и поэтому пользовалась особым успехом у красивых женщин. Еще более привлекательной была знаменитая косская одежда, с изобретением которой эротизм женских туалетов достиг наивысшего расцвета. Эта шелковая ткань, производившаяся на острове Кос, была столь превосходного качества, что Дионисий Периэгет сравнивает эти ткани с цветущим лугом, замечая также, что никакая паутина не сравнится с ней по тонкости выделки. Шелковые коконы ввозились на остров Кос, затем уже там были выращены свои шелковые черви; и все же в Грецию ввозилось множество готовой одежды, особенно из Ассирии, откуда и пошло латинское выражение bombycinae vestes (bombyx – шелковый червь). В то же время это выражение может означать, что ввоз одежды начался только со времени римского господства. Впечатление от этих платьев можно представить себе из отрывка Ипполоха, где гость рассказывает о свадебном торжестве. На нем родосские флейтистки появились в наряде, который он принял за наготу, пока, наконец, другие приглашенные не объяснили ему, что на них косские одежды. Лукиан даже высказывает подозрение, что «эти одежды из ткани тоньше паутины – лишь претензия на одежду, чтобы предотвратить слухи, что их носители совершенно голые». Петроний называет эти ткани «легкими, как воздух», а педантичный Сенека дает волю негодованию в отношении женщин, любящих наряжаться таким образом: «Я вижу одежды, если их можно назвать одеждами, которые прикрывают лишь интимные места; одетая так женщина едва ли может с чистой совестью признать, что она не голая. Эти одежды ввозят за довольно большую сумму из дальних стран лишь для того, чтобы наши женщины могли показать своим любовникам в спальне не больше того, что все видят на улице». Частое упоминание косских тканей говорит о чрезвычайной их популярности; часто упоминаемая тарентская вуаль очень на них похожа.