Последняя жемчужина

– Все это тебе только кажется! – сказал молодой кит. – Я никогда не хвораю! Ни одна рыба не хворает!

– Ах, ты простота, простота! – сказал старый кит. – Забыл, у угря болит кожа. У карпов бывает оспа, и у всех нас – глисты.

– Пустяки! – сказала акула. Ей не хотелось больше слушать, да и остальным тоже, у них было поважнее дело.

Наконец они добрались до места, где лежал телеграфный кабель. Он тянулся по дну морскому от Европы до Америки по песчаным отмелям, по илу, по подводным скалам, пробивался сквозь чащу водяных растений и густые коралловые леса. Там, в бездонной глубине, сталкиваются течения, кружатся водовороты, кишмя-кишит рыба, – ее здесь куда больше, чем птиц в поднебесье во время перелета. Что за плеск, за движение, за гул! Отголосок этого шума хранят внутри себя большие морские раковины; его мы слышим, когда прикладываем раковину к уху.

– Вот, вот он! – закричали большие рыбы, а за ними и маленькие. Они заметили кабель, которого ни начало, ни конца не было видно.

Морские губки, полипы и горгоны колыхались на дне, и кабель то исчезал под ними, то снова появлялся. Морские ежи, слизняки и червяки копошились вокруг него, пауки-великаны, усеянные целыми колониями паразитов, шныряли взад и вперед по кабелю. Темно-синие, похожие на огурцы, гады, что едят всем телом, лежали неподвижно, словно принюхиваясь к неведомому чудищу, покоившемуся на морском дне. Камбала с треской вертелись с бока на бок, чтобы лучше слышать. Морские звезды, зарывшись в ил, высовывали только два длинных хоботка с глазами и ждали с нетерпением, что выйдет из всей этой кутерьмы.

Кабель между тем лежал, не двигаясь. А внутри его таилась жизнь, кипели мысли, человеческие мысли, – он был, ведь, их проводником.

– Ох, боюсь, лукавит он! – сказал кит. – Того и гляди, возьмет и хватит по животу, а это мое самое больное место.

– Дайте-ка, я потрогаю его, – сказал полип. – У меня руки длинные и пальцы гибкие. Я уже слегка до него дотрагивался, а теперь попробую покрепче взять.

И он протянул свои длинные гибкие руки и схватил кабель.

– У него нет ни чешуи, ни кожи! – сказал полип. – Я думаю, он не рождает живых детенышей.

Морской угорь лег рядом с кабелем и вытянулся во весь свой рост.

– Он куда длиннее меня! – заявил угорь. – Впрочем, не в одной длине дело, надо иметь еще и кожу, и желудок, и гибкость.

Молодой богатырь-кит нырнул чуть не на самое дно, – так глубоко он еще никогда не нырял.

– Рыба ты или растение? – спросил он. – Если пришел с суши, так тебе здесь не место.

Но телеграфный кабель молчал; он не был ни рыбой, ни растением, а служил для передачи человеческой мысли, которая пробегает сотни миль в секунду.

– Отвечай, не то смерть тебе! – крикнула свирепая акула, и за ней хором повторили большие рыбы:

– Отвечай, не то смерть тебе!

Кабель не шевельнулся, он думал свою думу. И не могло быть иначе, он полон был мыслями. «Бейте, ломайте меня сколько угодно! – думал он. – Меня вытащат и исправят. Не раз это случалось с нашим братом, хоть и не в таких глубоких водах!»

Вот почему кабель не отвечал. К тому же он был занят своим делом – передачей телеграмм: он, ведь, лежал на дне морском по служебной обязанности.

Над морем «заходило солнышко», как выражаются люди. Оно пылало как огонь, и облака пылали, одно прекраснее другого.

– Теперь и у нас станет светлее, – сказали полипы, – и мы лучше разглядим чудище.

– Ату его! Ату его! – закричал морской кот, оскалив зубы.

Все кинулись на кабель, а впереди всех морской кот. Только хотел было кот укусить кабель, меч-рыба в азарте и угоди коту мечом в зад. Роковая ошибка! Обессилел кот и ни с места.

Поднялась суматоха: большие и малые рыбы, разные гады и слизняки сбились в кучу, мяли, давили и пожирали друг друга. А кабель лежал себе по-прежнему смирнехонько, и дело свое делал. Так оно и должно быть.

Темная ночь спустилась над морем, в воде же зажглись мириады крохотных существ. Светились даже паучки, что были меньше булавочной головки! Непостижимо, но это так!

Обитатели моря смотрели во все глаза на кабель и недоумевали, что это за штука такая!

Но вот появилась старая морская корова. Люди зовут ее «морской девой». У нее были две короткие лапы для гребли и хвост, а голова вся была покрыта водорослями и паразитами, чем она очень гордилась.

– Я одна могу объяснить вам в чем тут дело, – сказала она. – Зато требую, чтобы я и все мои могли беспрепятственно пастись на дне морском. Я такая же рыба, как и вы, но путем долгого упражнения научилась и ползать. Я умнее всех в море, и могу сообщить вам обо всем, что двигается и внизу и наверху. Это непонятная для вас штука явилась сверху, а все, что оттуда, или мертво или в самое короткое время умирает… Пусть же себе лежит! Эта пустая людская выдумка и только!

– А мне кажется далеко не такая пустая! – заметила маленькая рыбка.

– Молчи, макрель! – сказала морская корова.

– Ах, ты, ряпушка! – сказали другие, и это вышло еще обиднее.

А морская корова объяснила, что это чудище, так напугавшее обитателей моря, – впрочем, оно ничем дурным себя не проявило, – человеческая выдумка и больше ничего. Тут, кстати, она поделилась своими мыслями о злобе и коварстве людей.

– У них только и заботы, как бы изловить нас, – говорила она. – Это главная цель их жизни. Они закидывают сети, крючки с приманкой, чтобы поймать нас. Вот и эта штука в некотором роде большая удочка; они воображают, что мы тотчас же все накинемся на нее. Дурачье! Но мы-то не дураки! Только не трогайте этой дряни, она сама истлеет и станет гнилью, илом, ничем! Да, все, что является сверху никуда не годится!

– Никуда не годится! – поспешили согласиться все с мнением морской коровы, – надо же иметь хоть какое-нибудь мнение.

И только маленькая рыбка осталась при особом мнении.

– А мне сдается, – молвила она, – этот непомерно длинный и тонкий змей – диковиннейшая морская рыба.

«Да, диковиннейшая!» – скажем и мы, и скажем сознательно и уверенно.

Это тот самый большой морской змей, о котором давным-давно уже сложились песни и предания.

Его породил человеческий гений. Опущенный на дно морское, он тянется от стран востока до стран запада и передает вести с такой же быстротой, с какой доходят до земли лучи солнца. И с каждым годом этот змей растет и крепнет, захватывает все больше и больше морей, кольцом обвивается вокруг всей земли, скрываясь то в бурливых волнах, то в зеркальногладких, прозрачных водах, таких прозрачных, что чуть не на самом дне отчетливо видны стаи разноцветных рыб – причудливый фейерверк красок.

Глубоко, глубоко на самом дне моря, лежит этот змей, благодатный змей Мидгор, обвивающий кольцом всю землю и кусающий свой собственный хвост. И сколько рыбы и гады не стукаются об него лбами, им не понять, что это за штука, так неожиданно свалившаяся к ним сверху, не понять, что этот полный человеческих мыслей, говорящий на всех языках и все-таки безмолвный вестник радости и печали – чудо из морских чудес, современный большой морской змей.

Садовник и господа

В какой-нибудь миле от столицы, в большом барском имении, гордо возвышался окруженный толстой зубчатой стеной замок со множеством башен и башенок.

В замке жили, разумеется, только летом, богатые, знатные господа.

Из всех многочисленных замков, которыми владели господа, этот был самый лучший; красиво отделанный снаружи он и внутри отличался удобством и уютом. Над выходной дверью был высечен из камня фамильный герб помещиков. И герб, и балкон повыше него были обвиты розами. Перед самым замком зеленела большая лужайка, шла изгородь из белого и розового терна. Не только в теплице, но и в саду на вольном воздухе росло много редких цветов.

Недаром же господа держали опытного, дельного садовника. Приятно было посмотреть в каком образцовом порядке у него были цветник, фруктовый сад и огород. К фруктовому саду примыкал старый сад, обсаженный кустами, подстриженными в виде корон и пирамид. Подле изгороди росли два могучих старых дерева. Листьев на них почти не было, сучья же и ветви были усеяны какими-то черными комками. Казалось, над деревьями промчался необычайной силы вихрь и нанес кучи пыли и сора. На самом же деле эти комки были птичьими гнездами.

На деревьях жили с незапамятных времен стаи ворон и грачей. Это был настоящий птичий городок. Исстари птицы населяли усадьбу, а потому являлись здесь настоящими господами. Они не удостаивали вниманием снующих внизу людей, они, так сказать, только снисходили к этим ползающим существам, хотя те порой и тревожили их выстрелами из ружей; подняв громкое карканье, тучей взлетали они тогда над деревьями, и разлетались кто-куда.

Не раз садовник предлагал господам срубить старые деревья, так безобразившие сад. «Не будет деревьев – переберутся и птицы в другое место!» – говорил он.

Но господа и слушать ничего не хотели. Старые деревья с их крикливыми обитателями были с давних пор принадлежностью усадьбы, пусть так и остается.

– Эти птицы у нас живут с незапамятных времен, не трогайте их, любезный Ларсен!