Танковые сражения. Боевое применение танков во Второй мировой войне. 1939-1945

Южнее Соммы не происходило вообще ничего – французские части, собранные для контратаки, подвергались непрерывным бомбардировкам нашими самолетами. Официальная британская история войны отмечает[22 - См.: The War in France and Flanders. 1939–1940. P. 103.], что «в этот критический момент французское Верховное командование доказало свою полную неспособность управлять войсками». Было много совещаний, много разглагольствований, директив, но не было никаких решительных действий. Наша 4-я армия нанесла ответный удар, захватила Аррас и стала теснить англичан дальше на север. Положение союзников в Бельгии и Северной Франции вскоре стало катастрофическим.

Гудериан наступал к северу от Абвиля и 22 мая атаковал Булонь; танковый корпус Рейнгардта по ходу своего марша фланговыми силами взял 23 мая Сент-Омер. В результате этого передовые танковые дивизии оказалась только в 18 милях от Дюнкерка, т. е. намного ближе к порту, чем главные силы англо-французских войск в Бельгии. Вечером 23 мая генерал фон Рундштедт, командующий группой армий «А», приказал своим бронетанковым дивизиям 24 мая выйти на линию канала между Сент– Омером и Бетюном. Главнокомандующий сухопутными силами генерал фон Браухич полагал, что операции против союзных армий на севере должны вестись под командованием одного военачальника и, более того, что наступление с целью окружения противника должно продолжаться без передышки. В соответствии с этим он 24 мая отдал приказ о переходе 4-й армии Рундштедта, в которой находились все танковые дивизии группы армий «А», под командование группы армий «Б» генерала фон Бока, которая мощно теснила войска союзников с востока. Но в тот же день полевой штаб Рундштедта посетил Гитлер и отменил приказ, отданный Браухичем[23 - Британская официальная история, как представляется, придает слишком большое значение влиянию Рундштедта, поскольку документы, приводимые майором Эллисом, показывают, что решение Гитлера было весьма важным. Даже если принять за данность то, что Гитлер решил отменить приказ Браухича по совету Рундштедта, все же ответственность ложилась целиком на Гитлера. Майор Эллис спорит по поводу значительности «приказа об остановке», но, думается, последнее слово по этому поводу еще не сказано. Так, в частности, не исследованы французские документы, касающиеся этого факта.]. После его отъезда Рундштедт издал приказ, который гласил: «По приказу фюрера… общую линию Ланс – Бетюн – Айр – Сент-Омер– Гравлин (линию канала) не переходить». Когда Гитлер приказал Рундштедту возобновить 26 мая наступление, время было уже упущено и англичане сумели организовать отход войск к Дюнкерку[24 - См.: The War in France and Flanders. 1919–1940. P. 346–350. 25 мая британский патруль сумел захватить под Ипром германский штабной автомобиль, в котором оказались документы чрезвычайной важности. Как указывается на с. 148, этот инцидент имел важнейшее значение, поскольку в результате его лорд Горт перебросил две дивизии на северный участок фронта и обеспечил отход войск к морю.].

Таким образом, Дюнкерк не стал триумфом, которого германская армия по праву заслужила, он обернулся, тем не менее, сокрушительным поражением для союзников. В Бельгии французская армия потеряла большую часть своих бронетанковых и механизированных подразделений и осталась всего лишь с 60 дивизиями, которыми ей пришлось удерживать длинный фронт от швейцарской границы до Ла– Манша. Британские экспедиционные силы лишились всех своих орудий, танков, транспортных средств и могли теперь оказывать французам лишь незначительную поддержку на рубеже Соммы[25 - Лишь 51-я шотландская и 1-я бронетанковая дивизия остались боеспособными.]. В конце мая наши танковые дивизии начали движение в южном направлении. Это стало началом приготовления к новому наступлению на так называемую линию Вейгана[26 - 20 мая генерал Вейган, бывший начальник штаба маршала Фоша, принял командование у смещенного с этого поста генерала Гамелена.].

На последнем этапе французской кампании план германского Верховного командования предусматривал нанесение трех основных ударов. Группа армий «Б» в составе шести танковых дивизий должна была прорвать линию фронта между Уазой и морем и наступать к низовью Сены в районе Руана. Через несколько дней группе армий «А» предписывалось наступление по обе стороны от Ретеля в глубь Франции, до плато Лангр. По мере выполнения этих задач группе армий «Ц» была поставлена задача атаковать линию Мажино и прорвать ее между городом Мецем и Рейном.

К началу июня германские танковые войска были сгруппированы следующим образом. Танковый корпус Гота, состоящий из 5-й и 7-й танковых дивизий, располагался в районе Абвиля, в распоряжении 4-й армии. Танковая группа Клейста стояла между Амьеном и Перонном, в нее входили танковый корпус Витерсгейма (9-я и 10-я танковые дивизии) и танковый корпус Гёппнера (3-я и 4-я танковые дивизии). Из танковых дивизий в районе Ретеля была сформирована новая танковая группа под командованием Гудериана – в нее вошли танковый корпус Шмидта (1-я и 2-я танковые и 29-я моторизованная дивизии) и танковый корпус Рейнгардта (6-я и 8-я танковые и 20-я моторизованная дивизии).

В начале июня противник еще больше ослабил свои бронетанковые силы плохо спланированной попыткой атаки наших плацдармов в районе Абвиля и Амьена. 5 июня перешла в наступление группа армий «Б», а танковый корпус Гота вклинился в оборону противника. Неприятель был не в силах удержать нас в пределах плацдарма Абвиля, и 7-я танковая дивизия под командованием генерала Эрвина Роммеля стала быстро продвигаться по направлению к Сене. 8 июня он был уже в Руане и, воспользовавшись полным замешательством противника, развернул свои силы к морю и отсек британскую горную дивизию и значительные силы французов в районе Сен-Валери.

Но восточнее германское наступление развивалось не столь гладко. Танковая группа Клейста безуспешно пыталась вырваться с плацдармов у Амьена и Перонна; французские войска в этом районе сражались с чрезвычайным упорством и нанесли нам значительные потери. 9 июня пошла в наступление группа армий «А»; главной ее задачей было захватить плацдарм на южном берегу Эны. Задача эта была поручена пехоте 12-й армии, и, хотя пехотинцы не смогли форсировать реку в районе Ретеля, они все же заняли три плацдарма западнее города. В ночь с 9 на 10 июня через реку был наведен мост, после чего танковая группа Шмидта форсировала Эну.

10 июня начались ожесточенные бои; местность была достаточно трудной, с многочисленными деревнями и лесами, французы упорно оборонялись. Эти очаги сопротивления были отданы для подавления пехотным полкам, в то время как танковые части, обходя их, двинулись на юг так далеко, как только могли. Во второй половине дня 10 июня французские резервы, включая недавно сформированную танковую дивизию, нанесли контрудар из Жюнивиля по флангу наших танковых сил, но в результате танкового сражения, продолжавшегося два часа, были отброшены назад. В ночь с 10 на 11 июня Гудериан перебросил танковый корпус Рейнгардта на занятый плацдарм, который уже достиг 12 миль в глубину. 11 июня танки Рейнгардта отбили несколько контратак французских бронетанковых и механизированных бригад.

Успех Гудериана и неудача фон Клейста были результатом различия их методов. Атаки последнего из амьенского и пероннского плацдармов показали, что бесполезно бросать в бой бронетанковые силы на хорошо подготовленные к обороне позиции противника, ожидающего нападения и намеренного отбить его. Напротив, танки Гудериана не были введены в бой, пока пехота не закрепилась на противоположном берегу Эны.

После отпора, данного фон Клейсту французами на Сомме, германское Верховное командование продемонстрировало свою способность гибко реагировать на изменяющуюся обстановку, перебросив его танковую группу в район Лаона. Здесь Клейст сразу добился успеха, продвинувшись вперед при слабом сопротивлении противника так далеко, что его авангард вышел к Марне в районе Шато-Тьерри 11 июня. На следующий день танки Гудериана подошли к реке у Шалона. Восемь танковых дивизий стремительно двигались вперед, обходя с двух сторон Реймс, а у противника не было сил, чтобы остановить их.

В отличие от 1914 года занятие Парижа не играло какой– либо роли в стратегических планах германского командования. Город уже не представлял собой крупную крепость, из которой могла угрожать нам резервная армия. Французское правительство объявило Париж открытым городом[27 - О т к р ы т ы й г о р о д – в международном праве город, который объявлен одним из воюющих государств незащищенным и поэтому не может быть театром военных действий. (Примеч. пер.)], а германское Верховное командование фактически никак не рассматривало это место в своих расчетах – вступление наших войск в город 14 июня стало всего лишь эпизодом в ходе этой кампании. Тем временем танковый корпус Гота шел в направлении Нормандии и Бретани, танковая группа фон Клейста пробивалась к плато Лангр, а танковая группа Гудериана, развернувшись к востоку, двинулась в Лотарингию, с тем чтобы выйти в тыл линии Мажино.

14 июня линия Мажино была прорвана южнее Саарбрюккена частями 1-й армии, входящей в состав группы армий «Ц». Сопротивление французов прекратилось по всему фронту, и темп наступления германских частей ограничивался только расстоянием, которое танковые дивизии могли преодолеть в течение дня, – пехотные формирования остались далеко позади, устало пыля по проселочным дорогам. 16 июня танки Клейста грохотали уже на улицах Дижона, а 17 июня передовые части Гудериана подошли к швейцарской границе у Понтарлье и завершили окружение французских армий в Эльзасе и Лотарингии. 18 июня Гитлер и Муссолини встретились в Мюнхене для обсуждения французской просьбы о перемирии.

Заключительный этап кампании, когда германские танки вошли в Шербур, Брест и Лион, чрезвычайно напоминает ситуацию после Йены, когда массы французской конницы, преследуя неприятеля, широким потоком разлились по равнинам Северной Германии. Ситуация с нашими танками к концу кампании очень похожа на ту, которую обрисовал маршал Мюрат в своем донесении Наполеону в ноябре 1806 года следующим образом: «Сир, боевые действия окончены, поскольку у нас не осталось противника».

В Лотарингии

Как я уже объяснил, мое личное участие в этой кампании было ограничено сражениями в Лотарингии, где я служил в начальником оперативного отдела штаба 197-й пехотной дивизии. Дивизия эта входила в 1-ю армию, которая 14 июня атаковала знаменитую линию Мажино, южнее Саарбрюккена. Мне представилась прекрасная возможность непосредственно наблюдать ход битвы, хотя из нашей дивизии в штурме принимали участие только артиллерия и саперный батальон.

Линия Мажино всеми в мире признавалась неприступной, считалось, что ее укрепления способны выдержать любую атаку. Возможно, читателю будет интересно узнать, что в действительности оборонительные сооружения Мажино были прорваны за несколько часов обычной атакой пехоты, без какой-либо поддержки танков вообще. Германская пехота приблизилась к ним под прикрытием артиллерии и авиации, причем артиллерия применила много дымовых снарядов. Очень скоро обнаружилось, что многие из французских укреплений не способны противостоять снарядам и бомбам и, более того, большое число сооружений не оборудовано для круговой обороны и их довольно просто атаковать с помощью гранат и огнеметов. Линии Мажино не хватало глубины, и, если рассматривать ее в целом, она оказалась слабее многих оборонительных систем, созданных позднее, уже в годы войны. В современной войне вообще не приходится рассчитывать на позиционную оборону, что же касается линии Мажино, то ее укрепления имели всего лишь местное значение.

После прорыва 197-я пехотная дивизия форсированным маршем преследовала отступающего противника – войска с воодушевлением делали за сутки 35-мильные переходы, потому что каждый желал «быть там». Достигнув Шато-Сален, мы получили приказ развернуться и продвигаться к Вогезам, держа направление на Донон, самую высокую точку этого хребта в северной его части. Во второй половине дня 22 июня мы миновали переднюю линию французской дивизии, которая понесла тяжелые потери в предыдущих боях, и стали пробиваться сквозь поросшие густым плотным лесом холмы. Противник блокировал дороги завалами из деревьев, а его артиллерия, снайперы и пулеметчики били по нас под превосходным прикрытием густых зарослей. Наше движение сильно замедлилось, но мы все же пробили себе дорогу к Донону и к вечеру оказались всего лишь в одной миле от назначенного места.

Вечером 22 июня мне позвонил по телефону полковник Шпейдель[28 - В будущем – генерал-лейтенант, в 1944 г. начальник штаба Роммеля в Нормандии.], начальник штаба корпуса, и сообщил, что французские 3, 5 и 8-я армии в Эльзас-Лотарингии безоговорочно капитулировали. Он приказал направить парламентеров к противнику для прекращения огня. Поздним вечером 23-го числа был установлен контакт с командованием французских войск, противостоящих нам, и утром следующего дня я вместе с командиром дивизии генералом Мейер-Рабингеном уже ехал в штаб французского XLIII корпуса. Миновав наши передовые позиции, мы, проехав еще около полумили, оказались у передовых постов французов – те уже разобрали дорожные завалы. Солдаты были выстроены в строй и салютовали нам совсем как в мирное время. Военные полицейские в коротких кожаных куртках дали нам разрешение следовать дальше, и мы двинулись в сопровождении французской охраны. Вскоре мы прибыли на виллу «Ше ну», где располагался командный пункт генерала Лесканна. Командующему корпусом было лет шестьдесят; он встретил нас, окруженный офицерами своего штаба. Старик едва сдерживал себя, но внешне был вежлив – условия капитуляции были вполне корректно обсуждены, как подобает офицерам и джентльменам. Лесканну и его офицерам были оказаны все подобающие воинские почести.

24 июня ставка фюрера сообщила, что противник, окруженный в районе Вогезов, капитулировал под Дононом. В сводке сообщалось о пленении 22 тысяч солдат и офицеров, в том числе командира корпуса, трех командиров дивизий, а также захвате 12 артиллерийских дивизионов и большого количества боеприпасов и военного имущества.

Заключение

Каковы же были причины столь быстрого разгрома Франции? Большинство из них я уже упоминал, описывая ход операций, но, может быть, стоит еще раз коснуться самых значительных из них. И хотя большое значение, без сомнения, имели политические и моральные факторы, я ограничусь разбором только военных причин поражения.

Нет никакого сомнения в том, что немецкие танковые войска, искусно поддерживаемые авиацией, решили исход кампании. Это мнение ничуть не умаляет вклад наших пехотных дивизий, высокие боевые качества которых полностью проявились в ходе ужасной войны в России. Но во Франции у них было не так уж много возможностей продемонстрировать свою доблесть.

Вся кампания в целом была построена на действиях больших масс бронетанковых войск и представляла собой в значительной степени столкновение принципов применения танков двух соперничающих школ. Военные руководители союзников оперировали нормами Первой мировой войны и распылили свои танковые силы равномерно по всему фронту, хотя их лучшие дивизии и приняли участие во вступлении в Бельгию. Командование наших танковых войск считало, что танки следует применять сосредоточенно, массированно, в результате чего два бронетанковых корпуса и один моторизованный корпус были сосредоточены на направлении главного удара под Седаном. Наша теория танковой войны отнюдь не была тайной для союзников. Еще в 1938 года Макс Вернер указывал, что «немецкая военная теория видит только один путь применения танков – их концентрированные действия крупными массами»[29 - Werner M. The Military Strength of the Powers (London, Gollansz, 1939).]. Французские и английские генералы не только отказывались принять эту теорию, но не потрудились даже сделать из нее выводы.

Даже после нашего прорыва на Маасе французские генералы, похоже, оказались не в состоянии сконцентрировать свои бронетанковые силы, да и на полях сражений тактика французов оказалась слишком шаблонной и негибкой. Наши танковые корпуса и дивизии обладали преимуществами не только в отличной боевой подготовке и хороших средствах связи, но и в том, что командиры различных уровней понимали – управлять танковыми подразделениями нужно, находясь в боевых порядках. Это давало им преимущество немедленного реагирования на быстро меняющуюся обстановку и позволяло реализовать возможности, которые открывались в ходе танковых сражений.

Однако хотя мы и придавали столь большое значение танковым войскам, но в то же время сознавали – танки не могут действовать без тесной поддержки моторизованной пехоты и артиллерии. Наши танковые дивизии должны представлять собой сбалансированное соединение всех родов войск – это был урок, который англичане так и не усвоили вплоть до 1942 года.

Умелое применение фактора внезапности также было весьма важной составляющей нашего успеха. Для того чтобы реализовать его, фон Клейст рискнул форсировать Маас 13 мая, не дожидаясь прибытия своей артиллерии; успешное взаимодействие авиации и танками осуществлялось и позднее, во время преследования противника в Центральной и Южной Франции. Неоднократно быстрые маневры и гибкое управление нашими танками приводили врага в замешательство. Успешное использование наших парашютно– десантных войск в Голландии также ярко иллюстрирует парализующий эффект внезапного удара.

Германское Верховное командование великолепно проявило себя во время кампании, и стратегическое руководство танковыми войсками в целом было смелым и уверенным. В его действиях я могу отметить лишь две серьезные ошибки – приказ танкам выждать время после создания плацдарма в районе Седана и в особенности трагическое решение остановить танковые дивизии, когда перед ними лежал беззащитный Дюнкерк.

Суммирую. Битва за Францию была выиграна германским вермахтом благодаря возрождению принципа мобильности, достигнутого сочетанием огневой мощи, концентрации войск и внезапности, а также искусным использованием самых современных средств – военной авиации, воздушно– десантных частей и танков. Серия военных неудач в последующие годы не может заслонить того факта, что в 1940 году германский Генеральный штаб провел кампанию, достойную занять место в ряду величайших кампаний в истории войн. И не наша вина в том, что плоды этого военного триумфа были растрачены совершенно впустую.

3

Балканская кампания

Краткое затишье

Лето 1940 года было для германской армии, пожалуй, самым счастливым периодом войны. Мы одержали серию побед, невиданных со времен Наполеона; унижение от поражения в Первой мировой войне было отомщено, и мы могли смотреть в будущее с надеждой на заключение прочного и почетного мира. Наши оккупационные войска во Франции и Голландии перешли к рутине мирной гарнизонной службы. Для офицеров организовывались выезды на охоту и конные прогулки, начали даже ходить слухи о том, что нашим семьям будет позволено приехать к нам.

Верховное командование готовилось расформировать значительное число дивизий, было приостановлено выполнение важных оборонных контрактов. Но наши мечты были грубо развеяны, когда Великобритания отвергла предложение Гитлера, а Черчилль заявил о неколебимой решимости своей страны продолжать войну. В спешке была буквально сымпровизирована операция «Морской лев»[30 - «М о р с к о й л е в» – план вторжения в Великобританию. Некоторые современные историки считают, что этот план был дезинформацией, очередным ходом Гитлера в геополитической игре со Сталиным. (Примеч. пер.)], и перед люфтваффе была поставлена задача завоевать превосходство в воздухе над Ла-Маншем и Ирландским морем. Наша авиация великолепно выполнила свою задачу во время блицкрига во Франции, но она создавалась в основном с расчетом на поддержку наземных операций. Вскоре стало ясно, что авиация не настолько сильна, чтобы неделями вести бои с британским воздушным флотом, оснащенным великолепным радиолокационным оборудованием, и наши потери в битве за Англию похоронили все надежды на форсирование Ла-Манша.

В это лето мне представилась прекрасная возможность изучить условия жизни во Франции и Голландии. После завершения кампании моя дивизия была переведена в район нидерландского города Бреда, где корректное, хотя и осторожное поведение германских войск произвело великолепное впечатление на голландцев. Я поселился в доме бывшего голландского офицера колониальной службы, и теперь, оглядываясь в прошлое, с благодарностью вспоминаю эти тихие недели, проведенные мной в его гостеприимной и культурной семье. Стоит лишь сожалеть о том, что офицеры гестапо и партийные функционеры вскоре возвели барьер между оккупационными войсками и гражданским населением; их жестокость и безжалостное поведение восстановили против нас многих потенциальных друзей. К сожалению, у этих функционеров напрочь отсутствовали культура и образование – основа успешной работы в чужой стране.

После нескольких недель службы в Голландии меня перевели в штаб 1-й армии в Лотарингии на должность начальника разведотдела армии. Мы расположились в древнем готическом замке в Нанси, и я был очень рад снова служить под началом моего старого командира корпуса «берлинских дней» – фельдмаршала фон Витцлебена, ныне командующего 1-й армией.

Мои обязанности требовали встреч и контактов со многими французами, занимавшими видное положение в политике или коммерции. Я встретил в них искреннее желание сотрудничать на основе объединенной Европы, построенной на принципе абсолютного равенства. Этому сотрудничеству в немалой степени способствовало лояльное отношение германских оккупационных войск. Но Гитлер никак не мог переориентировать свое мышление на проведение политики смягчения отношения к Франции. Так, например, нам запрещалось давать разрешение французским беженцам из районов к северу от Соммы вернуться домой, а вся Северная Франция и Бельгия были переданы под единое военное управление. Мы усматривали в этой мере проявление идеи создания «великой Фландрии».

Осенью 1940 года штаб 1-й армии разрабатывал планы быстрой оккупации остальной части Франции. Кроме постоянных трений с режимом Петена, планы эти были вызваны предполагавшимся наступлением через Испанию с целью завладения Гибралтаром. Но Франко не считал положение Англии безнадежным и с большим дипломатическим искусством держал Гитлера на расстоянии.

В ноябре 1940 года я провел несколько дней в Риме в качестве гостя Генуэзского полка, старинного и известного кавалерийского подразделения. Там я полностью погрузился в мирную атмосферу. Итальянские кавалерийские офицеры оказались чрезвычайно гостеприимными хозяевами и пригласили меня с собой в известную школу верховой езды в Торди-Квинто. Там они спросили меня, не пожелаю ли я взять несколько конных препятствий, и, когда я согласился, подвели мне великолепного чистопородного рысака. Мне показалось, однако, что они следили за моими приготовлениями с известной долей скептицизма. Собственно, их не следует упрекать в этом – вряд ли можно было ожидать приличной джигитовки от немецкого штабного офицера. Я, разумеется, ни словом не обмолвился о своем кавалерийском опыте и тех 150 скачках, в которых участвовал, но едва мог сдержать внутреннее торжество, когда, к удивлению хозяев, успешно преодолел все препятствия.

Во время пребывания в Италии мне представилась возможность обсудить ситуацию с генералом фон Ринтеленом, нашим военным атташе в Риме, с которым мне впоследствии довелось несколько раз встречаться, когда я служил в штабе Роммеля. Картина, нарисованная им, выглядела удручающе. Наступление маршала Грациани в Северной Африке захлебнулось, и вообще во всей этой кампании просматривался недостаток решительности и определенности. Нападение Муссолини на Грецию в октябре 1940 года было осуществлено силами, которые совершенно не соответствовали поставленной перед ними задаче. Уже через неделю после начала военных действий греки перехватили инициативу, и итальянские войска в Албании очень скоро оказались в весьма критическом положении.

Обстановка в Греции складывалась весьма неблагоприятно для Германии. Британские войска получили право высадиться в Греции, и жизненно важные румынские нефтяные месторождения Плоешти, столь необходимые для вермахта, были теперь в пределах достигаемости бомбардировщиков британского воздушного флота. До сих пор мы проводили политику удержания Балкан вне этой войны, но в начале декабря Верховное командование было вынуждено приступить к подготовке операции в Греции.

В январе 1941 года я вернулся в штаб 1-й армии в Нанси. Начальник нашего штаба полковник Рёрихт проинформировал меня, что переговоры между Гитлером и Молотовым, состоявшиеся в ноябре в Берлине, закончились безрезультатно. Вместо вступления в трехсторонний пакт, как надеялся Гитлер, Молотов, по его словам, прибег к тактике шантажа и предъявил совершенно неприемлемые требования относительно Румынии, Болгарии и Турции. В ответ на эти требования Гитлер отдал приказ вермахту начать разработку операции «Барбаросса» – вторжения в Россию. Датой вторжения в конце концов было определено 22 июня 1941 года – довольно поздняя дата, но перед этим было необходимо сначала вывести из игры Грецию и перебросить танковые дивизии с Балкан в Россию.

Германское Верховное командование планировало захватить Грецию в начале апреля, и в январе 1941 года немецкие войска стали концентрироваться в Румынии. Румыния, как и Венгрия, присоединилась к трехстороннему пакту несколькими месяцами ранее, а Болгария стала его участницей 1 марта. Германские войска сразу же после этого вошли в Болгарию, что поставило Югославию в незавидное стратегическое положение. Поэтому правительство принца Павла решило 20 марта присоединиться к этому же пакту, но государственный переворот 27 марта под руководством генерала Рушана Симовича привел к кардинальному изменению политики страны. В этой ситуации Гитлер приказал осуществить вторжение в Югославию одновременно с нападением на Грецию.

Вторжение в Югославию

В конце марта 1942 года я был назначен начальником разведки 2-й армии, в то время дислоцированной в Южной Австрии, между Клагенфуртом и Грацем. Проехав без остановок всю Баварию, я прибыл в Грац и представился командующему армией генералу фон Вейхсу и начальнику штаба генералу фон Витцлебену. Они немедленно ввели меня в обстановку.

Югославская армия состояла из трех армейских групп.

1– я группа, базировавшаяся в Загребе, располагалась напротив по ту сторону границы страны; 2-я армейская группа прикрывала границу с Венгрией, а 3-я группа, в которой была сосредоточена основная масса войск, расположилась вдоль границ Румынии, Болгарии и Албании. Стратегическое положение югославов было крайне неблагоприятным, и, когда начались боевые действия, они смогли мобилизовать лишь две трети своих 28 пехотных и 3 кавалерийских дивизий. Им недоставало современного вооружения, совсем не было танков, а их авиация располагала только тремя сотнями машин.

Военная слабость Югославии усугублялась политическими, национальными и религиозными разногласиями. Помимо основных национальных групп, сербов и хорватов, в стране проживали словенцы, немцы и итальянцы, причем все они имели свои особые национальные устремления. Одни только сербы по-настоящему были враждебны нам, поэтому наша пропаганда стала обещать освобождение всем остальным национальным группам, в частности хорватам. При штабе армии мы создали отдел пропаганды, работавший под моим руководством, в который входили люди, знающие местные языки. Мы выяснили, что противостоящие нам армейские подразделения состояли в основном из хорватов, причем лишь треть личного состава этих подразделений подчинилась в свое время требованию мобилизационного предписания. Пропагандисты работали в полную силу, готовя листовки и передачи для агитационных громкоговорителей, чтобы склонить противника сдаться в плен.

Германский план вторжения состоял в следующем:

2-я армия должна была наступать на Загреб, а затем через горную часть страны на Сараево; одновременно ударная танковая группа должна была нанести удар по Белграду через Венгрию. Главный удар предполагалось осуществить из Болгарии, где находились наша 12-я армия и танковая группа Клейста. Клейст должен был наступать через Ниш и атаковать Белград с юга, а 12-я армия одновременно с ним начать продвижение в Северную Грецию и Южную Сербию. Поскольку развертывание 2-й армии еще не было закончено, 12-я армия начала боевые действия 6 апреля. Наше наступление с севера началось 8-го.

Карта 4. Балканская кампания 1940 года