Лекарство для покойника

— Да, — согласилась она. — Я попыталась, что называется, «передвинуть мебель». Хочу что-нибудь здесь изменить. И потом, это Жорина картина. А он нам — не посторонний.

В просторной комнате был только черный беккеровский рояль и стенной шкаф, заполненный какими-то папками, возможно нотами.

— Здесь Юлька занимается музыкой, — объяснила Богачева.

— Простите. «Жорина картина»? Вы имеете в виду Мальцева? — удивился Турецкий.

— Ну да, а что такого? Он был неплохим художником. А эта картина просто блеск. Я ее купила за шесть тысяч долларов... Вот, смотрите ваши фотографии.

Шесть косых! Ай да Мальцев, ай да сукин сын. Тут есть над чем подумать. Почему она так раскошелилась? Возможно, «Вернувшийся с войны» того и стоил, но однако же при живом Богачеве мальцевская картина в доме не висела. И его единственного из всей команды секьюрити не уволили. Есть какая-то скрытая связь между Катей и Жорой?

Пять минут спустя Турецкий, сидя в беседке, разбирал ворох снимков, цветных и черно-белых, сделанных в самых разные годы. Самым интересным в Богачеве бесспорно были глаза. Они сохраняли чуть насмешливое выражение в самых разных ситуациях. От детского сада до защиты дипломной работы... Вот Леня сидит за роялем... А вот он с подбитым глазом... А вот, совсем юный, с незнакомой девушкой. Групповые снимки: с родителями, с коллегами по какому-то — судя по интерьерам и по одежде пятнадцатилетней давности — советскому учреждению... Вот снимок, сделанный на каком-то складе оргтехники: десятки, если не сотни ящиков с компьютерами и комплектующими... Но глаза изменились. Словно в них вставили цветные контактные линзы. Хотя чушь, конечно, на старом черно-белом снимке это не определишь. Да и какие тогда линзы. Но нет, что-то все же изменилось в лице. Словно оно вытянулось? Или просто морщины резче обозначились возле крыльев носа и на лбу? А ведь, судя по датам, разница между двумя последними фотографиями невелика. Да мало ли что может с человеком произойти. Да еще в нашей-то замечательной стране, где он, к слову сказать, так вольно дышит...

Наконец, через двадцать пять минут мужчинам, стоящим в море, кажется, надоело это занятие, и они поднялись наверх, на террасу. Мельком поздоровались и прошли в дом. Очевидно, приняли душ и переоделись. Вышли оттуда еще через пять минут в сопровождении Кати. У каждого в руках было по стакану. Один из них был поплотнее и постарше, примерно ровесник Турецкого, второй — соответственно постройней и моложе лет на десять. Но главное различие оказалось в шевелюрах. Молодой был значительно светлее и с большими залысинами. Ровесник Турецкого обладал копной темных волос, в которых значительно преобладала седина. У него было довольно живое лицо и взгляд, направленный точно на собеседника. Молодой был слегка отмороженный и во время беседы смотрел исключительно в землю.

Катя представила их в таком порядке:

— Лапин Петр Евдокимович, вице-президент концерна «Махаон». Римас Будвитис, пресс-секретарь. Сыщик Турецкий. Обещает воскресить моего мужа. Извините за черный юмор. Я вас оставлю.

Некоторое время после этого все молчали. Турецкому спешить было некуда, и он откровенно забавлялся, наблюдая, как его невольные собеседники постепенно начинают испытывать неловкость. Первым не выдержал вице-президент.

— Кажется, я видел вас как-то по телевизору, — сказал Лапин. — Это была какая-то пресс-конференция, если не ошибаюсь, по делу о коррупции среди спортивных функционеров.

— Сомневаюсь, — пробормотал Турецкий.

— Вы не занимались этим делом?

— Занимался. Но никакой пресс-конференции не помню.

— Хм... Странно. А по-моему, все-таки была. Ну да Бог с ней.

От Турецкого не укрылось, что после этого диалога во взгляде Будвитиса стала проскальзывать враждебность. Ну конечно, сообразил Турецкий, профессиональная ревность. Он же — пресс-секретарь, не привык, чтобы другие были в центре внимания. Но Лапин-то каков...

— Господа, — сказал Турецкий, — у меня пока нет к вам каких-то конкретных вопросов, они, несомненно, появятся позднее, когда у меня будет возможность и время, чтобы ознакомиться с профессиональной деятельностью и бизнесом Леонида Богачева. Просто я решил воспользоваться случаем и познакомиться с вами. Но если у вас есть какие-то соображения по поводу случившегося, подозрения или идеи относительно мотива убийства, я готов выслушать все это немедленно. А тем более какие-то сведения о последних днях или неделях жизни вашего шефа.

Будвитис откашлялся и официальным тоном заявил:

— Всему достигнутому в жизни Леонид Георгиевич Богачев был обязан в первую очередь самому себе. Положение в обществе, деньги не свалились на него с неба подарком судьбы, а были закономерным итогом многолетних трудов, упорного, энергичного характера. И не удивительно, что корни его успехов находились еще в далеком детстве...

— Это что, заявление для печати? — не выдержал Турецкий. — Римас, ради бога, здесь нет никаких камер и никаких журналистов. Вы умеете разговаривать нормальным языком?

Будвитис растерянно оглянулся на Лапина, и тот тихонько кивнул ему. Тогда Будвитис зло сплюнул и сказал:

— Да чего там говорить? Классный был мужик Леонид Георгиевич, и все дела.

— Слушайте, давайте начистоту, — начал злиться Турецкий. — Вы зачем приехали? Вы прекрасно знаете, что документы, связанные с вашим концерном, временно арестованы, то есть изъяты и отправлены в Москву, в ГУБОП. Там их хорошенько изучат на предмет поиска возможных недоброжелателей. Больше в этом доме для вас ничего интересного нет. Я его весь на карачках излазил и могу это авторитетно заявить.

— Ну ладно, — сдался Лапин. — Мы ведь похоронили его только два дня назад и...

— Послушайте, — перебил Турецкий; он только сейчас сообразил, что во всей этой истории ему здорово не хватало трупа: ведь он прилетел в Крым через три дня после убийства, и преступление за это время уже стало несколько абстрактным. — Послушайте, а где его похоронили?

— Как это где? — удивился Будвитис. — На Ваганьковском кладбище, разумеется.

— Н-да, — посочувствовал Турецкий, — как-то это не очень, конечно, вышло...

— Почему «не очень»? — снова переглянулись Лапин с Будвитисом. — Вроде бы все по высшему разряду.

— Ну... похороны без вдовы.

— Да что это вы такое несете?! — возмутился Лапин. — Катя была на похоронах.

— Как... Когда?

— Утром 22-го мы похоронили Леонида Георгиевича, и она сразу уехала в аэропорт.

— Ну и ну, — покрутил носом Турецкий. — Вот это скорости. А когда же она приехала в Москву?!

— 21 августа тело позволили забрать, а я к этому времени был уже здесь, — сказал Лапин. — И мы перевезли Леонида в Москву.

— С вами был кто-нибудь из телохранителей?

— Нет, Катя запретила им ездить. Кажется, она недолюбливала всю эту компанию, — предположил Лапин.

— Почему вы так думаете?

— Никаких конкретных сведений у меня на этот счет не имеется... — начал было Лапин.

В этот момент Будвитис засунул руку в карман и там чем-то щелкнул.

— Что это вы делаете? — спросил Турецкий.

— Записываю наш разговор.

— Зачем?!

— Не знаю. На всякий случай. А вдруг вы потом обвините нас в чем-то, чего мы не говорили? — с энтузиазмом предположил Будвитис.

— Не злите меня лучше, — предупредил Турецкий. — И держите свой карман от меня подальше. — Так зачем вы приехали?

— К сожалению... только не принимайте это непосредственно на свой счет, так вот, к сожалению, у нас есть серьезные сомнения относительно эффективности государственного расследования. И мы хотим предпринять собственное. У нас в «Махаоне» приличная служба безопасности, которая в состоянии...

— У Богачева тоже здесь была приличная команда, — зло сказал Турецкий. Еще одно расследование. Плюс к страховой компании! — Не очень-то они ему помогли. Делайте, что хотите, но пусть ваши детективы ко мне под ноги не лезут. Однако я не понял, почему вы сами-то приехали?

— Мы приехали, — честно сказал Лапин, — чтобы уговорить Катю отдать кассеты со съемкой всех гостей за последнее время. Это может здорово помочь нашему расследованию.

— Ясно. Забудьте об этом. Вы их не получите. Что еще?

Лапин с Будвитисом растерянно посмотрели друг на друга.