Гейша

Она пожала плечами:

— Наверное. В такой ситуации вообще не соображаешь, кто стреляет, в кого? Я только и видела одну вспышку в темноте и хлопок, будто шампанское открыли. Испугалась, накрылась подушкой. Думала, они и меня пристрелят. А он вошел и бросил что-то мне на одеяло.

— И что?

— Я как дура это самое схватила. А это был пистолет. А потом вместе с пистолетом бросилась в спальню Сурика. Измазалась кровью… Эх… Одна радость, что меня саму не застрелили.

— Почему?

— Юра, ну ты вопросы задаешь! Слава богу, что не пристрелили, я им за это должна спасибо сказать, а не спрашивать.

— Ну и что дальше было?

Я тогда усмехнулся, но Лена не оценила иронии. Она в самом деле была благодарна неизвестному киллеру за то, что оставил ее в живых и тем самым стопроцентно гарантировал ей место на нарах в Бутырках.

А если все это вранье и сплошная фантазия, то из-за чего такая девчонка могла застрелить своего любовника?

Мотивировки я не видел никакой.

Мешал ей уйти к другому? Ревновал ее? Бил, не давал денег? Но самой зачем же стрелять? Ведь не вчера родилась, могла бы за пару сотен баксов найти забулдыгу из деревни. Всего делов-то…

— Ну что дальше? Ворвались родственники, женщины заорали, мужики бросились в милицию звонить. Забрали меня. На пистолете отпечатки мои, кровь Осепьяна, стреляли из этого пистолета… Кто убил? Конечно, я. Да этот Дроздов и не разбирался долго. Дело для него решенное…

На выходе из тюрмы я столкнулся со Славиным.

По причине тридцатиградусной жары он явился на работу в льняных шортах и сандалиях. Другого адвоката, явись он в таком виде, осмеяли бы за нарушение рабочего этикета, — все-таки мы в Москве, а не в Йоханнесбурге, хотя жара и африканская. Но Славину все как с гуся вода. Его у нас вообще… Подозрительно ценят…

— Привет. Отправляешься на сафари?

— Привет, Гордеев, — томно махнул он загорелой рукой в мою сторону.

Где этот шельмец успел так загореть с головы до ног? Если бы я решился снять брюки и облачиться в шорты, то цвет моих ног, пожалуй, мало чем отличался бы от цвета куриных окорочков. А этот весь бронзовый.

— Ты где так загореть умудрился?

— Надо знать где, — ответил он и, слегка осклабившись, поинтересовался: — А как тебе новая клиентка?

— Ничего.

Я вообще удивился, что он в курсе. Но в ответ на мое нейтральное «ничего» Славин подмигнул.

— Говорят, ничего себе штучка? Цветочек, а? Берегись, Гордеев, — погрозил он.

— В каком смысле?

— В прямом. Слышал, что дело у тебя тухлое, а такие бабенки любят залетать от своих адвокатов. Глядишь, на суде беременной срок скостят, да и на зоне поблажки будут. А ты небось не хочешь, чтобы твой ребенок родился на зоне, а?

Разговор этот, в общем нормальный, даже пустячный, почему-то мне не понравился. Славин известный болван, но, как я уже говорил, постоянно трется возле заведующего юрконсультации и председателя городской коллегии адвокатов, и озадачивали не сами его слова, а то, что сказал их именно Славин. Значит, действительно где-то от кого-то слышал, а раз слышал, значит, где-то кто-то об этом уже болтает, хотя делу — без году неделя, а я занимаюсь им и того меньше.

«Такие клиентки любят залетать от своих адвокатов». Это что, предупреждение или намек, подсказка варианта действий? В адвокатской практике, по слухам, такое происходило не раз, но я лично никогда не встречал адвоката, который признался бы, что помог (не бесплатно, разумеется, но даже и за большие деньги) таким вот образом своей клиентке.

Но Лена и в самом деле была штучкой. Что отрицать?

С недавних пор я обзавелся компактным карманным диктофоном, не больше сигаретной пачки. Использовал его для работы. Лежа в нагрудном кармане пиджака, он отлично писал разговор на расстоянии трех метров. Включался и выключался бесшумно, автореверс позволял не возиться с переворачиванием кассет, в общем, красота. Достаточно было только раз нажать на пуск. Это можно было сделать совершенно незаметно. Чего там адвокат в кармане шарит? Да мало ли чего. Может, носовой платок ищет.

Мне же так было удобно работать, не нужно всякую мелочь в голове держать, записал себе разговор на пленку и прокручиваешь его дома, сидя в одних трусах в любимом кресле перед открытым настежь балконом. Может, по западным меркам это и нарушение этических норм (я не сообщал клиентам, что записываю наши беседы), зато на практике приносило положительные результаты. А если клиент оказывается в выигрыше, то и вообще зачем ему знать, какими методами я этого добиваюсь?

Иногда мне приходила в голову мысль, что когда-нибудь в старости, выйдя на пенсию, я заново прослушаю все эти бесконечные пачки аудиокассет, вспомню старые дела, напишу мемуары — «Записки юного адвоката» или в этом роде. Глупо, конечно. У меня не было времени даже пронумеровать кассеты с записями одного клиента, они валялись без всякой системы в ящиках письменного стола, на кухне в шкафчике, в коробке для спичек… Я все собирался когда-нибудь заняться ими, разложить по отдельным коробкам, надписать и сунуть подальше от посторонних глаз на антресоли, да руки не доходили.

Так вот, запись беседы с Леной Бирюковой запросто можно было отправлять в «Пентхауз» на конкурс писем о сексуальном опыте. И менять ничего не пришлось бы, кроме личных имен.

Из записи беседы с Еленой Б.:

«— Юра, ты смотрел «Твин Пикс»? Угадай, кто моя любимая героиня? Лора Палмерс. Я на нее очень похожа. И по характеру, и внешне. Скажи, похожа?

— Не знаю, наверное.

— Я знаю! Короче, в школе… В школе я училась хорошо, ты даже не поверишь, как легко мне было учиться. Я школу окончила с серебряной медалью. Одна четверка была, по черчению… Ты когда-нибудь задумывался, кто у Лоры Палмерс был первым мужчиной? В фильме об этом почти не говорится, то есть там специально все так снято, чтобы зритель сам мог додумать, кто это был: Бобби, или этот ее чувак на мотоцикле — Джеймс, или толстяк-бармен из «Блэк Джэка». Но на самом деле режиссер пропустил одного персонажа. Я это знаю, потому что со мной так и было. Потому что я — как Лора, мне иногда кажется, что это моя вторая жизнь, в параллельном мире… В четырнадцать лет я как сумасшедшая влюбилась. Знаешь, я до этого думала, что у меня секс будет только в первую брачную ночь, после свадьбы… Сейчас представить жутко, какой я дурой тогда была! А с этим парнем у меня так все быстро завертелось! Уже в первый вечер знакомства мы голыми купались в Волге. Правда, мы не одни были, а с компанией, но все равно. Я жутко стеснялась раздеваться догола, только лифчик сняла. Но еще больше я стеснялась смотреть на него. Целуюсь с парнем, оба голые стоим в воде, он меня обнимает, прижимается ко мне, а я глаза закрываю. Он умел целоваться. Сначала медленно водил языком по моим губам, потом раздвигал их и засовывал язык мне в рот и там начинал водить вокруг моего языка. Я прямо таяла, чуть сознание не теряла. А в это время его руки плавно водили по моей груди вокруг сосков, нежно так, осторожно… Знаешь, не то что другие, которые стараются сразу грязными ручищами залезть тебе между ног, а если и пытаются грудь ласкать, то мнут ее, щиплют за соски… А этот парень так меня целовал, что у меня само по ногам текло, даже не нужно было там трогать. Короче говоря, мы с ним встречались, но до секса у нас не доходило, но однажды мы оказались на турбазе в лесу — там какой-то комсомольский слет устраивался — и первым делом пошли в мой домик, упали на кровать, и все наконец-то свершилось. После этого нас как прорвало, мы могли этим заниматься где угодно и сколько угодно. Я специально трусики под юбку не надевала, чтобы скорее было. Ой, какие безумные времена! Я их даже теперь вспоминаю. Это моя первая и последняя настоящая любовь с парнем моего возраста. Все как в кино. В столовой за нашим столом сидело шесть человек. И вот все болтают, обсуждают, как день прошел, а он незаметно под столом рукой проникнет мне под юбку и пальцем так шаловливо начинает водить вверх-вниз… И при этом мы должны делать вид, будто ничего не происходит, пить кисель, рассуждать о проведении спартакиады по шахматам… Но однажды нас засек на месте местный комсомольский вожак, рыжая скотина. Мы его между собой Шваброй называли. Вместо пароля: «Ты Швабру видел?» — «Видел, в столовой». Мы ржем, а никто ничего не понимает, о чем это мы. Так вот, эта Швабра и раньше ко мне липла, а тут он просто сел на голову. И из комсомола меня попрут, и характеристику он мне испортит, и родителям расскажет, и школу мне закончить спокойно не даст… Короче, пока я просекла, чего ему на самом деле от меня нужно, то много нервов он мне попортил, а когда он внаглую, открытым текстом заявил, какая благодарность с моей стороны ему нужна, я уже созрела…»

Такой вот клиент, точнее, клиентка… Такая вот у нас вышла с ней первая беседа.

Верил ли я сам в то, что Лена невиновна?

Нет, пожалуй, не верил. То есть в том, что она сама стреляла в Осепьяна, я сомневался (несмотря на неопровержимые улики — пистолет и отпечатки на нем), но чтобы она совершенно была к этому убийству непричастна, я не верил. Наверняка был сообщник. Такой барышне и нанимать никого не нужно, достаточно охмурить парнишку попроще, наплести про свою несчастную долю, чтобы он тут же бросился на защиту дамы сердца. Может, следователь ждет, что она посидит-посидит, да начнет колоться? Наверняка у него что-то подобное на уме. Но с другой стороны, если бы она была причастна, то не поступила бы так топорно, не допустила бы, чтобы ее посадили в тюрьму, да еще с такими уликами.

Теперь я даже сомневался в том, что Лена — эдакая наивная девчонка, простая, как две копейки, с открытой душой. Не была ли вся эта ее чрезмерная искренность (с какой стати ей вообще откровенничать со своим адвокатом на такие темы?) лишь игрой, тщательно продуманной дымовой завесой? Мол, я такая простая, глупая баба, язык за зубами удержать не могу, как же я смогла бы задумать и спланировать убийство?

Черт ее знает! Но постепенно, с ужасом я понимал, что ни Генрих Афанасьевич Розанов и никто другой не заставят меня лишь формально осуществлять защиту. Нет. Я буду ее защищать по полной программе. И если она действительно невиновна (выяснить это мне еще предстоит), то я добьюсь от суда прекращения уголовного преследования моей подзащитной. Во мне просыпался какой-то азарт.

Я подумал о номере телефона, который моя подзащитная (весьма настырно, кстати сказать) всучила мне ни с того ни с сего. А что, если она хотела мне что-то этим сказать, но боялась говорить прямо? Может, она намекала, что я должен разыскать эту Аллу? Возможно, она что-то знает или может мне что-то сказать?

Теперь я уже ни в чем не был уверен.

Остановившись на красный свет на перекрестке, я раздумывал, что теперь делать, куда ехать? Свет сменился на зеленый, и я решительно повернул руль. И поехал по указанному адресу.

Алла и в самом деле оказалась зубным врачом, и у нее действительно был собственный уютный кабинет в шикарной стоматологической поликлинике. На его двери была прикреплена синяя табличка с фамилией. «Просто Аллу» звали Алла Эдуардовна Силамикель. Странная фамилия… Испанка, что ли?

На вид ей было слегка за тридцать — ухоженная брюнетка со стройными ногами, в коротком медицинском халате, сильно затянутом на осиной талии. Она приняла меня, как и обещала Лена, без записи. Мы договорились по телефону, и через полчаса я уже сидел в удобном стоматологическом кресле с мягкой спинкой. Она щелкнула выключателями, отрегулировала высоту кресла, направила прямо на меня лампу. Я рефлекторно вцепился в подлокотники.

— Не бойтесь, я скажу, когда будет больно, — предупредила Алла, чувствуя мою напряженность и волнение.

Она натянула резиновые перчатки и взяла какой-то блестящий инструмент. В маске и пластиковых очках она была похожа на хирурга, но от нее пахло не больницей, а дорогим парфюмом.

Окна ее кабинета выходили в тенистый двор. На удобной полке у бормашины, успокаивая нервы, стояли цветы в голубой вазочке. Цивилизация!..

— Сейчас я посмотрю, что с вашим зубом. Давно болит?

Несколько минут мы проговорили исключительно о стоматологии. Затем она отправила меня в соседний кабинет на рентген. Когда я вернулся, она сидела за столом, закинув ногу на ногу, покачивала полуснятой лакированной туфлей и писала.