Древний Рим. Быт, религия, культура

По старой традиции римский год начинался 1 марта до тех пор, пока в 153 году до н. э. начало года официально не было перенесено на 1 января. Это был день, когда магистраты или главные чиновники, заново избираемые каждый год, приступали к своим общественным обязанностям. В доисторические времена такой год состоял всего из 10 месяцев, но с появлением хронологии стал состоять из 12 месяцев.

Очень нелегко вычислить точную продолжительность одного полного обращения Луны вокруг Земли или Земли вокруг Солнца. Лунный месяц приблизительно состоит из 29 с половиной дней, а солнечный год – приблизительно из 365 с половиной дней. Неудивительно, что в давние времена римляне сбивались при подсчете, и время от времени им приходилось добавлять или, как они выражались, «вводить» дополнительный месяц. Юлий Цезарь, став верховным диктатором республики, исправил такое положение. К счастью, новолуние, к которому большинство римлян всегда питали суеверное благоговение, пришлось на 6 часов 16 минут пополудни 1 января 45 г. до н. э., и Юлий Цезарь основал свой реформированный римский календарь на двенадцатимесячном цикле, когда новый год начинался с 1 января. Вычисления, на которых была основана новая система летосчисления, были столь хороши, что календарный год Цезаря – юлианский календарь – продержался без изменений в Англии до 1752 года, когда снова пришлось провести реформу, поскольку к тому времени в году уже не хватало 11 дней[9 - Юлианский календарь, созданный с помощью египетского математика и астронома Сосигена и введенный с 1 января 45 г. до н. э., был заменен календарем папы Григория XIII (григорианским календарем) в 1582 году. В России был отменен лишь после Октябрьской революции.]. Подобные изменения могли быть введены исключительно решительным человеком, поскольку римляне были сильными приверженцами старых традиций. Даже те, кто, по-видимому, согласился с реформой Цезаря, не могли удержаться от шуток. Вскоре после этого, когда великому оратору Цицерону, который ненавидел диктатуру и горевал о развале и исчезновении старого республиканского правления, кто-то сказал, что созвездие Лиры зайдет на следующее утро, он отвечал: «Да, несомненно, согласно Цезареву эдикту».

Римские дети учились, по мере прохождения недель и месяцев, как исчислять время и когда бывают традиционные праздники и церемонии в их родной стране. Они так сильно отличались от наших и были такой неотъемлемой частью повседневной жизни в Риме, что взгляд на римский календарь полон сюрпризов. Названия месяцев, однако, были такими же, какими мы пользуемся до сих пор, за тем исключением, что до 44 года до н. э. пятый месяц назывался квинтилий (Quintilis). Позже он был переименован в юлий (Julius) в честь Юлия Цезаря. Точно так же август был секстилием (Sextilis) до VIII века до н. э., когда его переименовали в честь Августа. Другие императоры пытались произвести подобные изменения в свою честь, но они продержались очень недолго.

Римляне не считали дни месяца, как мы, начиная с 1-го по 30-й, 31-й или 29-й (в феврале), а делили каждый месяц на три части и уточняли день по тому, сколько дней оставалось до наступления каждого из этих трех разделяющих дней, за исключением февраля, у которого была собственная система. Эти три разделяющие дни в каждом месяце были: календы, которые всегда выпадали на первое число каждого месяца; ноны, которые в марте, мае, июле и октябре приходились на 7-е число каждого месяца, а в остальных – на 5-е число; и иды, которые в марте, мае, июле и октябре выпадали на 15-е, а в остальных – на 13-е число. Так, например, 4 июля писалось как «IV ante nonas» (за четыре дня до нон), 8 августа будет «VI ante Idas» (за шесть дней до ид), 24-е февраля (не в високосном году) будет «VI ante Kalendas Martias» (за шесть дней до мартовских календ).

ДЕНЬГИ

В период ранней республики, как в Средние века в Англии, деньги не слишком усложняли жизнь римлян. Необходимость в монетах возникала редко. Простая жизнь римских земледельцев была в основном самодостаточной. Они выращивали себе пищу, сами разводили скот, сами строили себе дома, сами изготавливали одежду и грубые инструменты. Если деньги требовались, чтобы купить землю или вола, или в некоторых церемониальных случаях, таких как приданое дочери, или в качестве свадебного подарка, римляне пересчитывали грубые бруски меди или бронзы, на которых было отпечатано подобие быка или коровы. Тогда иностранная торговля была развита слабо, а когда она не была формой бартера (обмена), находилась в руках небольшой группы людей. Деловые связи возникали постепенно, по мере того как городские ремесла и промышленность становились узкоспециализированными и вытесняли работу, которую можно было сделать на дому. Вскоре после 300 года до н. э. вошли в обращение три круглые монеты: асс, большая тяжелая монета весом около 10 унций, семис – в половину асса, и унция, в одну двенадцатую веса асса.

Система этих монет была двенадцатеричной, какую до недавнего времени использовали британские дети для подсчета шиллингов и пенни или для перевода дюймов в футы. Число 12 удобно в качестве составляющей, поскольку легко делится на 3 или 4, в результате чего получаются целые числа 4 и 3. Такое невозможно, если шкала основана на десятках, то есть при десятеричной системе, как американский доллар или французский франк.

Эта старинная монетная система римлян была уничтожена разрушительной войной, когда бронза потребовалась для оружия, чтобы сражаться с карфагенянами из Северной Африки под командованием выдающегося военачальника Ганнибала. Он едва не разрушил Римскую республику, а вдобавок и всю остальную Италию, пока не потерпел поражение в Северной Африке в 202 году до н. э. от Сципиона, которого после этого прозвали Сципионом Африканским в честь этой великой победы. До тех пор, пока не был восстановлен ущерб, нанесенный сельской местности Италии, римляне не могли извлечь пользу из поражения их величайшего врага на Средиземноморье. По мере того как им удавалось преуспеть, они неуклонно становились богаче, и с расширением торговли заимодавцы и менялы начали играть важную роль в жизни Рима. Чуть позже 200 года до н. э. старая бронза, как стандартная монета, была заменена новой серебряной монетой, носившей название денарий. После незначительных изменений римские деньги приблизительно с 123 года до н. э. в основном исчислялись двумя серебряными монетами – мелким сестерцием и денарием, стоимость которого составляла 4 сестерция, а размер чуть меньше английского шиллинга. Его название сохранилось как «d» в английском сокращении «l. s. d» – то есть «цифра самого младшего разряда». С наступлением империи появился золотой, или червонец, стоимостью 25 денариев. Тогда старая медь снова «забастовала»; 16 ассов составляли 1 денарий. Также была выпущена четверть асса, квадрант, как английский фартинг. Это была незначительная мелкая монета, но ею можно было заплатить за один день, проведенный в одной из великих терм или бань. Поздние императоры прибегли к одиозной практике ограбления народа – когда содержание в монете ценного металла стало ниже объявленной стоимости. Конечно, люди вскоре обнаружили это, а кроме того, ощутили и последствия: рост цен.

Рис. 12. Меняла

ТАБЛИЦА МЕР И ВЕСОВ

Римские ученики наверняка находили свою таблицу мер и весов столь же сложной, сколь сложными кажутся сегодняшние эквиваленты современным школьникам, и необходимо отметить, что их в общем употреблении было несколько больше, о чем будет упомянуто на других страницах этой книги. Римский фунт (либра) состоял из 12 унций, каждая весом около одной британской унции[10 - Фунт – римское название этой меры semilibra. Римский фунт в древности был равен 273 г, в более новое время – 327 г.]. Римский фут (pes) составлял более 11 с половиной дюймов, римский пасс(ус) (passus)[11 - Пасс(ус) – означает «двойной шаг» или 1,48 м.], состоящий из 5 футов, ближайшая к ярду мера, был, следовательно, равен 4 футам 10 дюймам, а 1000 пассов составляла римскую милю, которая равнялась 1,618 ярда вместо 1,760 ярда в британской миле.

Самая общеупотребительная мера земли, югер (jugerum), предположительно представляла собой площадь, которую парная упряжка волов (jugum) могла вспахать за день, и составляла 5/8 от акра, или 0,252 га, или 2519 кв. м.

Пшеница, соль и подобные продукты, а также жидкости измерялись модиями (modius), почти равными 2 галлонам, или 8,754 л (1 галлон равен 71/3 пинты), и состоящими из 16 римских пинт, секстарий (sextarius)[12 - Секстарий равен 1/6 конгия, т. е. 0,547 л.], поэтому британская пинта приблизительно равна римской.

ОБРАЗОВАНИЕ ВЫСШЕЙ СТУПЕНИ

Вряд ли много времени могло быть потрачено на таблицы мер и весов в школе грамматика, поскольку ее основной и единственной практической целью было подготовить мальчиков к более высокой ступени обучения у педагога ораторского искусства – ритора. Такое образование высшей ступени ценилось, потому что было средством достижения успешной карьеры адвоката в суде и, таким образом, путем в сферу политики и управленческого аппарата. Немногие римляне извлекали пользу только из знаний литературы. Они завоевали мир, не полагаясь на риторику, литературу, философию, астрономию, греческую поэзию и драму, поэтому сначала любое предложение, что римским юношам следует их изучать, встречалось с хмурым неодобрением. Однако потребности империи и международной торговли росли, и необходимость в знании греческого языка становилась настоятельной.

Греческий был не только ключом к сокровищнице мысли, образования и науки, чего нельзя сказать о каком-либо другом языке; он также был языком, посредством которого римлянам приходилось общаться с провинциями, завоеванными их армиями в Южной Италии и Сицилии и в странах Восточного Средиземноморья. Более того, греческий был общим универсальным языком торговли и деловых контактов в Египте и конечно же в самой Греции. Таким образом, знание греческого стало признаком некого социального различия, как прежде знание французского языка было отличительной чертой аристократа в XVIII или в начале XIX века в Англии или России или как знание английского языка распространилось среди образованных классов в XIX веке в Индии, Бирме и на Цейлоне.

Следовательно, образованным римлянам, в отличие от греков и большинства древних народов, приходилось учить второй язык. Конкуренция за преуспевание в общественной жизни была такова, что продолжительное и старательное обучение было необходимостью. Это означало, что только богатые семьи могли отправить своих мальчиков в школу более высокого уровня овладевать ораторским искусством с элегантностью и истинной убедительностью. Фиксированного возраста для такой перемены не было, поэтому простая формула Квинтилиана, что мальчику следовало закончить обучение у грамматика и отправляться изучать риторику, «как только он к этому готов», видимо, была не столь уж и плоха. «...К этим учителям поступают взрослые мальчики, и у них продолжают учиться те, кто уже стал юношами; поэтому надо обращать особенное внимание на то, чтобы учитель мог, в силу своей нравственной чистоты, охранять от обид более нежный возраст и своим авторитетом удерживать распущенную молодежь».

Три ступени римского образования были, следовательно, очень приблизительно эквивалентны нашему начальному или элементарному образованию, обучению в средней школе и университетскому образованию, хотя опасно проводить такую аналогию, поскольку в Риме все делалось частным предпринимательством менее масштабно и не было ничего отдаленно похожего на наши просторные начальные, средние школы или университетские здания, преподавательский состав или курс обучения. Программа обучения, доступного для детей и молодых людей, была ограничена по сравнению с нашим современным курсом обучения. Не все римляне, подверженные влиянию греческой культуры, были способны извлечь из обучения пользу, поэтому те, кто преуспел, все сильнее отдалялись от детей римлян бедного или среднего класса, которые, если только не были исключительно одаренными и исключительно везучими, никогда не достигли бы никаких личных интеллектуальных высот.

Это было задолго до того, как римляне осознали необходимость обучения высшей ступени. Катон Старший во II веке до н. э. предложил своему сыну здравое, простое правило, как стать хорошим оратором. «Держись ближе к теме, – говорил он, – и слова найдутся». Светоний сообщает, что в 161 году до н. э. в Сенате, «обсудив вопрос о философах и риторах, постановили... чтобы их больше не было в Риме». Для одаренного римского юноши единственным способом начать карьеру было послужить помощником выдающемуся, удачливому общественному деятелю, если у него не было отца, который мог бы им руководить. Цицерон, будучи молодым человеком, был отдан в руки старому и мудрому верховному понтифику (Pontifex Maximus) Муцию Сцеволе, одному из старейших государственных деятелей начала I века до н. э., у которого он учился основным принципам искусства управления государством. Старое неприятие школ риторов упорно сохранялось.

Приблизительно в это время (92 г. до н. э.) два цензора, Красс и Домиций, высокопоставленные чиновники, долгом которых было поддержание общественной морали и достойного поведения, заявили: «Дошло до нас, что есть люди, которые завели науку нового рода. К ним в школы собирается юношество, они приняли имя латинских риторов, и там-то молодые люди бездельничают целыми днями...»

«...Новшества же, творимые вопреки обычаю и нраву предков, представляются неправильными и нежелательными. Поэтому считаем необходимым высказать наше мнение для тех, кто содержит школы, и для тех, кто привык посещать их, что нам это не угодно».

Нам не известно, возымело ли действие это напыщенное консервативное заявление, поскольку, как это довольно часто случается с поборниками общественной морали, эти взгляды были основательно устаревшими. Усиленное изучение греческого и латинского было популярным среди высших классов Рима на протяжении двух предыдущих поколений, и отказаться от этого было нелегко. Люди с особенно сильно выраженными культурными интересами, такие как Цицерон, отправляли своих сыновей на обучение в Афины – столь велика в интеллектуальном мире была репутация всего греческого.

Но хотя изучение риторики упрочилось в качестве единственного вида формального обучения высшей ступени, доступного для состоятельных молодых людей, картина, данная Сенекой и Тацитом, о качестве того, что сходило за хорошее образование в римских школах риторов, не вызывала воодушевления. Хорошо было Квинтилиану, который был одним из лучших преподавателей, предъявлять высокие требования к обучению ораторскому искусству, указывая, что «многие образованные люди думают, что говорить надо иначе, чем писать», что «речь написанная, предназначенная для чтения, должна быть тщательно отделана, составлена «по закону и правилу», ибо она будет в руках людей образованных и судить о ней будут мастера...», «по-моему, хорошо говорить и хорошо писать одно и то же, и написанная речь только увековечивает сказанную в суде», и продолжает в том же духе, убеждая, что музыку можно понять лишь в том случае, если овладеть размером и ритмом, не говоря уже об астрономии и философии. Многие учителя были неспособны отдать справедливость таким, вне всяких сомнений, здравым требованиям до такой степени, что Сенека мог сетовать не без основания, что «некоторые прилагают чересчур большое старание и чересчур много труда к познанию темных и трудных предметов, в то же время не нужных нам».

Тацит был еще более уничижителен в вопросе о школах риторов. Об учащихся, посещающих подобное среднее учебное учреждение, он говорил, что трудно сказать, что является самым пагубным для их интеллектуального роста – само ли место, или их собратья по учению, или же предметы, которые они изучают. Полагалось, что ученики овладевают искусством убеждения и полемики, но какие скверные у них темы для обсуждений! Кроме того, эти предметы столь далеки от реальной жизни, а стиль, в котором они преподносятся, так напыщен. Тацит приводит в качестве примера предложенные темы: «Награда тираноубийце», или «Альтернатива насилуемой девы», или «Лекарство от чумы». Однако за поколение до этого Сенека предлагал такие темы, как «Александр Великий обдумывает, стоит ли ему входить в Вавилон после того, как он получил предупреждение об опасности от предсказателя», или «Цицерон размышляет, сжигать ли ему свои произведения, поскольку Антоний обещает сохранить ему жизнь при условии, если он их уничтожит».

Нельзя сказать, судя по названиям учебных упражнений, задаваемых усталыми наставниками, вынужденными год за годом пытаться находить новые и интересные темы, что они были такими уж важными, и перспектива «пира» разума, возникающая из подобных упражнений, вряд ли могла считаться оправдывающей ожидания. Как заметил Тацит, трудно ожидать от зеленых студентов зрелости суждений, необходимой для многих полемических тем[13 - Они назывались «контроверсиями», то есть вымышленными судебными делами. Это было любимое упражнение в риторских школах, в котором выступало два ученика – один в роли обвинителя, другой – защитника.]. Вне всякого сомнения, существуют другие менее поверхностные примеры, но во времена императорского абсолютизма или деспотизма, которые превалировали на протяжении большей части римской истории после Юлия Цезаря, свободное обсуждение политических вопросов, таких как свобода личности или демократическое правление, могли быть столь же опасными, как сегодня в коммунистических полицейских государствах.

Даже из такого краткого сообщения очевидно, что стремление усовершенствовать интеллектуальный и моральный уклад римского народа никоим образом не было реализовано полностью. Образование ценилось за его практическую помощь в повседневной деятельности. О литературе и ораторском искусстве судили по их способности помочь человеку выиграть судебный процесс или перетянуть на свою сторону толпы избирателей. Музыка была хороша только тогда, когда несла призыв или могла ускорить какой-то мужской род деятельности, такой как борьба. Представление греков о том, что образованная и культурная жизнь сама по себе вещь неплохая, поскольку она подразумевает некоторую степень активного желания постичь истину, ценить и создавать прекрасное, а также достичь достойного с точки зрения морали поведения в человеческих отношениях, не очень привлекала практичных римлян.

Глава 3

СЕМЕЙНЫЙ УКЛАД

ДУХ СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ

Не было ничего священнее, что охранялось бы более надежно всеми религиозными инстинктами, чем дом каждого отдельного римлянина. «Такова, – говорил Цицерон, – была традиция отцов республики», и ее долгое время придерживались. Среднестатистический римский дом для нас не показался бы очень удобным, но это не имело значения для римлянина, который, по крайней мере во времена империи, предпочитал проводить большую часть своего времени вне дома, прогуливаясь, сплетничая в термах или в цирке, амфитеатре или театре. Затем он приходил домой на обед, основной дневной прием пищи. Для большинства обед проходил в кругу семьи, после чего оставалось не так уж много времени, если только летом, чтобы снова выйти из дома до наступления темноты, когда это могло быть опасно из-за хулиганов и грабителей в узких улочках и большого движения колесного транспорта, которое по приказу Юлия Цезаря дозволялось в Риме только по ночам.

Не сохранилось ни одной картины или описания того времени римского семейства у себя дома, ни одного романа, письма или пьесы, передающих живое ощущение личных отношений в обычном семейном кругу. Существуют немногочисленные описания пышных обедов и случайные вставки семейных сцен в письмах Цицерона, у которого было двое детей, и Плиния Младшего, который был бездетным знатным вельможей с литературными наклонностями. Отсюда и из других случайных замечаний мы составляем картинки римской жизни, зачастую противоречивые. Преобладает впечатление, что римляне были серьезным народом, обладающим чувством собственного достоинства, заслуживающим скорее уважения, чем привязанности, что подтверждается некоторыми греками, чей живой, сочувственный, любвеобильный характер и чья любовь к красоте и преклонение перед культурным превосходством составляли заметный контраст суровым, прозаичным римлянам. Полибий в середине II века до н. э. говорил, что в Риме никто никогда никому ничего не дает. Почти через триста лет другой грек, наставник будущего императора Марка Аврелия, говорил, что нет такого латинского слова, которое могло бы выразить заботливую, нежную любовь родителей к детям, которая передается греческим словом «philostrogos». Он говорил, что в Риме вы никогда не встретите человека, которого можно назвать таким словом, и что он не верит, что такого рода привязанность существует в Риме. И это было на закате того периода, который Гиббон без колебаний назвал самым счастливым и процветающим в истории всего мира. Эти ученые греки преувеличивали, поскольку было бы неправильно позволить этому утверждению умолчать о свидетельствах растущей с ходом времени интуиции, более глубоких человеческих чувств, искренних побуждений и стремления к лучшему. Верность мужа жене, их привязанность к детям, рабам и домашним животным описываются на многих страницах римской литературы и запечатлены на многих могильных камнях и памятниках, сохранившихся до наших дней. Надписи на могильных камнях, видимо, могут вызывать сомнения в фактической достоверности, но они являются эхом того, что можно найти в римской литературе. Лукреций писал:

После того как жена, сочетавшись с мужем, единым

Стала хозяйством с ним жить, и законы супружества стали

Ведомы им, и они свое увидали потомство,

Начал тогда человеческий род впервые смягчаться.

Квинтилиан, потерявший сначала молодую жену, а потом двоих сыновей, которых обожал, пишет о них горькими словами печали, которые пронзают столетия, отделяющие нас от него. Но он был испанцем.

У Тибулла есть милая небольшая зарисовка, изображающая маленького ребенка, схватившего за уши своего отца, когда тот его целовал, и старого деда рядом, всегда готового следить за ребенком и не устающего болтать с ним. В домах римлян также было много радостей. Цицерон повествует о том, как Лелий и Сципион весело проводили время за городом, собирая морские ракушки и развлекаясь.