Сильфида

– Она больна?

– Здорова, как бык. Но обожает, когда ее считают больною.

– Однако, кузен, вы из стремления к оригинальности не слишком выбираете выражения.

– Вы очень скучаете тут.

– До чрезвычайности.

– Осенью в Петербург?

– Как это вы угадали? Да, собираюсь, если подготовлюсь к экзамену. Хочу прямо на третий курс института инженеров махнуть. Не знаю только, допускается ли это.

– А я еще меньше. Ну пора и домой. Я устала.

Они пошли назад. За ними двинулись и старшие. Бобылев очень обрадовался окончанию прогулки. Супруга его делала вид, что очень утомилась, но Нил Нилович не замечал этого.

– О, биржевая игра имеет свои тайны, – говорил он вдохновенно. – Тут нужен особый нюх, талант нужен, – иначе в них и не проникнешь. Да вот Зейбиц – так себе жидок – а у него теперь шестьсот тысяч. И будь у меня время, у меня было бы миллион! Да, да, не возражайте, – еще оживленнее заговорил он, хотя никто и не думал возражать – да вряд Бобылевы и слушали его. – Нет, не спорьте, миллион, не больше и не меньше. Но… нет времени! я в семи обществах. День разъезды, ночь работаю…

– Папа, домой! – устало и капризно напомнила Валентина, видя, что он свернул с главной дорожки, ведущей к дому.

– Что? А, да, пора. Устала? Ну, ничего, выспишься – отдохнешь. Так, Геннадий Андреевич?

Бобылев вздрогнул, улыбнулся и закивал головою, так, так, так…

Скоро все разошлись по своим комнатам, и всюду воцарилось молчание. Только аисты будили изредка тишину своим мягким стуком.

III

Гости начали съезжаться рано. Уже к завтраку приехал земский доктор Хомяков – мужчина атлетической внешности, в очках, хмурый, застенчивый и молчаливый, – с братом, товарищем Алексаши по гимназии, ныне студентом-естественником, крепким широкоплечим молодым человеком с грубыми чертами лица, громадной бородой, кроткими голубыми глазами и конфузливой улыбкой; потом приехала г-жа Пулина – полная дама с дочкой – краснощекой провинциалочкой с нарочито наивными глазами и вздернутым носом – и ближайший сосед Кобылкин, богатый землевладелец, бывший кабатчик, добродушный субъект лет сорока, с красным лицом и подслеповатыми хитрыми глазками.

Бобылев встречал гостей восторженно, Анна Власьевна – благосклонно.

Алексаша – небрежно. Впрочем, с Кобылкиным он поздоровался не без почтительности. Нил Нилович быстро перезнакомился со всеми и был очень мил. Особенно нежно поглядывал на землевладельца из кабатчиков; он узнал уже, что у того один завод дает сорок тысяч чистого дохода. В свою очередь, и Кобылкин, наслушавшись рассказов Нила Нилыча об его петербургских связях, рассказов отчасти фантастических – посматривал, на него весьма благосклонно. Девица Пулина, узнав, что Валентина приехала из Петербурга, что у нее там – салон, с литераторами и художниками, и что она сама рисует – и превосходно рисует, по словам Нила Ниловича, – мгновенно заобожала молодую девушку и прилипла к ней, как выразился потом Алексаша.

– Ну что, Хомяк, какова у меня кузина?

Студент промычал что-то неопределенное.

– То-то, брат! Смотри, не втюрься. Папенька ее намекал уже, что на нее кто ни взглянет, тот и зачахнет от любви. Папенька сей, правда, великий враль – что только он о своей близости к министрам говорил! – ну, а все ж, как хочешь…

– Я от сентиментальностей застрахован, – прибавил Хомяков, стараясь придать лицу свирепое выражение. – И ничего я в ней не вижу!

– Да, строго рассуждая, – натурально… Но есть в ней что-то… ядовитое. На других не похожа. Другие – этакие, понимаешь, красные, густые – а она – чужая и того… Тьфу ты, выразить не могу.

– Задекадентствовал.

Сели завтракать. Бобылевы действительно – не смотря на ограниченность средств – отличались большим хлебосольством. Завтрак был обильный и хороша приготовленный. Алексаша, больше пивший, чем евший, наблюдал за Валентиной. Сегодня она была оживленнее и очень мило шутила со своими соседями – студентом и обожавшей ее девицей Пулиной. Хомяков морщился, чтобы скрыть смущение, но она так просто и искусно навела его на разговор о его специальности, что он – неожиданно для сардонически улыбавшегося Алексаши – вдруг заговорил горячо и бессвязно. Она слушала его с загадочной полуулыбкой, отпивая маленькими глотками мадеру. Пулина смотрела на нее испуганно-восторженными глазами и иногда шептала ей что-то, вызывавшее улыбку на бледные губы Валентины.

Vis-?-vis сидел Кобылкин, рядом с Нилом Ниловичем, рассказывавшим что-то с значительным видом Бывший кабатчик благосклонно внимал ему, кушая с аппетитом и не без приятности поглядывая на Валентину Ниловну.

– Н-да, конешно, – заговорил он, когда сосед его, замолчав, сам занялся кулебякой. – Конешно же, у кого свободные суммы, то предприятия найдутся. Но тоже большие тыщи бросить в дело, а там, либо барыша ждать, либо нет – весьма затруднительно. Ну вот мы, люди маленькие, и держим деньгу в земле, да в заводе.

– Э, не то, не то! Я о себе скажу: я враг всяких этаких воздушных замков. Да вот – недалеко ходить – на прошлой неделе просили у меня… и ведь незначительную сумму – четырнадцать тысяч. Верите ли – пятьдесят процентов барыша сулили. И что же? Я отказал. Да, да, наотрез отказал, – повторил Нил Нилович с такой искренностью, что сам мгновенно поверил своему рассказу.

– Тэк-с.

– Но ведь тут… тут как дважды два. А, впрочем, мы как-нибудь со временем. Господа! предлагаю тост за любезных хозяев.

Он потянулся через стол, взял ручку Анны Власьевны, кушавшей с великою жадностью, и звучно поцеловал ее.

– Ну, здоровьице как нынче? Полегчало, а? – обратился он к ней с родственной фамильярностью.

Анна Власьевна сообщила своему розовому лицу страдальческое выражение и улыбнулась.

– Как будто лучше. Вот, – продолжала она, указывая с томной улыбкой на остатки кулебяки, – вот даже аппетит кое-какой есть.

– Ну, слава Богу, слава Богу!

Бобылев, лукаво взглянув ка Алексашу, заметил вполголоса:

– Матушка, при твоей комплекции… хорошо ли кулебяку кушать? Вы, доктор, как того… как насчет этого, а?

Доктор, сконфуженный тем, что все взглянули на него, густо покраснел и, проглотив рюмку мадеры, забормотал:

– Да, ежели в излишестве… Но впрочем… К-ха, к-ха…

Он притворно закашлял, быстро налил себе мадеры и опять выпил рюмку залпом.

IV

После завтрака молодежь пошла в сад.

– Предложите мне руку, – обратилась Валентина к студенту.

Он покраснел, нахмурился и неловко округлил правый локоть. Она, улыбаясь, взяла его под руку.

– У вас и пруд есть? И лодка? Ах, как хорошо! Я хочу кататься. Как это я вчера не заметила, что пруд?

Девица Пулина радостно взвизгнула.

– Мы с вашего позволения в сю сторону не ходили, – заметил Алексаша, с великим удовольствием поглядывая на смущенного Хомякова.

Сели в лодку. Греб Алексаша. Валентина, прислонившись к корме, cмoтрела в небо. Хомяков усиленно курил и изредка поглядывал на нее смущенно и мрачно. Пулина взвизгивала при каждом колебании лодки. Разговор не клеился.

– Что ж вы молчите? Расскажите что-нибудь, – обратилась Валентина Ниловна к студенту. Тот вспыхнул и еще больше нахмурился.

– Я не мастер, вот Саша может.