Гастролеры и фабрикант

Павел Иванович невольно вскинул брови. Четырнадцать миллионов! Однако…

– Благодарствуйте, – сухо произнес Давыдовский и, не прощаясь, вышел из кабинета. Сию весть надлежало немедленно довести до Севы Долгорукова…

* * *

Дама сердца господина мильонщика Феоктистова, отношения с которой он не афишировал и, более того, старался держать в строжайшей тайне, проживала в Собачьем переулке. Местечке тихом, спокойном и от чужих глаз как бы застрахованном. Некогда переулок был скорее тупичком с захудалыми домишками. Выходил он тогда на Рыбнорядскую площадь, в точности на мясные ряды. Торговцы, распродав желающим мясо, без зазрения совести выбрасывали кости и разную гниль прямо в этот тупичок, и собаки, прознав про такую неслыханную щедрость, сбегались сюда со всего города на пиршество. В иные дни их собиралось здесь такое невероятное количество, что зайти в тупичок – даже если у кого из жителей была такая нужда – не представлялось возможным из страха быть покусанным. А вскоре проулок прозвался в народе «собачьим». Через некоторое время прозвание закрепилось, и переулок, уже официально, стал именоваться Собачьим.

В переулке на день сегодняшний имелось несколько усадеб с одноэтажными, редко – двухэтажными домами и прилегающими к ним немалыми по размеру садами, причем дома стояли в глубине усадеб, и фасады их не выходили на улицу. Так что пройти к такому дому и выйти из него незамеченным было довольно просто. Кроме того, дома усадеб стояли саженях в пятнадцати друг от друга, и ежели даже любопытствующий сосед захочет углядеть, кто это ходит к его соседке, то ему надлежит занять позицию с самого утра и удерживать ее до глубокого вечера. А кому это надобно – терять уйму драгоценного времени столь попусту и столь неумно?

Звали даму сердца господина мильонщика Наталия Георгиевна. Поселилась она в Собачьем переулке не столь давно, жила тихо и смирно и считалась соседями вдовицей, поскольку ни мужа, ни детей у нее не имелось. Наталия Георгиевна держала прислугу, тоже молчаливую незаметную женщину, которая, как выяснил Африканыч у местного дворника, приходила к ней по будним дням.

«Стало быть, господин мильонщик приходит к Наталии Георгиевне по воскресеньям», – справедливо решил Неофитов и подумал засесть в секрет. Засаду он устроил в саду усадьбы Наталии Георгиевны, пробравшись в нее в ночь с субботы на воскресенье, благо, сторожевого пса хозяйка усадьбы не держала, а штакетник (всего-то по пояс!) для Африканыча препятствием никогда не служил.

В зарослях сада, куда давно не ступала нога садовника, он оборудовал себе лежбище, устлав его мягкими ветками и старым полушубком, сам, памятуя о прохладных ночах, оделся потеплее и запасся едой и терпением.

Утро воскресного дня он встретил продрогшим до костей. Хотя ночь и не была холодной: октябрь в одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году стоял теплый, деревья еще не сбросили листву, а под ногами зеленела трава, не собирающаяся покуда сохнуть и желтеть. Однако осень к мечтальности не располагает, к тому же лежание на свежем воздухе без движения совершенно не греет и приводит, как правило, к прозябанию телесных членов.

Дабы согреться, Африканыч поднялся со своего лежбища и стал приплясывать, охватывая себя крест-накрест руками. Через несколько минут стало немного теплее. В желании закрепить успех, а ничто так не греет тело и душу, как водочка или хороший обед, Самсон Африканыч решил подкрепиться. Он достал принесенную с собой котомочку, аккуратно расстелил на примятом полушубке нечто вроде скатерочки и стал выкладывать на нее свои припасы: немалый кусок отварной телятины, копченую грудинку с ребрышком, пироги с капустой и грибами, баночку гусиной печенки и круглую баночку с севрюжьей икоркой. Вслед за этим он достал из котомки полуштофную металлическую бутыль с завинчивающейся пробкой (ночью он два раза прикладывался к ней, с тем чтобы чувствовать себя бодрее) и бултыхнул ее. Всплеск показал, что жидкости там еще более половины. И последнее, что он вынул из своей котомки, был стеклянный овальный контейнер с двойными стенками величиной с ладонь, плотно закупоренный пробкой, поверх которой на корпус сосуда был навинчен стаканчик, служивший одновременно его крышкой. Неофитов свинтил стаканчик, открыл пробку, и из контейнера повалил пар.

Африканыч втянул носом ароматный запах кофею и тихо произнес:

– Ах, сволочи!

Скорее всего, это определение относилось к немцам-физикам, придумавшим такой контейнер, нежели к Севе Долгорукову и Огонь-Догановскому, поручившим ему следить за Наталией Георгиевной и тем самым заставившим мерзнуть в ее саду. Потому как сволочами он не назвал бы их, даже представ пред Страшным судом. Правда, контейнер с двумя стеклянными стенками и вакуумом между ними являлся сосудом техническим и предназначался для хранения жидкого кислорода. Но умные граждане, к которым, несомненно, относился и Самсон Африканыч, уже приспособились употреблять его в качестве резервуара, способного сохранять температуру помещенной в него жидкости, и называли его вакуумной фляжкой…

Африканыч налил в стаканчик кофей и со смаком глотнул. Потом еще и еще. На его лице растеклась блаженная улыбка. А потом… Потом началось пиршество. Засада засадой, но Африканыч не должен оставаться голодным ни при каких обстоятельствах…

Неофитов любил вкусно и плотно покушать. Поэтому он успокоился только тогда, когда от отварной телятины не осталось даже воспоминания, пироги с капустой и грибами тоже приказали долго жить, банки с гусиной печенкой и севрюжьей икрой опустели, а от копченой грудинки осталось только ребрышко, чистое и белое, как только что выпавший снег.

Вот когда по-настоящему стало тепло. Африканыч запил свой «завтрак» кофеем из вакуумной фляжки (кофей и по сию пору оставался горячим) и тут услышал стук копыт. В воскресное утро, когда в городе пустынно, топот конских копыт о мостовую доносится особенно громко. Скажем, едет экипаж по Большой Красной, а слышно аж в Мокрой слободе. Или, к примеру, въезжает в город со стороны Сибирской заставы крестьянская телега, так громыхание ее колес по мостовой можно услыхать и на Купеческом бульваре, что возле Крепости…

Заслышав подъехавший экипаж, Африканыч занял смотровую позицию и весь обратился во слух и зрение. Из его секрета хорошо просматривался дом Наталии Георгиевны и высокое парадное крыльцо. Стук копыт стих, скрипнула калитка, и через несколько мгновений на крыльцо дома ступил степенный господин с большой окладистой бородой а-ля великий князь Михаил Николаевич. Только у ныне здравствующего Его Императорского Высочества, Председателя Государственного Совета Российской империи имелась такая роскошная борода. Ну, и еще у казанского мильонщика Ильи Никифоровича Феоктистова.

Как только сей господин ступил на крыльцо, двери дома наполовину открылись, и господин Феоктистов прошел в образовавшийся проем как к себе домой.

«Не ошибся Ленчик, – подумал про себя Самсон Африканыч. – Захаживает наш фигурант к хозяйке особнячка. Не без того…»

Выждав минут сорок, Неофитов решил перенести свою позицию ближе к дому. Короткими перебежками, пригибаясь и стараясь быть незамеченным, Африканыч подобрался к дому и заглянул в ближайшее оконце. Но это оказалась гостиная.

«Они быстрые, уже прошли в спальню!» – отметил для себя Неофитов, полагаясь на собственный опыт, и не ошибся. Парочка, и правда, оказалась в спальне. Африканыч приблизил свое лицо к оконному стеклу и через щель неплотно сдвинутой занавески узрел такое, от чего у него стало прохладно в животе и ослабли ноги.

Мать честная! Разумеется, что подобное отношение женщины к мужчине ему приходилось видеть и ранее. Впервые – на французских порнографических открытках. Их как-то принес в гимназию Семка Голохвастов, которому их вручил вместе с противуправительственной литературой какой-то горбоносый народник-землеволец, называвший себя «бланкистом». Открытки эти перевернули все мировоззрение молодого Самсона Неофитова. Оказывается, женщина есть не только божественное создание, каковому следует преклонять колени и посвящать стихи и сонеты, но и средство или объект для получения чувственного наслаждения. Такого чувственного, что аж дух захватывает! И так можно с нею… И эдак. А на одной из этих открыток и было изображено то, чем как раз занималась в настоящий момент Наталия Георгиевна с мильонщиком Феоктистовым. Старик стоял перед ней со спущенными портками и, запрокинув голову и прикрыв глаза, тоненько постанывал от удовольствия. Рот его был приоткрыт в блаженном оскале, а борода торчала вбок и параллельно земле. Голова Наталии Георгиевны ходила ходуном, а сама она стояла на коленях с оголенной грудью. Время от времени Феоктистов открывал глаза и смотрел вниз, на эти груди и совершаемое действо, а потом снова запрокидывал голову в несказанном наслаждении и щерился еще больше. В общем, посмотреть было на что…

Потом старик изогнулся и заорал так, что Африканыч пригнулся и едва не распластался на земле. Выглянув через минуту, он увидел, что все закончилось, любовники, как ни в чем не бывало, сели пить чай с малиновым вареньем и бубликами.

Самсон Африканыч потоптался малость под оконцами и пошел прочь. То, что он увидел, Неофитов пробовал и сам. Впервые – в заведении купеческого сына Кеши Симонова на Маросейке. Двадцатилетний Иннокентий Симонов не захотел связывать себя какими-либо купеческими делами и открыл подпольный игорный дом, в скором времени ставший самым популярным местом «отдыха» для московской золотой молодежи, под завязку пресыщенной балами, раутами и прочими светскими развлечениями. Здесь, помимо игры в карты, естественно, на крупный интерес, что ощутимо щекотало нервы, можно было выпить хорошего выдержанного вина, а кухня и вовсе была отменной. После же карточной игры и хорошего обильного стола – добро пожаловать в апартаменты к девочкам! Неофитов был в числе первых московских кутил, кто стал завсегдатаем этого заведения Кеши Симонова. И то, что он увидел в домике Наталии Георгиевны, у Кеши Симонова впервые проделала с Африканычем девица по имени Поленька.

Сделать это она вызвалась сама.

– Хочешь, я тебе сделаю нечто такое, от чего ты испытаешь высшее блаженство, какового еще никогда не испытывал? – спросила она, лаская прохладными пальчиками его опавшее естество после второго соития. – Ты просто улетишь на небо!

Африканыч, как звали его остальные завсегдатаи заведения Кеши Симонова, высшее блаженство испытать, естественно, захотел. О, это было ни с чем не сравнимое ощущение! Он просто окунулся в море неги и блаженства, и мир с его пространством и временем перестал для него существовать. После этого случая он стал порой практиковать с дамами подобную ласку, хотя одержимым ею не был, как некоторые иные мужчины.

Собственно, в этом заведении Кеши Симонова и открылся клуб «Червонные валеты». И одним из основателей клуба был Самсон Африканыч Неофитов…

* * *

– Рассказывай, – без обиняков сказал Сева Долгоруков, когда Африканыч пришел к нему в особняк на Старогоршечной. – Чего удалось накопать?

– Да есть кое-что, – усмехнувшись, произнес Неофитов. – Оказывается, этот наш престарелый фигурант-мильонщик – большой любитель одной интимной ласки…

– Какой же? – с любопытством поинтересовался Всеволод Аркадьевич.

Африканыч, не зная как сказать, немного замялся:

– Ну… этой… когда лижут… его…

И он опустил свой взгляд на низ живота.

– Что ты говоришь! Мать честная! – воскликнул Сева. – Ай да старичок! А он у нас, оказывается, большой затейник!

– Представь себе, – произнес Африканыч. – Своими глазами видел.

– Сла-авно, – протянул Сева. – Итак, что нам это дает?

– Надо посмотреть Уложения о наказаниях, – посоветовал Самсон Африканыч.

– Да что их смотреть, ежели я их почти наизусть знаю… – Сева подумал малость, а затем процитировал: – Раздел «О преступлениях против чести и целомудрия женщин». Статья об установлении ответственности за растление девицы, не достигшей четырнадцати лет… Нет, не подходит… Об изнасиловании лица женского пола… Не подходит… – Долгоруков собрал лоб в морщинки. – Вот: похищение и обольщение женщины или девицы!

– Он ее не похищал, Сева, – заметил шефу Неофитов.

– Знаю, – отмахнулся от друга Долгоруков. – Но обольстил! Наверняка особнячок, где проживает эта твоя…

– Не моя, Сева, и я не хотел бы, чтобы ты…

– Не перебивай! – Долгоруков продолжил мысль: – Эта твоя…

– Да не моя, Сева, и я как раз об этом хотел с тобой поговорить…

– …Наталия Георгиевна… был приобретен на средства Феоктистова. И теперь старик просто принуждает ее обольщением отрабатывать свои денежки. Понимаешь? Принуждает!

– Сева, я бы хотел попросить тебя…

– Да ты дослушай! – снова не дал досказать Африканычу Всеволод Аркадьевич. – Согласно Уложению о наказаниях за обольщение наказание отягощается в том случае, ежели эти действия совершены лицом, от которого женщина непосредственно зависит. Это может быть ее начальник, опекун, человек, на чьи средства она существует… – Сева уже повеселевшими глазами посмотрел на друга: – Понимаешь?

– Да, – коротко ответил Африканыч.

– Эта Наталия Георгиевна, несомненно, зависит от Феоктистова. В материальном плане. Ведь она его содержанка. И при ее отказе доставить Феоктистову известное удовольствие он возьмет да и потребует вернуть ему денежки за дом. Такой скупердяй, как наш фигурант, не мог записать дом на ее имя, ведь так?