Очерки и рассказы из старинного быта Польши

После обеда молодые паны и паничи, а также панны и паненки пускались в танцы. У старинных поляков, до введения вальсов, экосезов и т. д., были дзигун, гайдук, цыганка, подолянка и проч., заменённые потом мазуркой, краковяком и обертасом. Но пока молодёжь плясала, пожимая друг другу ручки, паны тоже не теряли времени, у них начиналась настоящая польская попойка. Подгулявши, они принимались петь хором известную польскую песню: "Kociubruche" и когда доходили до слов: kurdesz kurdesz [12 - хороший приятель, собеседник], то вскрикивали разом kochaj my sie, т. е. обнимемся, и тут-то начинались и объятия, и поцелуи, и усиленная выпивка.

После некоторого времени, кубки и стаканы казались уже маловаты, а к вечеру брались за так называемые кии, огромные бокалы, вышиною чуть ли не в аршин. Эти кии нужно было выпивать разом, кто же не мог этого сделать, тех обрызгивали вином и лили им воду за воротник. После таких попоек, если у хозяина и у гостей оставались ещё силы, все пытались стать на ноги и начинали читать молитвы, а для облегчения от последствий сильной выпивки каждый съедал огромную миску кислой капусты.

Если гостей было слишком много, так что не все могли поместиться в доме, а время было тёплое, то угощение происходило на открытом воздухе. Это всего чаще случалось при сборах шляхты для конфедераций. В таких случаях шляхтичи размещались у хозяина, смотря по своему значению: одни оставались на дворе, другие сидели на крыльце, а третьи были приглашаемы в дом. Впрочем хозяин выражал особенную заботливость и о гостях низшего разряда, прохаживался между ними, обнимал, целовал их, дружески разговаривал со всеми, некоторым сам подносил и кушанье, и вино. Но гости этого разряда являлись в хозяину с своими ложками, вилками и ножами, которые они имели при себе за пазухой. Пили же они из серебряных хозяйских кубков.

Расходы на угощение были различны; угощение бедной шляхты стоило весьма недорого, но приём иного гостя обходился нередко в 30.000 злотых; разумеется, что такого рода приёмы мог давать только магнат магнату или самому королю.

Часто случалось, что при съездах гостей происходило сватовство; один из гостей просил руки хозяйской дочери для своего сына, или наоборот, и тогда попойка ещё более увеличивалась. Гости, поздравляя невесту с помолвкой, снимали узенький башмачок с её ножки и пили за здоровье наречённой.

Молодёжь оканчивала своё веселье танцем, известным под названием драбанта и занесённым в Польшу шведами; это было нечто вроде нынешнего лансье.

Если пир происходил накануне заговенья, и если в числе гостей был ксёндз, то он тут же начинал свою проповедь, и гости, следуя его поучениям, утихали и начинали мало-помалу приходить в себя, а поутру все отправлялись в костёл, и в следующие дни затем не было видно на столе ни вина и ни одного скоромного блюда, хотя бы гости и оставались ещё некоторое время.

Северские послы

Княжество Северское было в Речи Посполитой удельным владением князя-епископа краковского, а потому, когда на епископскую кафедру в Кракове сел Пётр Гембицкий, то северская шляхта определила отправить к новому владыке двух послов, которые приветствовали бы от имени её князя-епископа и представили ему о некоторых потребностях его княжества. Выбор послов сопровождался шумным съездом местной шляхты. Дружеская весёлая пирушка была необходимым условием подобных съездов тогдашнего времени.

На пирушке северской шляхты, после многих круговых обходов огромной стопы с крепким прадедовским мёдом, каждый из присутствовавших шляхтичей начал давать избранным послам свои собственные инструкции, кто как мог, и кто как сумел. Широки и длинны были эти инструкции, а между тем круговая стопа по прежнему продолжала обходить как избирателей, так и избранных. Весело, по старинному обычаю, пировали северские шляхтичи, а между тем мало-помалу одни из них, вследствие забористого мёда, попадали как отравленные мухи, а другие кое-как доплелись домой и улеглись спать.

Несмотря однако на пирушку, длившуюся далеко за полночь, послы встрепенулись чем свет, и севши на коней отправились в князю-епископу по краковской дороге.

Долго ехали они то рядом, то обгоняя один другого, по произволу своих коней, так как седоки едва держали в руках поводья, и кони их шли как хотели. После бессонной ночи и после лихой выпивки, их одолевала ещё сладкая утренняя дремота. Но вот всё выше и выше стало подниматься майское солнце, и всё теплее и теплее начало оно пригревать путников. Послы мало-помалу стали разгуливаться и позёвывать, но в это время показалась небольшая корчма. При виде её ободрился сперва пан Вацлав, а потом и товарищ его пан Михал. Оба они, приостановивши своих коней, вопросительно посмотрели друг на друга.

– День добрый! – сказал, позёвывая пан Вацлав.

– День добрый! – отвечал пан Михал, тоже позёвывая.

– Ведь мы, кажется, едем в Краков послами к князю-епископу?.. – спросил первый.

– А разве ты не помнишь данных нам поручений?.. – перебил хитроватым голосом его спутник.

– Ведь о них-то я только что хотел спросить тебя, – отозвался пан Вацлав.

– У меня решительно всё вышло из памяти после того угощения, какое нам задали, – проговорил пан Михал.

– И у меня мёд отбил всю память, – заметил товарищ пана Михала.

– А ведь а полагался на тебя…

– А я так на тебя…

– Хороши же мы! Нечего сказать!.. – крикнули оба шляхтича в один голос и опять вопросительно посмотрели друг на друга.

Несколько минут продолжалось молчание. Только конский топот раздавался по дороге.

– Что ж нам делать? – спросил наконец пан Вацлав у своего товарища, придерживая коня и в недоумении пожимая плечами.

– Вернуться назад, – заметил довольно равнодушно пан Михал.

– Стыдно!..

– Так поедем вперёд; что будет, то будет…

– Пусть будет по твоему, – отвечал пан Вацлав, – видишь ли невдалеке перед нами стоит корчма: не закусить ли там? Ведь известно, что во время еды мысли делаются свежее и спокойнее, мы станем припоминать понемногу обо всём что с нами было, и таким образом по нитке дойдём кое-как и до клубка…

– Совет твой сделан здесь кстати, – заметил пан Михал, – он кстати, во-первых, потому что желудок просит перехватить чего-нибудь, а во-вторых, нам непременно должно подумать о том, зачем мы едем послами от нашей братии-шляхты к его милости князю-епископу.

Пришпорив разом своих коней, которые прежде шли шагом, как будто желая дать седокам возможность подремать на рассвете, оба шляхтича молодецки подскакали к корчме. У ворот её стоял старый еврей Азик, в шёлковом потёртом жупане; он поглаживал свою бороду и подёргивал свои пейсики в ожидании проезжих панов. Вежливо встретил он своих гостей, объявляя им, ещё при входе их на крыльцо, что у него не только есть овёс, сено, молоко, рыба и яйца, но что у него найдётся и такое отличное вино, какого нельзя достать даже и в Кракове.

– А вот, пан арендатор, мы это сейчас увидим!.. – крикнули Вацлав и Михал.

Спрыгнувши проворно с коней, они вошли в корчму. Покуда гости расправляли ноги и осматривались кругом, Азик успел сбегать в кладовую и вскоре явился к своим вельможным гостям, неся им на пробу несколько фляжек венгерского.

Проезжие уселись за столом и в ожидании закуски, опёршись на стол локтями, крепко призадумались о цели своего посольства, стараясь припомнить данные им на этот случай инструкции. Как однако они ни силились, всё было напрасно, а между тем поставленное Азиком на стол венгерское манило их в себе своим золотистым цветом.

– Ну что, пан Михал, припомнил? – спросил Вацлав.

– А ты?

– А вот закусим, так быть может и вспомним.

Приятели дружно принялись за поставленную перед ними закуску. Закуска поубавилась скоро.

– Ну что теперь, ты вспомнил? – спросил Михал.

– Нет ещё.

– И я ещё нет.

– Попробуем пополоскать горло, – сказал Вацлав – так, быть может, память после этого сделается свежее.

С этими словами оба шляхтича принялись за венгерское, которое, по своему превосходному качеству, упрочило в их мнении славу Азика на веки вечные.

Послы однако призадумались крепче прежнего, а между тем перед ними заметно опорожнилась большая миса квашенной капусты, и быстро исчезло всё венгерское. Несмотря однако ни на закуску, ни на выпивку, шляхтичи не припомнили данных им поручений; мало этого – оказалось даже, что после часовой езды и часового питья в корчме Азика, они не могли пошевелить ни рукой, ни ногой, ни языком, почему они растянулись тут же около стола, на скамейке, бормоча друг другу, что сон и отдых необходимы после езды верхом и в особенности после хорошей закуски и отличного венгерского. Выспавшись порядком, они вскочили со всех ног и вопросительно посмотрели друг на друга.

– Ну что ж теперь, припомнил? – спросил Вацлав.

– Снилось что-то, а теперь забыл опять всё!.. А ты?..

– И со мной было тоже самое: припоминал что-то во сне, а теперь хоть по лбу хвати, ровно ничего не помню, знаю только то, что мне редко приходилось пить такое славное вино, каким попочивал нас Азик.

– А знаешь, приятель, что нам нужно сделать для того, чтоб вспомнить наши поручения? – сказал Михал – нам нужно не торопиться. Ведь когда же нибудь мы вспомним всё то, что нам поручили. Переночуем-ка лучше здесь. Неужели же мы и на завтра ничего не вспомним… Хоть бы что-нибудь вспомнить, а там по нитке доберёмся до клубка, – повторил пан Михал.

– А вот я помолюсь хорошенько св. Антонию Падуанскому. Молитва его помогала мне всегда находить то, что мне случалось терять, – заметил Вацлав.

На такие убедительные доводы очень легко сдались оба приятеля, и они решились выспаться хорошенько где-нибудь в сарае – в холодке, на душистом сене. Шляхтичи объявили Азику о своём намерении переночевать в его корчме и спросили обедать. Услужливый корчмарь угостил их за обедом рыбой, еврейской лапшой, а за ужином опять подал им рыбу с горячительными приправами и яичницу, с прибавкой отличного венгерского как за обедом, так и за ужином.

После ужина приятели весело поболтали между собой, и, запивая свою беседу венгерским, дошли уже наконец до того, что уже не узнавали друг друга. Они не отправились спать в холодок, как думали прежде, но в той же комнате улеглись на сене и, как впоследствии рассказывал Азик, храпели так богатырски, что от храпу их дрожали стёкла.