По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Психология надежды. Оптимизм и пессимизм
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Сычев О. А., 2008, с. 9
Пессимизм общества усиливается в период затяжных войн, социальных катаклизмов и экономических кризисов. Оптимизм же возрастает при стабилизации социальной обстановки и с ростом качества жизни людей. Это отчетливо проявилось в последние десятилетия в России в связи с хроническим экономическим кризисом и социальными катаклизмами. Например, в 1994–1996 гг. от 51 до 64 % россиян отвечали, что никакого улучшения в их жизни не произойдет (только 13–23 % опрошенных надеялись на улучшение жизни). После дефолта 1998 г. россияне стали еще пессимистичнее (62–70 %). Некоторое улучшение жизни в начале «нулевых» годов привело к снижению числа людей, не верящих в улучшение жизни (от 43 до 53 % опрошенных).[3 - Экономические и социальные перемены. М., 1998. № 2; 2000. № 1; 2002. № 1, 4.]
Люди становятся пессимистами, если у них формируется убеждение в том, что от их активных действий ничего не зависит, что неприятные события в обществе происходят как бы сами по себе и изменить их течение невозможно. Например, в современной России, по данным социологов, 90 % взрослого населения считает, что не может влиять на решения, принимаемые властью (С. Г. Кара-Мурза, 2011). Отсюда отказ от голосования при выборе органов управления на всех уровнях, общественная пассивность и т. п.
Психологических исследований оптимизма и пессимизма до второй половины XX столетия практически не было. Исключением является, пожалуй, лишь изданная в конце XIX в. монография английского психолога Дж. Селли (1893), посвященная исследованию пессимизма, которая, впрочем, выполнена скорее не в психологическом, а философском ключе, да публикации Э. М. Каро (1883) и Н. Я. Грота (1884).
Отечественные психологи стали уделять внимание проблеме индивидуального оптимизма и пессимизма лишь несколько десятков лет спустя.
К 1960–1970 гг. в психологии были накоплены различные эмпирические данные, показывающие, что для большинства людей характерна позитивная тенденциозность, проявляющаяся в языке, памяти, мышлении. Например, люди используют больше позитивных слов, чем негативных, как при письме, так и в устной речи. При свободных воспоминаниях люди чаще вспоминают положительные события, чем отрицательные. Большинство людей оценивает себя позитивно, причем, как правило, существенно более позитивно, чем других. Эти факты убедительно свидетельствовали в пользу того, что оптимизм действительно выступает как неотъемлемая часть человеческой природы.
Эту идею наиболее ярко выразил антрополог Л. Тайгер в книге «Оптимизм: биология надежды» (Tiger, 1995). Он связывал проблему оптимизма с биологией и эволюцией вида homo sapiens и полагал, что оптимизм – это одна из наших наиболее адаптивных характеристик, приобретенных в ходе естественного отбора. Поскольку оптимизм предполагает размышление о будущем, он возникает тогда, когда люди начинают предвидеть.
Однако, когда люди начинают предвосхищать будущее, они могут представить себе ужасные события, в том числе и собственную смерть. В человеке должно было возникнуть нечто, что позволило бы противостоять страху перед такими событиями, который парализует волю человека, и этим нечто, по мнению Л. Тайгера, является оптимизм. Оптимизм в этом контексте выступает как врожденная, наследуемая характеристика, присущая всем людям в той или иной мере. Следующий вопрос, который естественно возникает в этой связи: какова природа оптимизма и пессимизма с точки зрения проблемы индивидуальных различий?
«Рассматривая оптимизм и пессимизм как индивидуально-психологические особенности в исторической перспективе, К. Петерсон отмечает, что на современные представления об этих явлениях оказали значительное влияние многие подходы и теории, среди которых наиболее важная роль принадлежит теории поля К. Левина и теории личностных конструктов Дж. Келли. Эти теории создали основу для современного понимания того, как ожидания – оптимистические или пессимистические – направляют человеческое поведение. Теория локуса контроля Дж. Роттера также способствовала развитию исследований личности в терминах атрибуций и ожиданий» (О. А. Сычев, 2008, с. 7–8).
С 2000 г. все большее внимание к надежде и оптимизму проявляют представители позитивной психологии (Carr, 2009; Scruton, 2010; Seligman, 2011).
Психологическое изучение индивидуального оптимизма и пессимизма сегодня актуально, поскольку они являются важными психологическими конструктами, тесно связанными с мотивацией достижения и настойчивостью, стрессом и совладающим поведением, депрессией, надеждой и многими другими психологическими явлениями. Исследование оптимизма и пессимизма с психологических позиций необходимо для решения целого ряда практических проблем: при профилактике депрессии и дистресса, при развитии мотивации достижения и настойчивости, осуществлении профориентации и профотбора, повышении школьной успеваемости и др. Исследованиями психологов-когнитивистов было доказано, что стили объяснения причин поступков – как положительных, так и отрицательных – являются неотъемлемой частью процесса мотивации и оказывают огромное влияние на результаты человеческой деятельности.
Раздел первый
Надежда
Глава 1
Представления о надежде
1.1. Обыденные представления о надежде и ее роли
Люди в своих разговорах вместо слова «надеяться» часто используют слово «рассчитывать» («рассчитываю получить хорошую работу… отметку… добиться успеха» и т. п.). Однако при проведении социологических и психологических опросов специалисты предпочитают использовать слова «надеяться», «надежда».
И. С. Мансурова (2008) выявила, что большинство респондентов относятся к надежде позитивно и определяют ее как «чувство», «шанс», «ожидание исполнения мечты, перемен к лучшему». Около 70 % опрошенных отождествляют надежду с жизнью, придают ей значение «внутреннего стержня», смысла жизни; 10,5 % респондентов считают, что надежда – это «последняя тонкая ниточка», это то, что «у человека можно забрать последним». По мнению респондентов, надежда сопряжена с наличием препятствия на пути к цели, с кризисной жизненной ситуацией, поэтому для 25,9 % респондентов надежда предстает в качестве стимула к действию. Около 30 % участников исследования включают в представление о надежде амбивалентные функции: «иногда надежда помогает выжить, а иногда только делает больнее, не давая сделать рывок вперед». Они противопоставляют надежде «принятие ответственности за свою жизнь», «знание», «разум», «рациональное мышление».
Мы знать не знаем и не помним,
Пока не встретимся с бедой,
Что весь наш мир, такой огромный,
Висит на ниточке одной.
Она надеждою зовется,
И верить хочется, так верить хочется,
Что эта нить не оборвется,
И жизнь не кончится, не кончится.
В часы, когда все бесполезно
И смысла нет на свете жить,
Над черной бездной, жуткой бездной,
Нас держит тоненькая нить.
Она надеждою зовется,
И верить хочется, так верить хочется,
Что эта нить не оборвется,
И жизнь не кончится, не кончится.
О ней почти не помним летом,
Но стоит вьюге закружить,
Не то что дня без нити этой,
Но и минуты не прожить.
Она надеждою зовется,
И верить хочется, так верить хочется,
Что эта нить не оборвется,
И жизнь не кончится, не кончится.
Леонид Дербенев
И. С. Мансурова пишет, что обыденные представления о надежде включают ее определения как состояния ожидания, отношения к жизни. В представлениях о надежде центральное место занимают эмоционально-оценочная, когнитивная функции надежды в жизни человека и указания на сферы и «объекты» надежды, ведущими среди которых выступают отношения в межличностной и деловой сферах.
Отношение к надежде[4 - Надежда в христианских источниках часто обозначается как упование. Например, в Писании это слово используется почти так же часто, как и слово «надежда», упование – твердая, стойкая надежда на кого-либо, на что-либо. В Словаре Даля «уповать» – твердо надеяться на кого-либо, ждать с уверенностью, полагаться, ничем не смущаясь.] в народных высказываниях двойственное. С одной стороны – «Где жизнь, там и надежда», «Без надежды – что без одежды: и в теплую погоду замерзнешь», а с другой стороны – «Из одной надежды не сшить одежды».
Надежда и обреченность безнадеги
Надежда дает нам предвкушение радости и «света в конце туннеля». Надежда укрепляет двойственность нашего существования, в которой мы носимся, словно белки в колесе сансары в погоне от худшего к лучшему, от боли к счастью, от неудач к счастливой жизни. Надежда – древний наркотик, на который подсажено все человечество. Когда блаженная доза надежды себя исчерпывает, приходит ломка в лице безнадеги и обреченности. Потеряв надежду, мы пребываем в страшной подвешенности без опор, словно рухнули в бездну, из которой нет спасения. На фоне беспросветной безнадеги, когда кажется, что терять больше нечего, в какой-то момент приходит отрешенность и спокойствие. В это время стена безнадеги чуть трескается, и сквозь тонкую брешь начинает пробиваться свет недвойственности, намек на холодное, безусловное счастье просветления. Но если безнадега не была тотальной и всеохватывающей, эта космическая промежность захлопывается, безнадега и обреченность растворяются, и снова приходит она. И каждый раз мы цепляемся за надежду, словно за нить спасения в безусловном хаосе бесконечности. Она дает нам «силы», смыслы и стимулы жить, действовать и развиваться. Полагаю, этот мудрый психический механизм является одним из основных способов, которыми природа эволюционирует в наших человеческих телах.
Каждый день, каждый час, каждое мгновение мы живем надеждой на лучшее. Мы всю свою жизнь бежим за горизонт счастья, который отдаляется от нас с той же скоростью, с которой мы к нему «приближаемся». Этот бег на месте продолжается до тех пор, пока мы на что-то надеемся. Такова наша человеческая природа – жить ради несуществующего будущего. Надежда придает нам сил для такой беготни, но отбирает у нас нашу холодную истину.
Человек может не замечать этой непрерывной надежды на «завтра», как рыба не замечает воды. Надежда – это воздух личности, без которого она существовать не может. Личность питается надеждами и подает «надежды», когда их вкус кажется особенно питательным.
Мы живем в грезах, непрерывно надеясь, что вот-вот найдем выход из душной комнаты текущей жизненной ситуации. В какой-то момент мы находим этот выход, и пять минут радуемся «свободе». Затем снова приходит надежда, и мы вдруг обнаруживаем, что вошли в очередную душную комнату, в которой правит очередная двойственность надежды и обреченности.
Все достижения, все наши интересы, новые обретения, ожидания, покупки, все-все продиктовано надеждой на лучшее. Мы верим, что после очередной покупки и после очередного достижения, наконец, начнем жить, и жить будем хорошо. Это голос надежды, бесплодные обещания счастья, которое все никак не наступит, потому что в надежде всегда был лишь намек на счастье, но самого счастья в надежде никогда не было и не будет.
Надеясь на что-то, мы в очередной раз тянем за нить надежды клубок отчаяния, распутав который, вместо обещанного счастья обнаруживаем безнадегу. После этого наступает пауза, ожидание, которое «смерти подобно». И эта пауза длится до тех пор, пока мы в стотысячный раз не хватаемся за очередной клубок надежды. Успешные люди в нашем обществе – это мастера по нахождению таких вот клубков надежды в больших количествах. Они способны распутывать множество таких клубков одновременно. В этом есть свой смысл. Когда очередной клубок распознается как пустышка, отчаяние и безнадега компенсируются теми клубками надежды, что еще не распутаны. Они придают жизни смысл. Таков «срединный» путь успешного человека.
В своей сущности надежда – просто переживание, которое мы воспринимаем как семя, зародыш счастья. Мы быстро привязываемся к надежде, и когда она кончается, испытываем ломку. И безнадегу, и надежду мы в равной степени проецируем на свою жизнь как «реальные» события, забывая, что это лишь переживания. Это добровольный самообман. Мы начинаем думать и верить, что наша надежда – это какое-то реальное событие, которое с нами случится само собою. Порой мы словно не понимаем, что события нашей жизни зависят вовсе не от надежды и безнадеги, а от наших «реальных» действий.
Порой надежда становится отличным способом избавить себя от реальных действий и перемен. Если появилась надежда на лучшую жизнь, если вы ощущаете ее сладкий вкус, зачем еще что-то делать? Красивые мечты и разговоры о лучшей жизни становятся превосходным суррогатом этой самой красивой и лучшей жизни. Немного помечтал, погрезил и чувствуешь удовлетворение! На сегодня «дело» сделано. А реальные перемены, зачем они? Это слишком сложно и опасно. Переходя к делу, можно почувствовать себя неудачником. Гораздо проще оставить все как есть и продолжать надеяться. И так может продолжаться, пока не станет поздно, пока здоровье не иссякнет и стены не покроются зеленым мхом.
Порой, надеясь на лучшую жизнь, на самом деле мы ничего менять не хотим. Просто мы очень любим надеяться, мы любим надежду, верим в нее. Нам нравится думать о переменах, о новой жизни. А делать что-то для этих перемен при этом совершенно не обязательно.
Если вы считаете, что это не про вас, и ваши надежды подкрепляются реальными действиями, здесь легко себя проверить. Можно составить план действий, расписанный по дням, хотя бы на одну неделю. Если вы не составляете план либо если план составлен, но вы ему не следуете, значит, ваша надежда стала замечательным суррогатом реальных перемен, значит, вы, как и большая часть человечества, живете в иллюзорном будущем, не замечая жизни.
И какие бы усовершенствования мы в себе в конечном итоге ни планировали и ни производили, все они продиктованы надеждой на светлое будущее. А светлое будущее все никак не наступит. Будущее так и остается где-то в будущем, а мы живем в непрерывном «сейчас», защищаясь от истины надеждой на красивую ложь возможного будущего.
Истина настоящего момента чрезвычайно опасна для всех наших надежд. Эта истина – наш экзистенциальный страх смерти, страх личности раствориться без остатка в безусловной жизни без опор и ограничений. И чтобы избежать этого просветляющего растворения, мы цепляемся за надежду.
Возможно, в этом месте кто-то уже начал подумывать об избавлении от надежды. И это – и это ее голос! Надежда диктует нам этот странный самообман. Надеяться на избавление от надежды ради лучшей жизни равносильно желанию избавиться от всех желаний, равносильно самоубийству с целью как-то «поправить» свою жизнь. Это погоня от себя с целью догнать себя же. Никто на самом деле искренне надежду убивать не хочет. А если считает, что говорит об убийстве надежды искренне, то скорей всего не понимает, о чем говорит.
На что же тогда вообще надеяться? Никаких ответов здесь не было и не будет. Мы живем в мире надежды. Здесь все происходит по таким законам. Все мы неуклонно движемся по направлению к выходу из двойственности надежды и безнадеги, попутно впадая во все возможные крайности, чтобы, пресытившись ими, «выход» из этих крайностей перестал восприниматься как фатальная, неизбежная безвыходность. А в целом, здесь, в этой жизни, все очень даже ничего. Это говорит голос надежды.
Пессимизм общества усиливается в период затяжных войн, социальных катаклизмов и экономических кризисов. Оптимизм же возрастает при стабилизации социальной обстановки и с ростом качества жизни людей. Это отчетливо проявилось в последние десятилетия в России в связи с хроническим экономическим кризисом и социальными катаклизмами. Например, в 1994–1996 гг. от 51 до 64 % россиян отвечали, что никакого улучшения в их жизни не произойдет (только 13–23 % опрошенных надеялись на улучшение жизни). После дефолта 1998 г. россияне стали еще пессимистичнее (62–70 %). Некоторое улучшение жизни в начале «нулевых» годов привело к снижению числа людей, не верящих в улучшение жизни (от 43 до 53 % опрошенных).[3 - Экономические и социальные перемены. М., 1998. № 2; 2000. № 1; 2002. № 1, 4.]
Люди становятся пессимистами, если у них формируется убеждение в том, что от их активных действий ничего не зависит, что неприятные события в обществе происходят как бы сами по себе и изменить их течение невозможно. Например, в современной России, по данным социологов, 90 % взрослого населения считает, что не может влиять на решения, принимаемые властью (С. Г. Кара-Мурза, 2011). Отсюда отказ от голосования при выборе органов управления на всех уровнях, общественная пассивность и т. п.
Психологических исследований оптимизма и пессимизма до второй половины XX столетия практически не было. Исключением является, пожалуй, лишь изданная в конце XIX в. монография английского психолога Дж. Селли (1893), посвященная исследованию пессимизма, которая, впрочем, выполнена скорее не в психологическом, а философском ключе, да публикации Э. М. Каро (1883) и Н. Я. Грота (1884).
Отечественные психологи стали уделять внимание проблеме индивидуального оптимизма и пессимизма лишь несколько десятков лет спустя.
К 1960–1970 гг. в психологии были накоплены различные эмпирические данные, показывающие, что для большинства людей характерна позитивная тенденциозность, проявляющаяся в языке, памяти, мышлении. Например, люди используют больше позитивных слов, чем негативных, как при письме, так и в устной речи. При свободных воспоминаниях люди чаще вспоминают положительные события, чем отрицательные. Большинство людей оценивает себя позитивно, причем, как правило, существенно более позитивно, чем других. Эти факты убедительно свидетельствовали в пользу того, что оптимизм действительно выступает как неотъемлемая часть человеческой природы.
Эту идею наиболее ярко выразил антрополог Л. Тайгер в книге «Оптимизм: биология надежды» (Tiger, 1995). Он связывал проблему оптимизма с биологией и эволюцией вида homo sapiens и полагал, что оптимизм – это одна из наших наиболее адаптивных характеристик, приобретенных в ходе естественного отбора. Поскольку оптимизм предполагает размышление о будущем, он возникает тогда, когда люди начинают предвидеть.
Однако, когда люди начинают предвосхищать будущее, они могут представить себе ужасные события, в том числе и собственную смерть. В человеке должно было возникнуть нечто, что позволило бы противостоять страху перед такими событиями, который парализует волю человека, и этим нечто, по мнению Л. Тайгера, является оптимизм. Оптимизм в этом контексте выступает как врожденная, наследуемая характеристика, присущая всем людям в той или иной мере. Следующий вопрос, который естественно возникает в этой связи: какова природа оптимизма и пессимизма с точки зрения проблемы индивидуальных различий?
«Рассматривая оптимизм и пессимизм как индивидуально-психологические особенности в исторической перспективе, К. Петерсон отмечает, что на современные представления об этих явлениях оказали значительное влияние многие подходы и теории, среди которых наиболее важная роль принадлежит теории поля К. Левина и теории личностных конструктов Дж. Келли. Эти теории создали основу для современного понимания того, как ожидания – оптимистические или пессимистические – направляют человеческое поведение. Теория локуса контроля Дж. Роттера также способствовала развитию исследований личности в терминах атрибуций и ожиданий» (О. А. Сычев, 2008, с. 7–8).
С 2000 г. все большее внимание к надежде и оптимизму проявляют представители позитивной психологии (Carr, 2009; Scruton, 2010; Seligman, 2011).
Психологическое изучение индивидуального оптимизма и пессимизма сегодня актуально, поскольку они являются важными психологическими конструктами, тесно связанными с мотивацией достижения и настойчивостью, стрессом и совладающим поведением, депрессией, надеждой и многими другими психологическими явлениями. Исследование оптимизма и пессимизма с психологических позиций необходимо для решения целого ряда практических проблем: при профилактике депрессии и дистресса, при развитии мотивации достижения и настойчивости, осуществлении профориентации и профотбора, повышении школьной успеваемости и др. Исследованиями психологов-когнитивистов было доказано, что стили объяснения причин поступков – как положительных, так и отрицательных – являются неотъемлемой частью процесса мотивации и оказывают огромное влияние на результаты человеческой деятельности.
Раздел первый
Надежда
Глава 1
Представления о надежде
1.1. Обыденные представления о надежде и ее роли
Люди в своих разговорах вместо слова «надеяться» часто используют слово «рассчитывать» («рассчитываю получить хорошую работу… отметку… добиться успеха» и т. п.). Однако при проведении социологических и психологических опросов специалисты предпочитают использовать слова «надеяться», «надежда».
И. С. Мансурова (2008) выявила, что большинство респондентов относятся к надежде позитивно и определяют ее как «чувство», «шанс», «ожидание исполнения мечты, перемен к лучшему». Около 70 % опрошенных отождествляют надежду с жизнью, придают ей значение «внутреннего стержня», смысла жизни; 10,5 % респондентов считают, что надежда – это «последняя тонкая ниточка», это то, что «у человека можно забрать последним». По мнению респондентов, надежда сопряжена с наличием препятствия на пути к цели, с кризисной жизненной ситуацией, поэтому для 25,9 % респондентов надежда предстает в качестве стимула к действию. Около 30 % участников исследования включают в представление о надежде амбивалентные функции: «иногда надежда помогает выжить, а иногда только делает больнее, не давая сделать рывок вперед». Они противопоставляют надежде «принятие ответственности за свою жизнь», «знание», «разум», «рациональное мышление».
Мы знать не знаем и не помним,
Пока не встретимся с бедой,
Что весь наш мир, такой огромный,
Висит на ниточке одной.
Она надеждою зовется,
И верить хочется, так верить хочется,
Что эта нить не оборвется,
И жизнь не кончится, не кончится.
В часы, когда все бесполезно
И смысла нет на свете жить,
Над черной бездной, жуткой бездной,
Нас держит тоненькая нить.
Она надеждою зовется,
И верить хочется, так верить хочется,
Что эта нить не оборвется,
И жизнь не кончится, не кончится.
О ней почти не помним летом,
Но стоит вьюге закружить,
Не то что дня без нити этой,
Но и минуты не прожить.
Она надеждою зовется,
И верить хочется, так верить хочется,
Что эта нить не оборвется,
И жизнь не кончится, не кончится.
Леонид Дербенев
И. С. Мансурова пишет, что обыденные представления о надежде включают ее определения как состояния ожидания, отношения к жизни. В представлениях о надежде центральное место занимают эмоционально-оценочная, когнитивная функции надежды в жизни человека и указания на сферы и «объекты» надежды, ведущими среди которых выступают отношения в межличностной и деловой сферах.
Отношение к надежде[4 - Надежда в христианских источниках часто обозначается как упование. Например, в Писании это слово используется почти так же часто, как и слово «надежда», упование – твердая, стойкая надежда на кого-либо, на что-либо. В Словаре Даля «уповать» – твердо надеяться на кого-либо, ждать с уверенностью, полагаться, ничем не смущаясь.] в народных высказываниях двойственное. С одной стороны – «Где жизнь, там и надежда», «Без надежды – что без одежды: и в теплую погоду замерзнешь», а с другой стороны – «Из одной надежды не сшить одежды».
Надежда и обреченность безнадеги
Надежда дает нам предвкушение радости и «света в конце туннеля». Надежда укрепляет двойственность нашего существования, в которой мы носимся, словно белки в колесе сансары в погоне от худшего к лучшему, от боли к счастью, от неудач к счастливой жизни. Надежда – древний наркотик, на который подсажено все человечество. Когда блаженная доза надежды себя исчерпывает, приходит ломка в лице безнадеги и обреченности. Потеряв надежду, мы пребываем в страшной подвешенности без опор, словно рухнули в бездну, из которой нет спасения. На фоне беспросветной безнадеги, когда кажется, что терять больше нечего, в какой-то момент приходит отрешенность и спокойствие. В это время стена безнадеги чуть трескается, и сквозь тонкую брешь начинает пробиваться свет недвойственности, намек на холодное, безусловное счастье просветления. Но если безнадега не была тотальной и всеохватывающей, эта космическая промежность захлопывается, безнадега и обреченность растворяются, и снова приходит она. И каждый раз мы цепляемся за надежду, словно за нить спасения в безусловном хаосе бесконечности. Она дает нам «силы», смыслы и стимулы жить, действовать и развиваться. Полагаю, этот мудрый психический механизм является одним из основных способов, которыми природа эволюционирует в наших человеческих телах.
Каждый день, каждый час, каждое мгновение мы живем надеждой на лучшее. Мы всю свою жизнь бежим за горизонт счастья, который отдаляется от нас с той же скоростью, с которой мы к нему «приближаемся». Этот бег на месте продолжается до тех пор, пока мы на что-то надеемся. Такова наша человеческая природа – жить ради несуществующего будущего. Надежда придает нам сил для такой беготни, но отбирает у нас нашу холодную истину.
Человек может не замечать этой непрерывной надежды на «завтра», как рыба не замечает воды. Надежда – это воздух личности, без которого она существовать не может. Личность питается надеждами и подает «надежды», когда их вкус кажется особенно питательным.
Мы живем в грезах, непрерывно надеясь, что вот-вот найдем выход из душной комнаты текущей жизненной ситуации. В какой-то момент мы находим этот выход, и пять минут радуемся «свободе». Затем снова приходит надежда, и мы вдруг обнаруживаем, что вошли в очередную душную комнату, в которой правит очередная двойственность надежды и обреченности.
Все достижения, все наши интересы, новые обретения, ожидания, покупки, все-все продиктовано надеждой на лучшее. Мы верим, что после очередной покупки и после очередного достижения, наконец, начнем жить, и жить будем хорошо. Это голос надежды, бесплодные обещания счастья, которое все никак не наступит, потому что в надежде всегда был лишь намек на счастье, но самого счастья в надежде никогда не было и не будет.
Надеясь на что-то, мы в очередной раз тянем за нить надежды клубок отчаяния, распутав который, вместо обещанного счастья обнаруживаем безнадегу. После этого наступает пауза, ожидание, которое «смерти подобно». И эта пауза длится до тех пор, пока мы в стотысячный раз не хватаемся за очередной клубок надежды. Успешные люди в нашем обществе – это мастера по нахождению таких вот клубков надежды в больших количествах. Они способны распутывать множество таких клубков одновременно. В этом есть свой смысл. Когда очередной клубок распознается как пустышка, отчаяние и безнадега компенсируются теми клубками надежды, что еще не распутаны. Они придают жизни смысл. Таков «срединный» путь успешного человека.
В своей сущности надежда – просто переживание, которое мы воспринимаем как семя, зародыш счастья. Мы быстро привязываемся к надежде, и когда она кончается, испытываем ломку. И безнадегу, и надежду мы в равной степени проецируем на свою жизнь как «реальные» события, забывая, что это лишь переживания. Это добровольный самообман. Мы начинаем думать и верить, что наша надежда – это какое-то реальное событие, которое с нами случится само собою. Порой мы словно не понимаем, что события нашей жизни зависят вовсе не от надежды и безнадеги, а от наших «реальных» действий.
Порой надежда становится отличным способом избавить себя от реальных действий и перемен. Если появилась надежда на лучшую жизнь, если вы ощущаете ее сладкий вкус, зачем еще что-то делать? Красивые мечты и разговоры о лучшей жизни становятся превосходным суррогатом этой самой красивой и лучшей жизни. Немного помечтал, погрезил и чувствуешь удовлетворение! На сегодня «дело» сделано. А реальные перемены, зачем они? Это слишком сложно и опасно. Переходя к делу, можно почувствовать себя неудачником. Гораздо проще оставить все как есть и продолжать надеяться. И так может продолжаться, пока не станет поздно, пока здоровье не иссякнет и стены не покроются зеленым мхом.
Порой, надеясь на лучшую жизнь, на самом деле мы ничего менять не хотим. Просто мы очень любим надеяться, мы любим надежду, верим в нее. Нам нравится думать о переменах, о новой жизни. А делать что-то для этих перемен при этом совершенно не обязательно.
Если вы считаете, что это не про вас, и ваши надежды подкрепляются реальными действиями, здесь легко себя проверить. Можно составить план действий, расписанный по дням, хотя бы на одну неделю. Если вы не составляете план либо если план составлен, но вы ему не следуете, значит, ваша надежда стала замечательным суррогатом реальных перемен, значит, вы, как и большая часть человечества, живете в иллюзорном будущем, не замечая жизни.
И какие бы усовершенствования мы в себе в конечном итоге ни планировали и ни производили, все они продиктованы надеждой на светлое будущее. А светлое будущее все никак не наступит. Будущее так и остается где-то в будущем, а мы живем в непрерывном «сейчас», защищаясь от истины надеждой на красивую ложь возможного будущего.
Истина настоящего момента чрезвычайно опасна для всех наших надежд. Эта истина – наш экзистенциальный страх смерти, страх личности раствориться без остатка в безусловной жизни без опор и ограничений. И чтобы избежать этого просветляющего растворения, мы цепляемся за надежду.
Возможно, в этом месте кто-то уже начал подумывать об избавлении от надежды. И это – и это ее голос! Надежда диктует нам этот странный самообман. Надеяться на избавление от надежды ради лучшей жизни равносильно желанию избавиться от всех желаний, равносильно самоубийству с целью как-то «поправить» свою жизнь. Это погоня от себя с целью догнать себя же. Никто на самом деле искренне надежду убивать не хочет. А если считает, что говорит об убийстве надежды искренне, то скорей всего не понимает, о чем говорит.
На что же тогда вообще надеяться? Никаких ответов здесь не было и не будет. Мы живем в мире надежды. Здесь все происходит по таким законам. Все мы неуклонно движемся по направлению к выходу из двойственности надежды и безнадеги, попутно впадая во все возможные крайности, чтобы, пресытившись ими, «выход» из этих крайностей перестал восприниматься как фатальная, неизбежная безвыходность. А в целом, здесь, в этой жизни, все очень даже ничего. Это говорит голос надежды.
Другие электронные книги автора Евгений Павлович Ильин
Последний отзыв
Интересная книга