Оценить:
 Рейтинг: 1

Об истерии

Жанр
Год написания книги
2007
<< 1 2 3 4 5 6 ... 8 >>
На страницу:
2 из 8
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

В частности, эти состояния у животных отличаются следующими особенностями: частичное отсутствие реакции на внешние раздражения, особенно резко выраженная анальгезия. В мускулатуре, помимо неподвижности, проявляется вялость или хорошо выраженные каталептические состояния с усилением напряжения, восковой гибкостью и т. п. Замечается также дрожание. Длительность такого состояния может доходить до 24-х часов. На основании капитальных исследований Mangold'a, мы с полным правом можем эти состояния у животных с физиологической точки зрения считать в существенных чертах тождественными с человеческим гипнозом[9 - Некоторые считают сравнение этих двух областей недопустимым, указывая на психологические процессы иного порядка у человека (отношение раппорта и т. д.). Но подобные биологические исследования могут быть прочно обоснованы лишь сравнением такого рода жизненных процессов, которые распространены в значительной части животного царства. Совершенно ясно, что такое биологическое явление, как гипноид у человека, при более богатой душевной жизни, выльется в более сложные формы. Рыба не творит стихов, когда любит; несмотря на это, никто не сомневается в сходстве по существу человеческой и животного полового влечения.]. И не только с экспериментальным гипнозом, но с находящимися с ним в тесной связи родственными, самопроизвольно наступающими гипноидными явлениями, как со ступорами и сумеречными состояниями в испуге и истерии. Ведь и у животных видим мы двоякое появление гипноидных состояний: с одной стороны, при экспериментальных, с другой – при естественных условиях, особенно под влиянием моментов аффективных или вернее, аналогичных человеческому аффекту.

Замечательно далее, что этот животный гипноз проявляется чаще всего при тех же положениях, которые благоприятствуют появлению и истерических реакций: при смертельной опасности и при обстоятельствах, связанных с продолжением рода.

«Рефлекс иммобилизации», двигательное окоченение при угрожающей опасности у целого ряда животных, является неоспоримо целесообразным приспособлением; это защитный рефлекс, который полезен в особенности животным, лишенным способности к быстрому передвижению. Он скрывает их от преследователя или же делает их непривлекательными в глазах хищников, которые часто гонятся лишь за движущейся добычей, неподвижной же избегают. У некоторых животных, как напр, у палочников (Dixippus), каталепсия, наряду с переменой окраски, развились в очень совершенное защитное приспособление.

Продолжению рода служит, как мы видим, рефлекторная неподвижность у кур, а особенно хорошо у фаланги (Galeodes). У последних копуляция начинается с того, что маленький, уступающий по величине, самец прыгает на самку и захватывает ее в дорзальной области. Самка при этом, как по мановению жезла, замирает в застывшем, сжавшемся положении, в котором она и остается неподвижной, пассивной и неспособной к сопротивлению. Экспериментально этот рефлекс наступает лишь у самок, созревших к оплодотворению, в остальных же случаях он отсутствует. И здесь создается впечатление, как – будто при бурном натиске окоченение наступает от действия шока, как при испуге.

Попытаемся сравнить с гипноидными каталептическими явлениями у животных соответствующие состояния у человека, как они вызываются теми же раздражениями: опасностью и эротическим шоком. Они относятся, главным образом, к области истерии и родственных ей эмотивных реакций. Соответственно большой Сложности человеческой психики они развиты здесь разнообразнее, но без того, чтобы при этом существенно изменился основной сенсорно – двигательный комплекс, эта постоянная коренная основа. Это вариации, построенные на ту же тему. Чем человеческие гипноидные состояния отличаются от животных, так это тем, что в них гораздо больше сноподобных представлений и образных внутренних переживаний, которые и могут при некоторых истерических сумеречных состояниях сильно видоизменять и скрыть основной сенсорно – двигательный комплекс.

Прекрасные двигательные застывания и ступоры встречаются у человека, как острые последствия испуга, и они незаметно переходят в область истерии или же с самого начала имеют истерический характер. Stierlin, между прочим, рассказывает о землетрясении в Мессине: «Одна женщина оставалась трое суток в своей постели, в 3-м этаже, онемев и без движения, хотя она без труда могла спастись, а ребенок за это время умер». В человеческом психозе испуга и истерии испуга, наряду со ступором, одинаково часто встречается сумеречное состояние; оно сопровождается двигательной связанностью или наступает без нее и воплощает собой, главным образом, сенсорную сторону рефлекса мнимой смерти; загораживание (Absperrung) от внешних раздражений телесных и психических. Состояние сознания гипноидное, сноподобное или грезоподобное, и «доходить оно может до настоящих реактивных состояний сна, до нарколепсии. Оба проявления – каталептический ступор и гипноидное сумеречное состояние, представляя реакцию на испуг и другие аффективные раздражения, проявляют в человеческой истерии тесные родственные отношения друг с другом и часто переплетаются между собой; подобно тому, как существуют все переходные и смешанные формы, ведущие от сумеречных состояний с выраженной задержкой через ажитированные сумеречные состояния к двигательным бурям истерического припадка, нервозов, дрожания и т. д.

Наконец, нужно напомнить об известной наклонности экспериментального гипноза переходить в истерические сумеречные состояния, что и сказывается часто досадной помехой во время гипноза, применяемого как врачем, так и не врачей; обстоятельство это является новым доказательством в пользу тесного родства между гипнозом у человека и истерическим гипноидом.

У истерии обнаруживается наклонность, без нового к тому повода, постоянно впадать в реакцию, появившуюся впервые в ответ на острое аффективное раздражение. И для этой особенности встречается частично параллель в животном рефлексе мнимой смерти. Babak говорит: «сплошь и рядом животное снова впадает также спонтанно в это гипноидное состояние и притом даже неоднократно и просыпается окончательно лишь после более сильного раздражения». Это описание можно было – бы дословно применить к некоторым военным неврозам, т. к. среди них большая часть острых реакций испуга исчезла очень быстро, некоторые же больные продолжали постоянно повторять свой ступор или сумеречное состояние и просыпались окончательно лишь после более сильного раздражения (лечение по Kaufmann'y).

Существует еще группа ограниченных истерических явлений, которые, по меньшей мере частично, имеют тесную связь с «рефлексом мнимой смерти». Kleist[10 - Kleist. Schreckpsychosen. Allg. Ztschr. f Psychiatr. 74, 1918.] говорит относительно своих наблюдений над психозами и истериями испуга следующее: особенно поучительно бывает наблюдение над обратным развитием общего ступора. При этом заметно, что то известная беспомощность походки, то паралич руки, то – и это особенно часто – разнообразные затруднения в речи остаются на более долгое время, и явления эти кажутся как бы застрявшими остатками общей двигательной задержки. И иные истерические признаки встречаются как раз при ступорозных состояниях с правильным постоянством и с поразительной частотой. Один из двух единственных виденных мною случаев истерической слепоты касался как раз ступорозного больного. В случае 20 наблюдалось концентрическое сужение поля зрения высокой степени. Истерические анальгезии представляют обычное явление. Из более или менее значительного повреждения барабанной перепонки или внутреннего уха может вырасти истерическая тугоухость или глухота… Эти сообщения вполне соответствуют действительности. И в моих наблюдениях напр, часто встречается типическая постепенность разрешения:

1) Общий ступор.

2) Истерическая глухота /или глухонемота.

3) Истерическое заикание.

А после этого, наконец, постепенно или путем терапии, переход к излечению. Помимо глухонемоты, нужно несомненно причислить к абортивным или остаточным формам ступорозно – гипноидного синдрома («рефлекс мнимой смерти») многие формы истерической нечувствительности и расстройств зрения в области сенсорной: вялых параличей, спазмов и нарушений походки в моторной области. Можно, видимо, считать, что неврологически – точные истерические картины с автоматическим «непроизвольным» характером, как общие вялые параличи, автоматический «спазм» дрожания, мышечные судороги, тяжелые анэстезии, – все они, в большей или меньшей степени, имеют корни в стареющих для всего животного мира рефлекторных механизмах. Все они, в частности, стоят как раз в связи с обоими крупными областями инстинктов: с «двигательной бурей» и «рефлексом мнимой смерти»; имеют, следовательно, отношение к тем же корням, из которых вырастают элементарные аффективно – выразительные движения («трясется от страха», «дрожит всеми членами», «парализован от страха»).

Из неточно очерченных истерических картин нужно выделить только астазию – абазию, нежелание ходить и стоять и частое, месяцами наблюдаемое, залезание в кровать от неприятных внешних положений. Во многих случаях этого рода есть нечто инстинктивное, нечто от того диффузного, бедного представлениями общего состояния эффективности, которое затем со смутной импульсивностью выливается в общую двигательную установку. Их можно сравнить с простым прятаньем животных, вклиниванием, заползанием в песок, с тем, что и Babak упоминает в качестве переходный форм к полному гипноидному состоянию. Если одна большая группа истерических явлений, без особой натяжки, может быть сведена к биологическому корню, к примитивной двигательной буре, –вторая, гипноидно – ступорозная, с ее более ограниченными рефлекторными добавочными формами, – к рефлексу мнимой смерти. Остается еще третья большая группа, которой общебиологический интерес свойствен в меньшей степени, т.к. ее механизмы уже по природе своей у животных могут быть наблюдаемы лишь в слабой степени, у низших же животных вообще не могут ясно выступить; это группа проявляющихся при случае нагромождений, истерических наслоений или тех форм, где закрепляются остатки уже проходящих болезней и последствия от тех или иных повреждений. Являющееся и здесь более или менее инстинктивным стремление к защите и бегство от угрожающих жизненных ситуаций использует в таких случаях уже не старые – рефлекторные корни, но любой материал, находящийся у него под рукой, благодаря случайностям индивидуальной жизни; стремление это преобразует проходящий уже ишиас в истерическую хромоту, случайное расстройство желудка в истерическую рвоту, легкие последствия травмы головы в мнимое слабоумие. При переработке этого случайного материала оно (стремление) действует не любым образом, но пользуется также биологически – предуготованными путями, как, напр., полурефлекторными положениями, служащими защитой от боли, самопроизвольно наступающим привыканием и автоматическими закреплениями долго упражняемых функций.

Эта группа – мы познакомимся с ней ближе при «истерическом привыкании» – образует переход от внутреннего центра истерического типа реакции с его готовыми законченными старыми корнями к внешней его периферии, где уже начинаются простые аггравации и симуляции. Последние не вырастают инстиктивным образом из смутного аффективного состояния и не пользуются предуготованными путями; здесь царствует рассудочное продуманное намерение, импровизирующее представления со свободным выбором.

Глава 2. Истерия и влечение

Взгляд, устанавливающий тесные отношения между известными истерическими типами реакций и животными инстинктами, подкрепляется тем обстоятельством, что большая часть истерических реакций группируется вокруг влечений. Особенно благоприятствуют развитию истерии двоякого рода основания: влечение к самосохранению в форме испуга и страха по отношению к опасным ситуациям, а затем всякого рода аффекты и конфликты, сопутствующие половой жизни. Если при обыкновенных жизненных условиях одна основная группа ведущих к истерии переживаний образуется из любовных желаний, любовной борьбы и разочарования, притом чаще у женщины, – то другую громадную часть накопленных истерических разрядов дают неврозы военного времени (и часть неврозов после несчастного случая).

Во всяком случае нельзя толковать это так, будто острые синдромы испуга совершенно идентичны с истерическими неврозами, вырастающими постепенно на почве острого испуга или (что чаще встречается на войне) из хронического страха. Но это лишь значит, что между теми и другими существует тесное родство, а часто встречаются переходы, границу для которых провести невозможно.

В вопросе об отношении между неврозом испуга и истерией[11 - Благодаря литературной дискуссии между Kleist' ом и Bonhoeffer'oм, достигнута ныне ясность в самой постановке вопроса, Kleist – Schreckpsychosen.Allg. Ztschr. f. Psych. 1918, und Bonhoeffer – Zur Frage der Schreckpsychosen, Monatsschr. f. Psych. 1918.] до сих пор не пришли к единому взгляду. Часто острые реакции испуга, в силу их неопровержимого сходства с истерией, называли попросту истерией. Но, с другой стороны, между обоими проводили резкую пограничную черту, т.к. под неврозом испуга подразумевались лишь собственно автоматические, острые аффективные реакции, сами по себе быстро излечивающиеся; об истерии же, напротив, говорилось лишь в том случае, когда такая реакция фиксировалась вторично для достижения известной цели, фиксировалась в силу тенденциозного вмешательства воли к болезни. Мы покажем вскоре, что затруднения зависят не от недостаточного наблюдения в одном из подходов, но заложены в самом вопросе. Какие же реакции наблюдаются непосредственно, как последствия положений, связанных с испугом и опасностью? Мы рассмотрим пока наблюдения Wetzel'я[12 - Рукопись любезно предоставлена в распоряжение автора.], собранные последним на войне близ фронта. Они вполне совпадают со свидетельствами других наблюдателей. 26.6.1915. Являются многие, принимавшие участие 20-го в большом сражении. Поражает, насколько люди выбиты из колеи, дрожат, насколько они возбудимы и потеряли равновесие. Сначала они являются с соматическими заболеваниями. Головная боль, нарушение сна, чувство общего недомогания, сердцебиение, быстрая утомляемость, одышка при ходьбе. Анормально сильные реакции на влажную душную погоду. Постоянно повторяется наблюдение относительно крупных колебаний температуры; анормальные высыпи, повышения температуры в связи с большими переходами. Многочисленные, частично очень живые и полные возбуждения сны из окопной жизни. Санитар St. абсолютно заслуживающий доверия и раньше ничего не проявлявший, совершенно изменился: дрожит, порывист в движениях, возбужден, не в состоянии сосредоточиться, обнаруживает одышку при ходьбе, сердцебиение, расстройство сна и головную боль; температура после подъема в гору достигает 38°. Поражают головные боли, напр., у В. и К., которые оба заслуживают доверие и не склонны к преувеличиванию. Они часто говорят, что чувствуют себя хорошо, затем начинают вновь усиленно жаловаться на головную боль, что очень правдоподобно, так как при этом у них замечается покраснение и некоторое выпячивание глаз и слезоотделение. У В. и Шп. во время периодов головной боли температура подымается до 38°, пульс 120 и 100, глаза – полные слез и красные. Подобным же образом и Bonhoeffer обозначает вазомоторный симптомо – комплекс, как наиболее характерное последствие испуга. Gaupp причисляет к острым психогенным последствиям испуга сильное дрожание, тахикардию, вазомоторно – секреторные симптомы, гиперэстезию, кошмарные, страшные сны, учащенное мочеиспускание, делириозное помрачение сознания.

Stierlin установил у переживших землетрясение в Мессине, главным образом, следующее: быстрый и лабильный пульс, повышенные рефлексы и бессонницу.

Knauer и Billigheimer дают более точное описание разнообразных расстройств вегетативной нервной системы после испуга. Мы можем, следовательно, сказать, что самый главный синдром испуга заключается в расстройствах вегетативной нервной системы, с вазомоторными явлениями на первом плане. Получающаяся таким путем общая лабильность телесных и душевных функций представляет собой подходящую почву для возникновения различных истерических картин. Но только в ограниченном количестве случаев она ведет к дальнейшему развитию в этом направлении; в большинстве случаев лабильность выравнивается сама собою через некоторое время. В этих синдромах еще нельзя доказать наличия какой – либо психической тенденции: они развиваются чисто – рефлекторным путем.

Толкование бывает более затруднительным в случаях, когда речь идет о таких специальных синдромах испуга, которые целиком разыгрываются в высшей двигательной сфере, или в психической области. Это относится, следовательно, к тем картинам, которые группируются вокруг рефлекса мнимой смерти и двигательной бури: это ступор испуга, сумеречные состояния, бессмысленное бегство, припадки судорог и дрожи. На основании внешней симптоматики, эти картины испуга принципиально неотделимы от обычных истерических реакции, появляющихся и помимо острого шока под действием различных стремлений и аффектов. Во всяком случае мы можем сказать вместе с Bonhoeffer'oм, что острые синдромы испуга отличаются до известной степени от обычных истерических реакций тем, что в них сильнее выступают вегетативно – вазомоторные признаки; они проявляют большую склонность к судорогам и сумерочным состояниям, производящим впечатление более элементарно – органических; до известной степени в первых обнаруживаются и чистые формы ступора испуга. Но можно ли всегда провести границу между реакцией испуга и истерией на основании их внутреннего психологического строения?

Wetzel дает следующее описание в своих наблюдениях над свежими скоропроходящими психозами шока у дельных во всех отношениях солдат: «Семь раз наблюдал я собственными глазами пробуждение из транса. (Ausnahmezustand). Изумительным во всех отношениях казался контраст между всегда несколько театральным поведением в сумерочном состоянии, доходившим в отдельных случах до пуэрилизма и ответов мимо, и картиной, которую представляет проснувшийся человек. Не хотелось верить, что бравый, владеющий собою, скромный солдат и только что виденный актер – одно и то же лицо. Пробуждение происходило, как по мановению – жезла».

Из подобных наблюдений следует, что уже острые психические синдромы испуга не принадлежат к явлениям с одной лишь прямой физиологической обусловленностью, с чисто автоматическим действием; психика не подчиняется им чисто – пассивно; но, наряду с этим, в них уже часто содержатся элементы, указывающие на активную работу психики в отношении переживания испуга и притом – и в этом – то суть – с определенно тенденциозным оттенком. Наступает не только нередкое вытеснение самих переживаний испуга, их драматическое превращение; солдат в сумеречном состоянии испуга вместо «он убит» говорит «улан свалился»; но сумеречное состояние даже у очень сильных и мужественных людей может принимать формы с признаками грубой истерической тенденции к преувеличению, стоящей на границе симуляции, которую мы обычно привыкли видеть у преступников: это Ганзеровский синдром с его поведением, производящим впечатление чего то неестественного, театрального. Stierlin описывает многочисленные примеры подобных реакций испуга после землетрясения в Мессине и Вальпарайзо.

Известного рода непонятное равнодушие или даже контрастирующая веселость, благодаря вытеснению всего страшного, были наиболее распространенными психологическими последствиями катастрофы вообще.

В некоторых случаях эта тенденция к вытеснению доходила до сумеречных состояний (Ausnahmezustand), развивавшихся тотчас после испуга и принимавших вид дурашливой псевдодеменции или пуэрилизма.

Так, в 7 час. утра в день землетрясения видели одного занимавшего высокий пост, немца, спасшегося вместе со своей семьей от смерти, в одной ночной рубашке поливавшего из лейки цветы в своем саду. Другой купец, потерявший семью и дом, был встречен на набережной также в ночной сорочке и туфлях; он держал в руках большую селедку и непрерывно смеялся. Еще один немец, также лишившись семьи во время землетрясения, сам спасся недалеко от дома, отделавшись испугом. Казалось, и на него несчастье не произвело никакого впечатления; он вовсе ничего об этом не знал, хотя видел разрушение своего дома и слышал как об этом говорили его друзья. Его встречали благодушно разъезжающего в своем автомобиле; а когда с ним заговорили, он проявлял полную спутанность и только смеялся. При этом он был до той поры хорошим отцом семейства. Спасся только один 17-тилетний юноша; он был выброшен давлением воздуха в окно и упал чудом совершенно невредимый на луг. Он тотчас вскочил и, нисколько не беспокоясь о своей семье, бросился бежать и хотел в другом месте принять участие в работах по спасению погибавших. При этом он вел себя бессмысленно, как клоун. Его тяжелая спутанность продолжалась более недели.

В течение всего этого времени он нисколько не беспокоился о том, что случилось; ни разу не спрашивал о своих родных, о том, спасен ли кто-нибудь; вообще абсолютно ничего не знал; и его встречали безмолвно бродящего без пиджака в одной рубашке по улицам.

Один 65–тилетний банковский служащий непрерывно в течение целых ночей кричал: «папа, мама, папа, мама». Он принимал врача за маршала, сына своего, который его посещал, называл отцом. Мы не сможем отделаться от впечатления, что уже в острой реакции испуга часто заключается бегство от невыносимой действительности в иное состояние сознания, вытеснение для самого себя, театральная игра для других, т. е. в ней находятся те психические факторы, которые, по новейшим воззрениям, принято относить к специфическому ядру истерии. Нам тем легче будет признать родство между истерией и неврозом испуга, если мы вспомним, что и та и другой выростают из тех же корней, общих всему животному миру, из животных инстинктов.

И тем не менее, мы не можем поставить знака равенства между реакцией испуга и истерией. Не подлежит никакому сомнению, что острый испуг, а также и хронический страх перед переживаниями, связанными с испугом, бывают чаще всего исходными пунктами истерических развитий. Но невроз испуга по своей природе остается острым синдромом, получающим свой вид от тяжелого аффекта, которым он обусловлен, и длительность синдрома связана с малой продолжительностью этого аффекта.

Проявляющаяся в нем тенденция еще не есть самостоятельная составная часть, но она смутно содержится уже в самом аффекте страха точно так же, как тенденция утопающего, хватающегося за соломенку, является постоянной составной частью его страха и даже с этим страхом тождественна. С исчезновением последствий острого аффективного толчка у чистого невротика испуга совершенно автоматически исчезают вытеснение и театральные жесты. Он пробуждается вновь сознательным и энергичным человеком, каким он был и раньше; и ситуация начинает существовать для него с того момента, когда он утерял с ней связь, будучи побежден аффектом.

Таков быстрый конец большинства острых реакций испуга. Однако, к части реакций испуга и страха, развивающихся дальше в хронические истерии, присоединяется нечто новое.

С постепенным возвращением осмышления и успокоением наступает, как это известно, переходная фаза, во время которой остатки острых механизмов продолжают быть доступными воле их носителя (притом одинаково как воле инстинктивной, так и рациональной); и он может или их подавить окончательно, или же без особого труда развить их дальше. Последнее доказано как собственными свидетельствами невротиков, так и врачебным опытом[13 - Подробнее об этом см. гл. 4.]. В тех случаях, когда вместе с возвращающимся успокоением побеждает эгоистическое желание удалиться на долгое время из опасного места или желание достичь материальных выгод, желание это может вмешаться в затихающие уже аффективные механизмы и зафиксировать их. Оно может вновь пустить в действие только – что проторенную склонность к погружению в сумеречные состояния или в припадки; может легкую дрожь испуга с ее первоначальной вегетативной обусловленностью превратить в массивное дрожание и т. д.

Следовательно, для того, чтобы понять отношение между неврозом испуга и истерией, нужно различать двоякого рода тенденции. Первичную тенденцию, первичное направление к бегству и обороне, уже целиком содержащуюся в каждом сильном неприятном аффекте, ей – то и обязаны своим происхождением вытеснения и театральные прикрасы в острых картинах испуга; и вторичную тенденцию, вмешательство которой начинается лишь после потухания острого аффективного толчка, параллельно с возвращением способности осмышления; она только и делает из острого синдрома испуга хроническую истерию. Следуя нынешней клинической терминологии, мы говорим об истерии в узком смысле только в тех случаях, где имело место вмешательство этой вторичной тенденции. В неврозе испуга доминирует острый аффект, тенденция скрывается в этом аффекте; в истерии, возникающей из него или развивающейся чаще из хронического страха за жизнь, доминирует все более и более хроническая тенденция, которая преобразует и использует остатки аффективных механизмов. Первая, реакция испуга, построена совершенно элементарно, инстинктивно, силою всепобеждающей ситуации момента. Вторая, эта вторичная истерия, колеблется на границе между инстинктивным и рассудочным; она, гораздо больше, чем первая, является продуктом всей личности. Это и есть основание, почему мы невроз испуга не можем отделить от истерии, но и не можем их отождествлять.

Но вопрос: является ли острая реакция испуга чисто физиологическим рефлексом с экстрапсихическим действием, или она основывается на истероподобном самовнушении? – На этот вопрос мы, на основании вышеизложенных наблюдений, ответим следующим образом. В острых картинах испуга существование физиологических рефлекторных механизмов доказано с не меньшей достоверностью, чем истероподобные переработки переживаний. Доказательным примером первого рода может служить вегетативно – вазомоторный симптомокомплекс, в котором с психической стороны уже непосредственно включены лабильность и боязливо – депрессивные изменения аффективной жизни, а также бессонница; сюда же надо применить и часть сумеречных состояний, наблюдавшихся Bonhoeffer'ом, производивших впечатление скорее органических, и многие из эпилептиформенных судорог. С другой стороны, наиболее ярким примером непосредственной переработки испуга с истероподобными механизмами может служить сумеречное состояние испуга Ganser'овского типа. Непосредственные острые синдромы испуга колеблются в различных пропорциях между этими двумя полюсами; часто они переплетаются в одной и той же картине, взаимно друг друга подкрепляя и обусловливая.

Показательно для подтверждения родства истерических реакций и инстинктов то обстоятельство, что прекрасные массовые «народные истерии» с богато – выраженной симптоматикой, с рефлекторными механизмами, двигательными бурями, ступорами, параличами и сумеречными состояниями проявляются преимущественно в ситуациях, где особенно сильно затронуты влечения: именно, при эротических конфликтах и смертельной опасности. По наблюдениям, сделанным во время войны, массивные истерии эти развивались не только при острых драматических сценах, связанных с испугом, но еще чаще под влиянием медленно действующего страха за жизнь, а также при уклонении от возможного повторения смертельных опасностей, также в гарнизонах и лазаретах. Обратные отношения наблюдаются при тех неврозах, в которых заключена известная тенденция, цель болезни (Krankheitszweck) и которые не коренятся во влечениях: напр., при рентовых неврозах мирного времени. Они отличаются как раз неясной симптоматикой, неопределенными жалобами, частым отсутствием рефлекторных гипобулических и гипоноических механизмов. Только там, где сильно затрагиваются влечения, вспыхивают в большом количестве старые инстинктивные реакции, двигательные бури, рефлексы мнимой смерти.

Перейдем теперь к отношению между истерией и половым влечением. Эти взаимоотношения переоценивались очень односторонним образом в старой медицине и еще более в Freud'овском психоанализе; ими пользовались даже как единственным господствующим принципом в учении об истерии; В качестве реакции же, наоборот, они временами сильно недооценивались. Истина заключается в том, что вообще надо признать зависимость между истерией и влечениями значительной, если не сказать исключительной; но половое влечение обнимает лишь большую часть этих зависимостей, другая же одинаково важная часть образуется истерическими реакциями испуга и страха.

Между тем и другим, между половым влечением и группой испуга и страха, наблюдаются в построении отдельных истерий многочисленные соединения и анастомозы. Заторможенное половое влечение часто выражается в неврозе в виде страха. Наоборот, настоящий страх может часто, особенно у детей, существовать рядом и вместе с половым возбуждением. Так, например, мы часто наблюдаем, как связанное с испугом переживание выявляет исторические реакции, которые уже давно существовали в латентном виде, коренясь в каком–либо эротическом душевном конфликте. Стареющая девушка впадает в состояние внутреннего возбуждения и ревности из-за помолвки младшей своей сестры. В один прекрасный день она пугается на улице пары понесших лошадей: у нее внезапно появляется истерическая абазия; между тем как раньше она никогда истерическим образом на испуг не реагировала. Таким образом, одно импульсивное раздражение может спаяться с другим, причем вместе они могут привести к возникновению истерической реакции.

Сексуальная истерия в значительно большей степени приходится на долю женщин и девушек, чем мужчин.

Это завело бы нас слишком далеко, еслибы мы стали перечислять все эротические житейские конфликты, которые могут повести к истерии. Как наиболее часто встречающиеся, мы назовем: напрасная влюбленность, замужество сестер, ревность, ссора с возлюбленным, постылое замужество, боязнь беременности, неправильности в половых сношениях, несчастный брак. При этом на первом плане стоит то больше телесная, то психическая сторона полового влечения.

Для нас здесь конституциональные основы важнее отдельных переживаний. Если мы оставим в стороне военные и рентовые истерии, то в нашем материале, в полном соответствии с наблюдениями Крепелина, большая часть истериков относится к возрасту полового созревания и близкому к нему; при этом в значительной степени преобладает женский пол.

Как известно, возраст полового созревания является вообще лучшим пробным камнем для всех конституциональных уклонений. В самом деле у наших истериков встречается с поражающей частотой одна группа конституциональных аномалий, именно инфантилизм, который проявляется повсюду, а особенно резко в сексуальной области. В наших историях болезни за последние годы превалируют следующие данные: физическая слабость, неправильности в развитии половых органов, дисменоррея, общая детскость в области психической, слабость полового влечения, отвращение по отношению к мужчинам, чрезмерная психическая привязанность к матери и вообще нарушенное половое созревание, с запозданием и несоразмерным появлением отдельных признаков. В противоположность к навязчивому неврозу у истериков наших признаки полового инфантилизма встречаются, правда, с большой частотой; но за то относительно редки более или менее сильные проявления полового извращения. Еще довольно часто бывают гомосексуальные примеси в форме преувеличенного и эротически окрашенного обожания подруг; но и это надлежит понимать, как усиленную и затянувшуюся фазу явления, по существу нормального для раннего полового созревания, т. е. и тут лишь частичное проявление инфантилистического расстройства полового созревания. В частном случае эти истерические нарушения полового созревания выявляются, напр., следующим образом. У девушки, находящейся в настоящее время в возрасте 22-х лет, страдающей угнетением, истерическими подергиваниями и стремлением к самообвинению, менструации появились лишь после 17-ти лет. Она еще до сих пор испытывает физическое отвращение к мужчинам; но страдает при этом сильным половым возбуждением, которое она изживает в фантазиях и путем мастурбации, как это свойственно раннему половому созреванию. Стиль ее писем еще и по сейчас представляет ту характерную смесь детской наивности и пафоса, забавного и трагического, которая накладывает своеобразный отпечаток на период отрочества (Backfischzeit), этот переход от детского к взрослому «Если я не поправлюсь – отец тотчас же должен заказать гроб; тогда будет сразу так, как – будто я проклята. Но однажды кто – нибудь все – таки может ко мне придти; ведь я забыта Богом и людьми. Если кто – нибудь придет, пусть он принесет мне яблок от учительницы»… Она ударилась в своеобразную набожность и изводит умного и пожилого священника этой местности своим настойчивым стремлением подробно и притом многократно исповедываться в своих мысленных грехах и мастурбационных прегрешениях. В исповедях этих, как он прекрасно это понял, она не только борется со своей импульсивностью, но и изживает ее.

Так как местный священник, по ее мненю, недоста точно внимательно слушает ее исповеди, она променяла его на патера, занимающегося изгнанием чертей. Отношения ее к последнему быстро вылились в обычную для таких случаев смесь поклонения и эротики; а благодаря его суггестивному воздействию, в короткий срок расцвели очень пышно истерические проявления, судороги и подергивания.

Мы без труда распознаем, что все это истерическое развитие личности вплоть до конечного появления судорог происхождением своим обязано остановке полового развития, которое в течение многих лет застряло как бы на определенной фазе ранней половой зрелости и дальше не идет. Половое влечение вполне сохранило ту раннюю структуру – живое и настойчивое, но недоразвившееся до определенной сексуальной цели; противоположный пол отвергается застенчиво; влечение изживается, с одной стороны, в фантастических мыслях, с другой – в мастурбации. И набожность есть в данном случае ничто иное, как окольный путь, который избирается влечением, чтобы придти к конкретному выражению.

Постоянное исповедывание заключает в себе постоянную, навязчивую игру в мыслях с сексуальными предметами, а укоры совести по этому поводу – опять – таки очень показательную для пробуждающейся полудетскости – смесь аффектов.

Также показательна полуэротика, скрывающаяся за религиозным пылом; это она влечет ее в детском обожании к проповеднику с его даром внушения. После того, как незрелое влечение заблудилось в этом тупике, оно достигает в своем напряжении все более и более высоких степеней религиозного и полуэротического подъема и, достигнув вершины, разряжается при соответственной высоте аффекта в истерической игре судорог.

Подобным же образом дело обстоит с женщиной, оставшейся на инфантильной ступени при вступлении ее в брак.

Граничащий с отвращением отказ и неудовлетворенное стремление, преисполненное тоски по идеалу, образуют какую – то смутную путаницу чувств, отвечающую раннему половому развитию. Чрезмерный жар, наряду с охлаждением, не дают возникнуть упорядоченной любовной жизни; все кончается разрядом в смежно лежащие, инстинктивные, древние истерические формы. Если на истерию испуга своеобразный отпечаток накладывается смертельной опасностью, то в симптоматике этих истерий, черпающих материал больше из сексуальной области, часто прекрасно проявляется гневное разочарование, смешанное с эротической экзальтацией; в особенности наглядно это бывает в сумеречных состояниях и припадках. Иррадиация в области чувствительности выражается в таких случаях часто в парэстезиях в самих гениталиях или в области, с ними смежной, иногда парэстезии символически перемещаются в иные места.

Положение у таких инфантильных женщин определяется тем, что они, обладая сексуальной конституцией 15-тилетней девушки, оказываются поставленными перед жизненными требованиями, рассчитанными на взрослую женщину. Поэтому – то уже одно конкретное приближение желанного возлюбленного, дотоле идеализированного в мечтах, или угрожающее замужество, будучи главной пробой на здоровую сексуальную конституцию, вызывает ответ в виде инстинктивной обороны, судорог, рефлекса мнимой смерти. И у проституток встречаются также с поразительной частотой оба синдрома: сексуальный инфантилизм и наклонность к истерическим реакциям.

Часто помехой к достижению конкретного любовного счастья служит уже само по себе инфантильное недоразвитие тела, а еще чаще недостаточная способность к любви, чрезмерная застенчивость и робость. Тогда подобные обиженные судьбой девушки часто начинают играть роль обойденных старших дочерей в доме. Благодаря их малой уступчивости, они часто попадают на амплуа золушек и выполняют эту роль с незрелой полуестественностью своих чувств, как мученицы. – Я нелюбимый ребенок, никто ради меня ничем не пожертвует, я никогда не вижу справедливости; – и она спокойно идет на все, ничего не говорит, не ищет земных благ, хочет лишь скромной жизни, покоя и мира. Дело кончается длительным извращением характера, установкой, названной Ressentiment, преисполненной псевдоаскетического ханжества или горького протеста; все содержание жизни сводится к хронически – повторяющимся препирательствам с родителями, братьями и сестрами, приводящим к мелким истерическим колкостям и мстительным проделкам, за которыми иногда в течение нескольких недель следует лежание в постели или шумные припадки. Или же дело кончается внезапным драматическим крушением в форме большого истерического невроза, особенно страстно проявляющегося в момент помолвки младшей из сестер. Искаженное влечение вскипает еще раз с большой силой в виде половой ревности и затем разряжается в инстинктивных реакциях.
<< 1 2 3 4 5 6 ... 8 >>
На страницу:
2 из 8