Ночь огня

Мусса отвез нас в отель «Отель», где мы взяли наши рюкзаки. С уколом сожаления я покинул свой номер, хоть вчера он совсем мне не понравился; когда я закрывал дверь, сердце сжалось. Ну вот, я покидал свои ориентиры, привычный мир, мир убежищ, удобных кроватей, ванных с проточной водой и ватерклозетов, мир уюта и свободы. Десять дней я буду принадлежать стаду, шагать без передышки, есть под открытым небом, справлять нужду под кустиком, редко мыться и спать на голой земле, где кишат скорпионы и прочая нечисть. Как кочевник.

Кочевник?

Меня прошиб озноб, ноги подкосились.

Кочевник… Смогу ли я это вынести?

3

«Поль, Анна, Марк, Мартина, Тома, Жан-Пьер, Сеголен, Даниэль, Жерар, Эрик-Эмманюэль».

Десять участников экспедиции собрались, и гид произвел перекличку.

Когда он вскочил на камень, чтобы обратиться к нам, я так и замер с открытым ртом. Преодолеть тысячи километров, оставить позади цивилизацию, углубиться в алжирскую пустыню – и обнаружить перед собой тридцатилетнего американца по имени Дональд с длинными обесцвеченными кудрями, который жевал наш язык одновременно с жевательной резинкой, вот это шок! Его имя, его национальность, его внешность серфингиста – все казалось мне неправильным.

– Я ваш шеф, вы должны меня слушаться. Иначе…

Он указал на козий череп, валявшийся среди пучков травы.

– …вы кончите вот так.

Он рассмеялся, глядя на кости.

Дональд был симпатичен, но симпатичен профессионально, бодрость его была какой-то заказной, искрометные взгляды ни на ком не задерживались, остроты, хоть и забавные, рождали во мне подозрение, что пользуется он ими не в первый раз.

– И хорошему актеру трудно играть себя, – усмехнулся Жерар.

Полный энтузиазма и усердия, Дональд будто бы импровизировал сцены, которые на самом деле повторял наизусть.

После слов приветствия он изложил нам правила безопасности. Я не слушал его, предпочитая смотреть, как слушают другие. Восемь моих спутников, от сорока до шестидесяти лет, были одеты по-спортивному, без показухи; их бледные, сероватые лица напоминали, что они прилетели из французской зимы – было начало февраля, – выражение какой-то вялой покорности говорило, что, выйдя из самолета, они все еще ощущают себя в пути.

После правил, которые свелись к «следуйте за мной» и «держитесь кучно», Дональд обрисовал наш маршрут. Я окончательно перестал слушать. Когда мне излагают расписание, я чувствую себя попавшим в плен, кажется, дышу лишь для того, чтобы заполнять графы некой схемы, просто перестаю существовать. Хуже того! Если мне заранее сообщают, чем закончится опыт, я готов от него отказаться.

Сегодня, по прошествии времени, я жалею, что без внимания отнесся к словам Дональда. Дальнейшие события покажут, до какой степени он был прав, до какой степени я ошибался… Что чуть не стоило мне жизни… Но не будем забегать вперед.

Пока он перечислял этапы, я обозревал окрестную саванну. Здесь, в восьмидесяти километрах от Таманрассета, где мы сошли с джипов, каменные глыбы, вздымающиеся через каждые пять-десять метров, образовали естественный загон, правда с воротами, открывавшимися на горизонт. Дромадеры щипали серебристую траву.

Странные животные… Когда я впервые увидел их в зоопарке моего детства, они показались мне увечными. В сравнении с лошадьми или ослами это было просто собрание уродств. Одновременно тощие и тучные – голенастые ноги, жирная спина, – они со своими морщинами выглядят и молодыми, и старыми, и волосатыми, и лысыми, ибо шерсть покрывает лишь грудь и спину. Во всем облике ни силы, ни стати: как будто топором разрубили широкую грудь и выгнутую шею. Тощие ноги вздуваются мозолистыми коленями и чересчур широки внизу. Наконец, у них, гигантов, крошечная головка, плоская, уродливая, взъерошенная, с огромными губами, раздутыми ноздрями и выпученными глазами с тусклой радужкой; их образина смахивает на ту, что запечатлевает прижатый к лицу объектив, – даже издалека дромадеры выглядят снятыми со слишком близкого расстояния.

Здесь же, дома, в Африке, дромадеры произвели на меня иное впечатление. Спокойные, свободные, с небрежным изяществом расхаживали они по пастбищу упругой походкой. Одни отдыхали в тени акаций, другие щипали колючку, обкусывали кусты, дотягивались мордой до верхних веток. Они паслись с осторожностью, довольствуясь цветком здесь, листком там, берегли растительность, чтобы продолжалась жизнь. Безмолвные, почти неподвижные, они казались высокими деревьями среди кустов, исполненные растительной безмятежности, и их длинные ресницы напоминали пестики и тычинки, затуманивая добродушный взгляд.

Пятеро алжирцев, появившихся невесть откуда, принялись ловить животных. Те удивленно заревели.

Я повернулся, шокированный, к Дональду. Не успел я сказать и слова, он объяснил мне, в чем дело.

– Наши друзья возьмут трех верблюдов и навьючат их провизией для нас на десять дней. Они нужны нам. Супермаркетов по дороге нет.

– Да, конечно…

– Не беспокойтесь, животные привычные. Все будет хорошо.

Действительно, дромадеры особо не сопротивлялись; они расступились с медленной поспешностью, словно смирившись, и приняли укротившие их лассо. Только один, рыжий мастодонт, агрессивно взвился и атаковал, плюнув и показав зубы.

– Этого оставим: у него гон.

Самец бросался вперед, пятился в нерешительности – то фанфарон, то трусишка. Не трогая его, алжирцы привели к нашим джипам трех его собратьев с хорошими горбами и ногами в прекрасном состоянии и приказали им лечь.

Первый, цвета карамели, согнул сначала передние ноги, потом, почти опустившись на колени, вдруг заметался, взревел, теряя контроль над своими движениями. Дрессировщик настаивал; задняя часть тела качнулась, и колени дромадера коснулись земли; зад сровнялся с грудью по горизонтали, и животное со вздохом расплющило о песок подушку, окутывавшую его брюхо. У двух других было не больше последовательности в движениях, все то же чередование стремительности и сдержанности, как будто воспаленные суставы отказывались повиноваться.

– Taghlasad!

Господин в синем одеянии приветствовал нас с лучезарной улыбкой на губах.

– Owyiwan!

Он начал оживленный монолог. Пусть и догадывался, что ни один француз его не поймет, но говорил запальчиво, словоохотливо, лицо и взгляд излучали тепло. Странным образом чем больше он произносил непонятных фраз, тем больше убеждал нас. Его настойчивое желание поговорить с нами свидетельствовало об уважении. Нам бы умолять его остановиться, но мы, чувствуя это, наоборот, подбадривали его, вслушиваясь.

Когда он замолчал, Дональд выступил переводчиком.

– Абайгур – наш гид-туарег, он из Ахаггара,[7 - Ахаггар – нагорье на западе Сахары, в южной части Алжира.] выходец из знатной семьи, бороздящей Сахару на протяжении веков. Обращаю ваше внимание, что он не знает ни слова ни по-английски, ни по-французски, ни по-немецки, ни по-итальянски, ни по-испански. И все же вы сможете потолковать.

– Каким образом?

– В пустыне понимают друг друга без слов. Вот увидите…

Абайгур кивнул:

– Alkheir ghas.

– Как бы то ни было, – добавил Дональд, – я владею начатками тамашека.[8 - Тамашек – язык юго-восточной части туарегов, на котором разговаривают около полумиллиона человек в Северной Африке по южному краю Сахары.]

Я ощутил словно удар молнии…

Абайгур был красив, строен, царственно закутан в лен цвета индиго, голова увенчана белой гривой. Его черты были прорисованы четко и точно вдохновенной рукой природы, орлиный профиль, чеканные губы, пронзительные глаза – все словно выгравировано на сухой загорелой коже. С королевской осанкой стоял он в центре нашей команды, без стеснения завладев всеобщим вниманием.

Сердце мое сорвалось с цепи.

То не была ни любовь с первого взгляда, ни дружба с первого взгляда, то был удар молнии… как бы это сказать… человеческий. Я сразу полюбил цивилизацию, которую воплощал этот человек, полюбил Историю, которую рассказывало его присутствие, полюбил его дерзкое спокойствие, его щедрую улыбку, приветливую и безмятежную, улыбку, сулившую нам в будущем чарующие моменты.

– Сколько ему лет? – спросил я Дональда.

Из-за его царственной ауры я не мог определить, было ли ему двадцать пять или сорок пять.

Американец перевел мой вопрос Абайгуру. Вместо ответа тот обернулся ко мне, глаза вспыхнули, сердечное выражение сказало «спасибо за интерес ко мне». После этого он присел, проверяя, надежно ли прикреплена поклажа к седлам.

– Что, туареги не сообщают свой возраст?

– Никогда, – кивнул Дональд.