Комната страха

Голландец и селедка

Оцепенев от усталости, Ева забылась сном, как только ее тяжелая, без единой мысли, голова коснулась накрахмаленной наволочки. Лишенный сновидений ночной отдых все же оказал благотворное действие и на нее, и на погоду. Яркое загородное утро, умытое ночной грозой, встретило Еву на пороге нового дня, создав иллюзию, что, может быть, все и обойдется. Возможно, все ночные кошмары ушли бесследно вместе с непогодой.

Впрочем, вчерашняя буря оставила свой знак. Свалило ветром дерево у самого края поляны перед домом. Это уродливое зрелище предстало притихшим женщинам, вышедшим к завтраку в теплую уютную кухню. Свежий, сливочного цвета разлом древесины контрастировал своей чистотой с мокрой черной корой. Поверженный гигант смотрелся до ужаса неестественно, как вывернутый не в ту сторону сустав ноги. Крона, которой уже не суждено было, вылиняв под летними солнцами, утерять свой свежий и сочный зеленый цвет, лежала на земле.

Виола и Фани защебетали, обмениваясь рецептами крыжовенного варенья, обсуждая вчерашнюю бурю и делая прогнозы на дальнейшую погоду, столь долгосрочные, сколь и малообоснованные. Фани, как всегда деятельная и суетливая, счастливо лишена была способности унывать. Да и Виола тоже никогда не поддавалась дурным или грустным мыслям, стараясь как можно быстрее переступать через неприятности, как через досадное препятствие, и таким же бодрым шагом идти дальше.

Ева, не чувствуя себя особенно отдохнувшей, старалась хотя бы не портить окружающим настроение, тем более что Фани с Виолой, казалось, только и мечтали, как бы она съела еще один оладушек или ложечку варенья или выпила еще одну чашечку кофе. Они чуть не квохтали над «бедным ребенком», вероятно испуганным непогодой и уж точно уставшим от вчерашней дороги, да и вообще утомленным от бешеного ритма городской жизни, из-за которой, по мнению Фани, и происходят все неприятности, включая вчерашнюю бурю.

По поводу вреда, наносимого городской жизнью, Виола была в корне не согласна с Фани. Но во всем остальном они с ней хорошо спелись. И если бы Ева не встала из-за стола, объявив, что вот прямо сейчас лопнет и что пора бы выдвигаться, Виола с Фани прописали бы ей незапланированный отпуск в деревне.

Разместив в Шуше еще несколько корзин с банками варенья, домашним печеньем и десятком-другим вязаных с большой фантазией носочков, Ева, почти погребенная под всеми этими богатствами, удовлетворенно вздохнула, когда услышала долгожданное почихивание, а затем и ровный гул мотора.

Машина, выехав с деревенской грунтовой дороги на блестевший под ярким утренним солнцем асфальт, покатилась обратно в город. Все предыдущие события, включая грозу и странный разговор с двумя полумифическими существами, казались в это светлое утро продолжением ужасного кошмара, привидевшегося Еве накануне.

Этот страшный сон все никак не отпускал ее. Казалось, темная тень нависала над Евой, сдавливала ребра, не позволяя вздохнуть полной грудью и спокойно подумать о вчерашнем странном разговоре. Как ни вымучивала она из себя более или менее рациональные объяснения словам прабабки, ничего путного в голову не приходило. Единственное, что Ева решила твердо, – это встретиться и поговорить с Марфой. Но об этом решении она умолчала, когда Виола, подвезя к дому Еву, спросила, что произошло в бабкином флигеле и что Ева собирается предпринять.

– Ничего особенного, ма. Ты не волнуйся, все в порядке. Просто они… Да, в общем, ничего важного они и не сказали. Почудилось что-то нашим старушкам, вот они и разволновались. Рассказали мне старую семейную сказку… Тебе-то уж точно известна эта древняя история про цыганку.

– Все же странно как-то, что они заставили тебя приехать лично для того только, чтобы рассказать эту историю, – пробормотала Виола. – Они действительно ничего больше не говорили? – требовательно и недоверчиво взглянула она на дочь.

– Просили поберечься. А от чего – не сказали. Но все это и в самом деле несерьезно. Очень уж они старенькие. Прабабушке, если не ошибаюсь, уже больше ста лет. Кстати, сколько ей теперь?

– От чего поберечься? – не слушая уже Еву, глубоко задумалась Виола, но тут же встрепенулась, будто отгоняя мысли, толпой осаждавшие ее. Она потянулась, чтобы запечатлеть родительский поцелуй на щеке Евы (ритуал, которого та всеми силами избегала с тех пор, как помнила себя). – Накаркают еще, старые вороны! Не обращай особого внимания, дорогая. Но все же будь осторожна!

– Подожди-ка… Постой, ма, как ты сказала – ворона? – побледнела Ева.

– Ну все, солнышко, я полетела дальше. Звони мне почаще, пожалуйста. Хотя бы просто – звони, – Виола вновь проигнорировала вопрос Евы и, оставив дочь у подъезда, укатила, подпевая своему любимому артисту, давно пропахшему нафталином и не забытому только самыми большими его поклонницами.

– Что, красавица, помочь тебе? Тяжелая, наверное, корзинка-то! – Трескучий голос вывел Еву из ступора.

Оглянувшись, она увидела одного из местных нищих, с невыразимым достоинством носившего географическое имя Голландец. Возможно, конечно, его занесло сюда именно из Голландии, но Ева сильно в этом сомневалась. Его экзотическая физиономия особенно примелькалась жителям дома, ближайшего к собору, хотя подобных персонажей проходило здесь – со стороны парка по утрам и обратно ближе к ночи – множество. Немыслимое драное кашне обернулось вокруг шеи попрошайки не один раз. Нечесаные и, уж конечно, немытые космы на его голове свалялись в подобие вороньего гнезда. Неопределенного возраста загорелое в черное лицо было к тому же щедро измазано грязью и чем-то еще, о происхождении чего Ева не могла подумать без тошноты. Физиономию не облагораживала даже седая борода, лохмотьями развевающаяся по ветру. Выцветший до неопределенного цвета плащ тоже не отличался чистотой, стоптанные рваные кроссовки дополняли убогое зрелище.

Кроме внешности и сногсшибательного запаха, Голландец обращал на себя внимание еще и тем, что имел свое собственное домашнее, вернее карманное, животное. Неясной породы почти лысая собачка проживала в одном из его оттопыренных карманов. Этот зверь по кличке Селедка был постоянным спутником Голландца. Ева чуть не вскрикнула, когда несчастное создание высунуло наружу свою голую и худую мордочку с вызывающим чубчиком между великоватых ушей.

Инстинктивно отшатнувшись, Ева сообразила, что Голландец обращается к ней, имея в виду гостинцы Фани. Не проронив ни слова, Ева протянула корзину нищему, а сама стремительно скрылась в доме. Ей уже не терпелось оказаться в знакомой обстановке, рядом со своей картотекой, где все было ясно и просто и где не существовало даже намека на колдовство, магию или иную потустороннюю дребедень.

Глава 8

Отпуск по семейным обстоятельствам

Оставив за порогом весеннее утро, Ева зашла в свою квартиру и, не раздеваясь, набрала телефонный номер Марфы, рискуя разбудить сестру.

– Алло! – бодро ответили на том конце со второго же гудка. Оказалось, Марфа просто еще и не ложилась.

Она, судя по голосу, рада была слышать Еву и, не спрашивая, сразу согласилась встретиться вечером в одном из кафе на центральной улице, недалеко от дома, в котором жила.

Пусть и не добившись пока ясности, но уже имея четко определенные планы хотя бы на этот вечер, Ева слегка расслабилась. Захватив кое-какие документы, она отправилась на работу. Работала Ева чаще всего дома и в своей фирме появлялась только по вызову или при необходимости воспользоваться богатейшим архивом их компании. Но сегодня она направлялась туда по личным причинам. Ей крайне необходима была передышка. Она чувствовала себя не в состоянии для одновременного решения проблем семейных и профессиональных и, вместо того чтобы заняться служебными обязанностями, а значит, еще раз побывать в своем Доме и увидеть безумную ворону, малодушно решила окунуться в трясину мистики и семейных проклятий.

Фирма, в которой работала Ева, занимала этаж в огромном бизнес-центре, в престижнейшем районе, занятом, по большей части, государственными учреждениями, театрами и дорогими магазинами. Вычищенная и отреставрированная часть города была его лицом и визитной карточкой, а потому не обделялась вниманием властей. Всего здесь было в избытке—и персонала, постоянно занятого уборкой улиц, и парковых служащих, вовремя высаживающих соответствующие сезону растения на ухоженных газонах, и людей, следящих за правопорядком и спокойствием состоятельных горожан, приезжающих в этот район для работы и развлечений.

Забежав ненадолго в отдел по персоналу, Ева известила, что берет две недели отпуска за свой счет. Причину назвала личной и, клятвенно пообещав все же быть на связи, уже собиралась улизнуть из офиса, когда перед архивом столкнулась со своим координатором. Строго говоря, первым о незапланированном отпуске должен был узнать именно он. Но Ева, верная своему решению избегать личных встреч с ним, надеялась отделаться электронным письмом.

– Добрый день. Я как раз хотел поговорить с вами. Давайте зайдем в архив.

«У таких людей все происходит как раз так, как им надо, – подумалось Еве, – а этот ведет себя так, будто вся окружающая реальность смоделирована именно для его удобства».

– Я вас слушаю, – холодно произнесла она, пройдя вслед за ним в архивный отдел и покосившись на архивариуса, круглую, невысокую женщину, имя которой все время выскальзывало из головы. Отставая на два шага, Ева шла за Максом между длинными рядами высоких стеллажей, заставленных пронумерованными коробками. Архивариус, женщина чересчур активная, обладавшая крупным, красивым почерком глуповатого, но незлобивого человека, с любопытством проводила их глазами и вернулась к телефонному разговору с одной из своих многочисленных приятельниц.

Пройдя достаточно, чтобы их уже не было слышно, Макс завернул в отдел исторических документов. Удивленная и несколько заинтригованная, Ева выжидающе молчала, пока он отыскивал нужную коробку.

– Я провел небольшое расследование. Кое-что обнаружил, – и, заметив наконец, что его спутница ничего не понимает, несколько раздраженно напомнил: – Меню в ресторане. Французский документ ориентировочно конца XVIII века. Вспомнили?

– Да… – и уже более твердо: – Да. Но видите ли, в чем дело…

– Это действительно интересно. Хотя и не входит в ваши служебные обязанности, но руководство поощряет любые разработки подобных тем и в качестве лабораторных работ, и как уточнение архивных данных – в общем, я проведу это как очередное задание для вас. Все как обычно…

– Нет, я не могу, – решительно перебила его Ева. – Я, тоже как раз, хотела сообщить вам, что беру отпуск. На две недели, по семейным обстоятельствам.

Макс, явно озадаченный, внимательно посмотрел Еве в глаза.

– Насколько я в курсе, координатор должен визировать прошения об отпуске, – без выражения сказал он.

– Отпуск по личным причинам. Дело срочное. В отделе по персоналу я заполнила специальную форму. Все текущие отчеты я уже отослала электронным письмом, – и, слегка замявшись, добавила: – Извините.

– Помощь нужна? – теперь уже озабоченно спросил Макс.

– Спасибо, нет. – Ева не знала, что еще сказать. Уйти просто так ей было неловко, а он все стоял и смотрел на нее, держа в руках забытые документы. – Я, собственно, только на минуту, уладить формальности. До свидания?

– Да-да, – медленно произнес он. Но, словно вернувшись в действительность, уже по-деловому добавил: – Документы все же возьмите с собой, вдруг найдете время. Все равно это дело никому другому не дадут. Архивную заявку я оформлю сам. Звоните, – и, отдав Еве папку, задумчиво проследил, как она удаляется по сумрачным проходам между стеллажами.

Этот неприятный, но короткий инцидент ничуть Еву не задержал. Он лишь оставил досадное чувство, что она кого-то обманула или подвела.

Вся ее жизнь, казалось, летела под откос. Неумолимое движение чего-то огромного и страшного увлекло ее за собой и потащило в неизмеримые глубины холодного, мрачного и чужого мира. Ева чувствовала, что лишилась опоры, что земля, как палуба накренившегося корабля, ускользает из-под ног и что ничто уже не будет таким, как прежняя жизнь, – корабль не выправится, а перевернется и уйдет в пучину. Покорно принимая, как истинная фаталистка, перемены, даже чересчур похожие на катастрофу, Ева только обреченно изумлялась, как это все так одновременно – и с Домом, и с родными…

Подойдя к зеркальной стене лифта, она посмотрела на себя. Зрелище скорее удручало. На нее смотрела Ева, чуть более взъерошенная, чем обычно, с потерянными глазами и напряженной, горестной складкой у губ. Отраженная теплой бронзой девушка стремительно и плавно падала с неба в золотистых облаках в темное ущелье улицы. Поток людей подхватил ее и понес в сторону дома. Ее потерянное лицо напоминало лепесток на черной мокрой ветке.

Глава 9

Марфа просит

До встречи с Марфой было еще около двух часов. Можно было бы ознакомиться с документами и поработать, но Ева слишком живо помнила, как выглядел ее Кабинет в том кошмаре, и страшилась убедиться, что там ничего не изменилось к лучшему. Отпуск она взяла по этой же причине. Ее терзала мучительная мысль, что больше никогда уже она не сможет видеть людей через их почерк. Все аналитические способности, знания и профессиональные навыки остались при ней. Но больше никогда не листать ей документы как фотоальбомы, не беседовать с портретами людей – а без этого стоит ли ей заниматься прежним делом вообще?

Размышляя над тем, как ей теперь жить дальше, Ева прослонялась по своей квартире, каждый раз упираясь лбом в отчаяние как в стену, не заметив, как подошло время для назначенной встречи с Марфой. Непривычно рассеянная, она брела по городу, прокручивая в голове варианты далеко не радужных перспектив.

Ева вспомнила, как однажды, сломав ногу, испытывая страшную боль, она пыталась рационально объяснить ее, уложить как-то в голове это незнакомое состояние. Тогда, преодолевая тошноту и головокружение, ей все же удалось подавить приступ панического ужаса, восстановить дыхание и отделить боль от остального тела, оставив ей на съедение только разбитое колено. Все когда-нибудь заканчивается, и плохое, и хорошее. Все, что можно пережить, она переживет. А если пережить невозможно – что ж, значит, жить она уже не будет. «Если человек не хочет чего знать – то этого и не существует. А если хочет знать – то оно существует», – вспомнила Ева Сфинкса с Эдипом.

Ева попыталась посмотреть на себя со стороны, это всегда помогало ей избегать глупостей и пошлостей. Быть глупой и пошлой она боялась больше всего на свете… Больше боли. Больше смерти, которая как таковая для нее не существовала. Путем логических выкладок Ева давно уж установила, что, поскольку жизнь и смерть не совместимы, значит, пока она жива – смерти нет, а когда умрет, уже и не будет.