Небесные верблюжата

Среди иллюстраций к «Небесным верблюжатам» обращает на себя внимание следующее изображение: высокая, чуть ссутуленная тонкая фигура с белокурыми волосами и беззащитной детской шеей. Это – один из примеров «живописной реконструкции» мифологического юноши-рыцаря, который в «Осеннем сне» носил имена Вилли, В. В. Нотенберг, принц Гильом (он же барон Вильгельм фон Кранц), Буланка, а здесь называется верблюжонком, застенчивым чудаком, поэтом, создателем миров, Васей, Алонзо Добрым, Дон Кихотом… В образе «сына» воплотились черты художника, в дальнейшем – ученика Матюшина Бориса Эндера. В 1911 году он знакомится с Еленой Гуро. И эта встреча во многом определила всю его жизнь: он укрепился в решении окончательно связать свою жизнь с искусством и в дальнейшем отдал дань заумной поэзии[29 - Эндер З. Эксперименты Бориса Эндера в области заумного стихосложения // Заумный футуризм и дадаизм в русской культуре (материалы международного симпозиума). Bern, 1991. P. 255–283. В своих дневниках, которые он вел с 1910-х до конца 1950-х гг. (Эндер родился в 1893-м, а умер в 1960 году), Борис утверждал: «Я люблю электрическую землю. Я ученик Елены Гуро, которая, как пророк, пришла раньше времени. Я ученик ее сподвижника Михаила Матюшина» (24 июля 1947 г. Цит. по: Гуро-каталог. С. 59).].

Если в «Небесных верблюжатах» образ мечтателя, гонимого и несчастного, – земной и зримый, то в последней, неоконченной книге трилогии, «Бедном рыцаре»[30 - К работе над «Бедным рыцарем» (далее – БР) Гуро приступила еще летом 1910 г. и продолжала трудиться над книгой до самой смерти. В 1917 г. М. Горький обратился к Матюшину с предложением передать ему для опубликования рукопись БР, оставшуюся незавершенной. Михаил Васильевич ответил отказом, дав понять, что время для этого еще не пришло. Попытки издания предпринимались неоднократно. Впервые отрывки из книги были напечатаны – в переводе на итальянский – в журнале ES. № 8 (1978). Через десять лет БР включили в корпус «Избранных стихов и прозы» Гуро (Stockholm-1988). Еще через пять лет БР вошел в состав ростовского однотомника Гуро-1993. В 1999 г. книга вышла в Петербурге под названием «Жил на свете рыцарь бедный» (Гуро-1999). А последнее издание состоялось несколько лет назад: БР-2015. Но все это – лишь варианты «Бедного рыцаря». Для создания выверенного, текстологически безупречного – насколько это, вообще, осуществимо – текста необходимо сравнить несколько рукописных и машинописных версий БР, хранящихся в различных архивах. Если пофантазировать и предположить возможность объединения усилий российских и зарубежных исследователей и создание интернациональной «творческой группы»: возможно, это дело не слишком далекого будущего… Во всяком случае, хочется на это надеяться.], тот же образ приобретает космический характер, принимает, можно сказать, вселенские масштабы. Юноша теперь уже является в виде светлого духа «непримиримой жалости» и «любви дерзновенной», духа падшего, «низвергнувшегося». Он оставил высоту ради людей, из-за них терпит жесточайшую боль и подвергается унижениям. В заботах о мире он не забывает и о своей «матери», то есть той женщине, которая считает его своим сыном. Каждый день он прилетает к ней, наставляет, готовит к восприятию того высшего, что ему открыто, а ей – земной, «воплощенной» – знать еще рано и понять трудно…

Вскоре после смерти поэта, в сентябре 1913 года, вышел сборник «Трое»[31 - ТР. Обложка и иллюстрации К. Малевича. В сборник вошло 19 поэтических и прозаических произведений Гуро, а также ноты М. Матюшина. Помимо положительных отзывов об этой книге (К. Малевича, Д. Бурлюка и др.), были и довольно нелицеприятные (правда, по большей части в отношении Крученых и Хлебникова). К примеру, В. Шершеневич писал в «Нижегородце»: «Покойная Елена Гуро представлена не лучшими вещами, хотя и то она на целую голову выше остальных двух. Перечитывая ее стихи и особенно прозу, приходится еще раз пожалеть о ранней кончине. Хлебников начинает соперничать с Бальмонтом в непроходимой безвкусице и никчемности своих литературных опытов. О Крученых лучше не говорить: даже стишки дяди Михея интереснее его рекламных выступлений. Гаерничать имеет право только талант» (Цит. по: Крусанов А. В. Русский авангард: 1907–1932 (Исторический обзор). В 3 т. Т. 1. Боевое десятилетие. Кн. 2. М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 268).], составленный из произведений Гуро, Хлебникова и Крученых. Он был задуман еще при жизни Елены Гуро и посвящен ее памяти. Название книги – не просто «голый» прием, оно отражало не отделенность Художников от мира, а указывало скорее на их отдельность, самодостаточность; неповторимость каждого из них при глубокой внутренней близости, душевном «сродстве»… Собственно, к этому и сводится матюшинское предисловие к сборнику, его попытка объяснения: «…Новая веселая весна за порогом: новое громадное качественное завоевание мира <…>. Новая философия, психология, музыка, живопись, порознь почти неприемлемые для нормально-усталой современной души, – так радостно, так несбыточно поясняют и дополняют друг друга: так сладки встречи только для тех, кто все сжег за собою.

Но все эти победы – только средства. А цель – тот новый удивительный мир впереди, в котором д а ж е в е щ и в о с – к р е с н у т. И если одни завоевывают его, – или хотя бы дороги к нему, – другие уже видят его, как в откровении, почти живут в нем. Такая была Ел<ена> Гуро. Таким, почти осязаемым, – уже своим, уже выстраданным, – кажется мир в ее неоконченной книге “Бедный Рыцарь”. Душа ее была слишком нежна, чтобы ломать, слишком велика и благостна, чтобы враждовать даже с прошлым, и так прозрачна, что с легкостью проходила через самые уплотненные явления мира, самые грубые наросты установленного со своей тихой свечечкой большого грядущего света. Ее саму, может быть, мало стесняли старые формы, но в молодом напоре “новых” она сразу узнала свое и не ошиблась. И если для многих связь ее с ними была каким-то печальным недоразумением. то потому только, что они п о н я л и н и е е, н и и х»[32 - Разрядка М. Матюшина.].

Они, потомки тех самых «дыромоляйцев», по выражению Алексея Крученых, которые «убили душу»[33 - «Душегубство творки Е. Гуро» // Крученых А., Клюн И., Малевич К. Тайные пороки академиков, М., 1916. (см. также: Kruchenych. Selected works. Munchen, 1973. С. 183–190).] Елены Гуро, до сих пор остаются и слепы, и глухи. И это несмотря на то что в разных странах мира проводятся международные конференции, посвященные творчеству Гуро, защищаются диссертации, издаются монографии ведущих гуроведов… В отечественной и зарубежной критике прослеживается довольно отчетливая тенденция, направленная на то, чтобы представить ее поэтом, стоящим вне футуризма, не имеющим с ним практически ничего общего.

Попытки убрать реальный контекст ее литературного бытования естественным образом приводят к вопросу о том, куда же, в таком случае, следует отнести Елену Гуро, к какому направлению или течению? Мнения специалистов на этот счет, мягко говоря, расходятся. Так, К. Бьорнагер Йенсен считал, что произведения Гуро – связующее звено между символизмом и футуризмом[34 - Bjornager Jensen Kield. Russian Futurizm, urbanizm and Elena Guro. Arcona: Arhus-Denmark, 1977.]. Другие зарубежные исследователи с завидным упорством доказывали, что Елена Генриховна – типичная модернистка. Николай Гумилев в рецензии на «Садок судей II» обозначил ее близость к неоимпрессионистам[35 - Гумилев Н. «Садок судей II». // Гиперборей. 1913. № 29.]. Доходило до курьезов. Поэт и критик А. Ростиславов в своем некрологе объявлял творчество Гуро «импрессионистическим реализмом», тогда как В. Брюсов авторитетно заявлял о близости ее стихов к «реальному импрессионизму»[36 - Брюсов В. Год русской поэзии (апр. 1913 – апр. 1914) // Русская мысль. 1914. № 5–7.].

Вероятно, каждый из ярлыков, приклеиваемых к имени Елены Гуро, что-то реально отражал и, несомненно, о чем-то свидетельствовал. Действительно, невозможно не учитывать перекличек произведений поэта с творчеством Б. Зайцева, А. Ремизова (известно, что Гуро высоко ставила его «Посолонь»), – как нельзя и анализировать ее творения, ни разу не произнеся магическое слово «импрессионизм». Было бы также странным не слышать отголосков драматургии и прозы Гуро в пьесах А. Блока и «симфониях» А. Белого.

В то же время, представляются совершенно неверными попытки иных критиков рассматривать ее творчество вне футуристически-дружеского окружения. Невооруженным глазом можно обнаружить следы влияния поэзии Гуро в ранних «урбанистических» стихах Маяковского; отражение «Шарманки» –

в поэзии и прозе В. Каменского; этой и других ее книг – в произведениях В. Хлебникова (хотя здесь правильнее, наверное, говорить о взаимовлиянии и близости творческих устремлений). Точек соприкосновения с подлинными новаторами, представителями нового искусства при углубленном изучении ее произведений обнаруживается гораздо больше, чем может показаться при первом знакомстве с этой «чудно-безумной душой»…

Вероятно, пройдет еще не один год (десяток лет?), прежде чем станут общим местом слова о том, что Елена Гуро – один из выдающихся поэтов начала ХХ века, самобытная, удивительно органичная и цельная личность, оказавшая несомненное влияние на целую плеяду литераторов и художников своего времени и следующих поколений «творцов будущих знаков».

А пока хорошо бы всем нам – сирым и убогим, богатым и счастливым, мудрецам и недоумкам, – хотя бы попытаться понять и принять чистые и честные слова, прислушаться к тихому голосу поэта, силу которого переоценить невозможно:

«Творите, чтобы было для чего рождаться вашему будущему, и оно само родится. Жизнь никогда не дана извне» (Елена Гуро).

Арсен Мирзаев

Михаил Матюшин. Портрет Елены Гуро. Конец 1900-х гг. Рисунок. 38,5?30,3

Из книги «Шарманка» (1909)

В парке

Голубенькие незабудки вылупились прямо из неба. Из тенистой травы – белый ландыш. Но из напряженной зари весенней – сиреневая перелеска; потому такая ранняя, почти мокрая от дождя. Так же вылупилось сегодня и розовое утро из черных елок.

Из земли зеленые рогатые травки, росточки вылезали еще совсем земляные беленькие с прилипшими комками песку.

А на верху стояли сосны и дачи. Дачи отсырели от весенней воды, пахли рогожами, сосновыми иглами и кошками.

На дачах всю зиму жил ветер. Стекла так долго проветривались в безлюдьи, что и сейчас в них переливы ветра и гортанные голоса сосен. Иногда мелькают в них тучевые лица и рожи растягивают по-лесному. Их здесь всю зиму не спугивали.

В дачи, пока что, переехали мыши с нахальными хвостиками. Прошлогодний крокетный шар линялым боком улыбается солнцу.

Кот так же хотел поселиться на дачке, но побоялся, чтоб у него не отсырел хвостик; ему рассказали, что на дачках очень сыро. Он так же собрался было поохотиться сегодня, но день был такой добрый, мягкий и теплый, что он раздумал, сразу положил свой ватный животик на согнутые лапки и понюхал балконный столбик, точно за тем только и приходил. А у самого даже от веселой теплоты темечко и шейка пахли рябчиками.

Внизу… Внизу мимо решетки катались дамы на веселых желтых и красных колесах, облепленных сырым песком. В корсетах, греческих стилизованных прическах и перчатках по локоть.

Красные и желтые, по-весеннему, катились колеса.

А мне было так весело, что я подошла к дамам в колясках и, желая поделиться с ними богатством, очень учтиво предложила выучить их писать стихи. Это самое весеннее на свете! А ведь они ради весеннего выехали загород.

Стихи? Сафо! Ах, пожалуй это будет интересно, и даже в греческом вкусе!

– Да ведь это очень просто! Возьмите комок черной земли, разведите его водой из дождевой кадки или из канавки, и из этого выйдут прекрасные стихи. Но главное, если хотите увидеть чудо, наклонитесь к самой земле и смотрите в самоё теплую землю, и все прекрасно устроится.

Впрочем, девочки с крайней дачки мне дали еще другой рецепт: вместо воды, можно употребить просто слюни, вероятно, это выходит тоже очень недурно. Дождевые кадки, кот и елки кое-что знают об этом, они все здесь сегодня видели поэта. У него ладони были в земле. На минуту вода в кадке струила наклоненное лицо, точно весеннее пятно зари меж елками, и пятна темных волос кинулись, метнувшись с кругами воды, и за ними светлый заревой лоб. Хохотали белые пузырики, плясали, точно их гнал дождик.

А другие видели его согнутую спину, убегавшую в чащу скачками. Сыпалась хвоя. Ему в волосы попадали червячки с березы, совершенно зеленые, как молодые листочки. Разорвал себе платье о колючие пальчики крыжовника.

Перелески выглядывали на него из-под елок; на сырой земле лежали их сиреневые кусочки неба, а из канавы пахло вечерней водой.

Потом он удирал на своем колесе. Озябший к вечеру воздух подгонял его.

А из-под вечерней зари вылезла темнота, пахло черноземом, цветами и водой. Большое бархатное лицо наклоняла над землей и шептала. Точно ночные крылья шевелились.

Мелочи

Детское утро

Расцвели под окошком пушистые одуванчики. Раскрылся желтый лютик, и стало утро. Блестящие чашечки унизали лужок. Собрали чашечки лютика и еще синие и сделали чайный столик. Из лучей волчок бегал по полу.

Пошли воевать с темной елкой: отвоевать белую кружечку. В это время дома выросли грибы на полках, деревянные, лакированные и с красными шапочками. Увидев это, желтые соломенные стулья заплясали по комнате.

А мы стали гоняться. Хотели поймать желтый солнечный пушок и посадить его на сосновую полку. Гонялись, гонялись и не поймали. Так и пробегали по солнечным окнам до завтрака.

А с сосновой полочки смолка веселыми слезками падала.

Неизреченное

Точно маленькая желтая улыбка. Неожиданно, утром на дорожке прилип желтый листик. Над дорожкой точно кто-то белокурый приподнял ресницы.

Погоди, это приближенье. На коричневый мох рассыпались желтые треугольнички. Точно кто-то идет в конце дорожки – но его нет. Сверху льются лазоревые стеклышки и светло-зеленые. Встревожился воздух, стал холодноватый.

Точно кто-то встревоженный и просветленный приподнял ресницы. Точно будет приезд. Приедет сюда дивная страна, далекая, с блаженной жизнью. Ее привезут в коляске с кожаным верхом, и чуть-чуть будут по песку пищать колеса. Точно обеими ногами подпрыгнули от земли и поплыли над землей.

Сверху льются лазоревые стеклушки и зеленое серебро. Лучатся спелые соломинки у ступеней.

Прозвенела стеклянная дверь балкона.

Рамы стекольные и жердочки просветлели. Все это не сегодня – а завтра… Погоди!..

Сон вегетарианца

Это был сон.

Было утро. Тонкие четкие веточки виснули с берез, точно нежные вещицы. Точно их создали осторожно и с любовью. Тонкая сеть над землей серебрилась перламутром.

На балконе сухонький старичок в детских воротничках читал внимательно книгу. Совсем тихо и долго, так что плед у него свалился с плеч на колени. Тихий, внимательный, осенний. Прозрачная рябь на него набегала – и убегала. Точно излучался: не то смеялся, не то струился.

Какой-то серебряный комочек прикатился, ласкаясь к его ногам, мигая серебряными ресничками.