Не страшась пути

– Ни-ни! Все хорошо!

– Так, что это за заговор?

– Да все хорошо, честно! Все очень хорошо! Он тебе благодарность за Гольдмана хочет сказать…

– А-а, ну ты меня напугал. Да ладно. Но ты пойми, мне тоже все это тяжело психологически. У меня же тоже есть дети…

– Но ты же у нас такая железная леди… А я… я же буду беситься… Я просто не могу ничего с собой поделать. Потом буду жалеть, но сначала наору на всех и всем только хуже будет… Ты же меня знаешь!

– Я-то уж точно знаю! Помню, как ты бесился, когда я устроилась сюда на работу.

– Ну вот, видишь! Но, я же тогда – не со зла! Я просто боялся, что ты козни строить начнешь, порядки свои устраивать…

– Порядки, я как раз устраивала, – напомнила ему сотрудница.

– Да, и это – правильно! Сейчас я это понимаю. У тебя же больше опыта…и знаний! – горячо уговаривал ее Валерий.

– Ладно, – согласилась Дина, ведь деваться ей все-равно было некуда.

– Валерий Михалыч, Диналексеевна, а это – не наш случай. Говорят, что это – из другого района привезли, – оперативно вернулась и отрапортовала Юля.

– Интересно, из какого именно: второго, третьего или четвертого? – с сарказмом спросил начальник отделения, – И что это вообще за кошмар? Может, ритуальное убийство?

– Валер, какое ритуальное?

– А что? Есть же у нас сектантские села? Может, староверские?

– Послушай, они есть. Но раньше же из них ничего подобного не доставляли! Почему, вдруг, теперь должны были ни с того, ни с сего появится ритуальные убийства? Разве мы слышали, что у нас объявились какие-то новые «пророки», «апостолы»?.. Будем ждать… Во-первых, по закону, без постановления мы не имеем права приступать. Да и что приступать? Вскрывать-то практически нечего. С чем работать? То, что это – новорожденная, 100 %! Плаценты – нет, пуповины – тоже, органов – нет! Во-вторых, появится какой-нибудь участковый и все расскажет. Я лично думаю, что какая-то тварь хочет, чтобы мы думали, будто ребенок – мертворожденный.

– Да, сейчас любая бабушка в селе знает, что живорожденность можно установить по органам… Вот гадина! Как можно своего ребенка выпотрошить?

– Может, и не своего? Например, бабушка, дедушка, тетушка…

– Папочка и т. д.?

– Это – все-равно их ребенок!

– Да понятно. Но они – те, кто это сделал, так не считают. Идем на прием, пока нет разрешения. Только с Гольдманом и Нечипоренко раскрутились, на тебе – новое неочевидное!

– Работа у нас такая.

– Да, это точно.

Эксперты пришли в амбулаторию. Но пока битых пациентов не было. Поэтому Дина стала листать за чашкой кофе справочник практического эксперта.

– Ты знаешь, конечно, у нас остался мозг ребенка… Но он же и внутриутробно питался кровью. По нему ничего и гистологи не скажут. Я, конечно возьму кожу на гистологию из мест расчленения… Но скорее всего, они это на мертвом ребенке делали. Я, по крайней мере, надеюсь на это! Боже, если бы кто послушал нас со стороны! Эти наши разговорчики: «Вот у меня было убийство!»… Все, кто услышал, подумали бы, что это – разговоры киллеров. Просто ум за разум заходит! Я НАДЕЮСЬ(!), ЧТО РАСЧЛЕНЕНИЕ РЕБЕНКА ПРОИСХОДИЛО ПОСЛЕ ЕГО СМЕРТИ! ПОТОМУ ЧТО, ЕСЛИ ВЫБИРАТЬ ИЗ ДВУХ ЗОЛ – ТО ЛУЧШЕ (?!), ЧТОБ ЭТО ПРОИЗОШЛО ПОСЛЕ СМЕРТИ, ЧЕМ ДО!.. УЖАС!!!

В Одессе Дина работала еще и судебным гистологом, поэтому очень хорошо знала весь диагностический диапазон работы коллег. Она прекрасно помнила, как выглядят ткани всех органов под микроскопом, помнила вид каждого эритроцитика и других клеток. И поэтому, реально понимала, что в этой экспертизе им никто не поможет. Надо было полагаться лишь на материалы следствия.

– Что поделаешь, солнце? Работа у нас такая, – успокаивал ее, как маленькую, Валера. – Ты возьми все, что сможешь. Я знаю, что ты – выжмешь максимум! Ты же – наш Ум!

– Спасибо. Спасибо за доверие, – кивала в трансе головой Дина. Сегодня, благодаря этому ужасному событию, ее нежное лицо и солнечная прическа померкли и сливались с белым халатом. Когда настроение у Гнатенко падало, она выглядела, как поникшая мимоза. Сегодня оно упало до депрессивного состояния.

– И вот скажи, они считают, что у нас вредность заключается только в работе с формалином и реактивами при работе с трупами. А то, что их доставляют нам часто в таком виде, как Гольдмана, – ничего? А психологическая вредность? Почему психиатрам при работе с их психами платят 50 % за вредность, а нам – при работе с нашими психами – ничего? А у нас в работе намного чаще встречаются психи-убийцы и извращенцы, чем у самих психиатров!

– Валера, кого ты хочешь убедить? Меня? Я сама возмущаюсь так же! Если бы их, министерских работников, я имею в виду Минфин, заставить самих вскрыть гнилой труп тупым инструментом, с неработающей вентиляцией, думаю, что зарплата у нас стала бы адекватной! А так все сидят и удивляются, что многие из наших коллег подались в рэкет! Я это ни в коей мере не оправдываю, но понимаю, откуда корни идут!

Все сотрудники отделения были сами не свои.

– Меня всегда поражали убийства детей, – горячо говорила старшая лаборант, обращаясь с Диной, – Как Вы можете с таким работать?

– Сама удивляюсь. Но меня поражали не сами убийства, а убийцы. И самое страшное – это бытовые мотивы.

– Какие, например? – удивился их водитель.

– А вот пока нет посетителей, могу рассказать вам о некоторых детоубийствах из моего арсенала экспертиз. Много у меня было убийств детей, но – такого!.. Хотя каждое преступление жестоко по-своему. Даже, если оно пассивное.

– Как это? – спросила Юля.

– Это когда ребенка не душат, не бьют головой о стенку, а просто оставляют без всякой помощи: без воды, еды, тепла и ухода. Но и на фоне такого кошмара встречаются случаи, особенно поражающие наши понятия о добре и зле. Помню, как-то, в период отпускной замены межрайонного эксперта в районе З. Одесской области, у меня произошел подобный случай…

Дина слегка прикрыла глаза, вспоминая то давнее событие. Стояло жаркое одесское лето. Впрочем, в Одессе лето всегда было жаркое. И все было бы ничего, если бы не надо было ездить два-три раза в неделю в З. Обычно, после работы она одна, или в компании с сотрудниками, которые тоже жили на поселке Котовского, ехала к Приморскому бульвару, спускалась по Потемкинской лестнице к порту, садилась на катер и ехала на пляж Лузановку. Возможно, это было у нее летним способом снятия стресса после работы. Сидя на открытой палубе, и наблюдая за пенными волнами и сильными попрошайками-бакланами, приставуче сопровождающими каждый катер, Дина радовалась бурлящей жизни вокруг. После того, как катер причаливал к пляжу, она не упускала возможность понежиться в теплой морской воде и позагорать пару часов. А если она не забывала захватить интересную книгу – время вообще проходило прекрасно. Но в те дни, когда надо было ехать в командировку, она была лишена такого удовольствия. После возвращения поздно вечером, или вообще – ночью, одесситам приходилось, в лучшем случае, освежиться под холодной струей из-под крана, в худшем – ополоснуться водой из ведра, предусмотрительно оставленного сердобольными родственниками. Летом в Одессе всегда была проблема с водой. Старая система водоснабжения, которая латалась по обыкновению кусками, не выдерживала и вечно повреждалась. И с самого начала лета весь город был перерыт сплошными канавами, а одесситы горько шутили, что опять «готовятся к войне», и два раза в день ждали с ведрами в руках поливальные машины, которые обеспечивали их водой.

– Следует заметить, что от Одессы до З. добираться на дизеле, а потом – автобусе, приходилось не менее пяти часов. Летом такой путь в разгоряченном поезде и запыленном маленьком бусике был довольно утомительным. Поэтому, добравшись до задворков центральной районной больницы, я была уже уставшей. А теперь представьте условия работы местного эксперта! Прием потерпевших у него велся в одном кабинете с фтизиатром, что вообще недопустимо, а вскрытия – в старой трансформаторной будке, в которой и развернуться-то было невозможно! Итак, у коллеги идет оживленный прием туберкулезников, а меня у дверей ждет вторая очередь – битых и травмированных. На столе лежит пять(!) направлений на вскрытие. Раз мертвые ждали меня уже три дня, то могут подождать еще некоторое время. Потому что живые уже не могут ждать чисто психологически. Вижу по настроению, что у всех сейчас истерика начнется. Поэтому, разъяснив положение дел, начинаю прием живых лиц. И часа через два, наконец, попадаю в знаменитый морг области, из удобств которого есть только слив в полу. Воду носит ведрами старенькая санитарка – божий одуванчик. Помещение настолько маленькое, что в нем помещался лишь один секционный стол и каталка, с щелью между ними в сантиметров в тридцать. Хорошо, что я никогда не была полной. Два тела и маленькое тельце лежат на означенных предметах, а еще два – на полу, под ними. Рассуждая рационально, прихожу к выводу, что тело ребеночка оставлю в самую последнюю очередь, когда буду совсем уставшей. Вскрытия начинаю с самого массивного и уже подгнившего тела. Хоть подгнившими было уже большинство из них.

– Ужас! – передернула плечами тетя Лиля.

– Еще какой! – подтвердила Дина Алексеевна, – И вот так, постепенно освобождаю морг. Сделаю вскрытие – выдам тело родственникам, потом они мне следующее на стол кладут, а я иду выписывать врачебное свидетельство. Эта будка – морг была далековато от кабинета фтизиатра. Кстати, к началу вскрытий, коллега уже давно закончил свой прием. Продышусь минут пять на свежем воздухе, и – все сначала. Одно тело уже не могли поднять, и пришлось мне его прямо на полу, на коленях вскрывать. А вы удивляетесь, откуда у меня упорство. Выработалось от безысходности. Когда понимаешь, что никто, кроме тебя, этого не сделает, приходится становиться и делать! Короче, к тому моменту, когда у меня в работе осталось только тельце ребенка, я уже очень устала. И физически, и морально хотелось отдохнуть. Внимание уже несколько рассеялось и тоже требовало отдыха. Но с детьми у нас вечно бывают всякие неожиданности. Поэтому, я не расслабляюсь и иду беседовать с родителями. Они достаточно молодые – обоим до тридцати. В трауре, конечно. Заплаканные такие. Знаете, две черные скорбные такие фигуры… Спрашиваю у них о том, что произошло с ребенком.