Избранницы. 12 женских портретов на фоне времени

Продав в Торгсине какую-нибудь из чудом сохранившихся безделушек, подруги могли себе позволить побаловаться кофе, сваренном на спиртовке. Рассматривая причудливые узоры из кофейной гущи на дне треснутых фарфоровых чашечек, они вспоминали былые времена и тех, кого уже не было рядом.

…Холодным октябрьским днем 1933 года по московским улицам в направлении Ваганьковского кладбища двигалась телега, запряженная одной лошадью. На телеге стоял простой гроб, наскоро сколоченный из сосновых досок. За гробом шла женщина с мальчиком. И еще одна женщина, с мужем и двумя детьми. Женщину с мальчиком звали Татьяна Павловна Свешникова, ее сына – Алешей.

Никто не спешил присоединиться к этой скорбной процессии. Никто не спрашивал – кого хоронят? Даже из праздного любопытства. Никому не было до этого абсолютно никакого дела.

Миновали Петровку. Давным-давно на фасаде желтого двухэтажного здания, между гостиницей «Англия» и аптекой, красовалась яркая вывеска «Яков Пуаре. Гимнастика и фехтование». Теперь здесь возвышался большой дом номер семнадцать с многочисленными коммуналками. По вечерам на общих кухнях стоял разноголосый хор примусов, а по утрам опаздывавшие на работу жильцы привычно ссорились в очереди к умывальнику.

А вот и Тверской бульвар. Старинный особняк с большим квадратным стеклянным эркером, куда семья Пуаре переехала позже. И здесь ничто не напоминало о его прежних владельцах. Деревья еще не сбросили листву – лето выдалось дождливым.

Когда-то Мария любила взять извозчика и прокатиться по Тверской с ветерком. Особенно зимой, чтобы снег веером летел из-под полозьев саней. А теперь ее везли медленно. Очень медленно. Лошадь, тащившая за собой телегу, понуро плелась, с трудом передвигая ноги.

У края тротуара примостилась худенькая белокурая девушка. Старомодное длинное платье было туго стянуто пояском в талии. На бледном личике выделялись огромные голубые глаза.

– Я ехала домой, – звенел над немноголюдным бульваром нежный мелодичный голос. – Я думала о Вас…

И редкие прохожие бросали мелочь в старую потертую шляпу, стоявшую у ног невесть откуда взявшейся в сталинской Москве уличной певицы.

Любовь и кровь. Анастасия Вяльцева

Анастасию Вяльцеву называли Несравненной. Именно так, с большой буквы. Она вошла в искусство «белой цыганкой», королевой романса. Ее имя, гремевшее по всей дореволюционной России и стоявшее в одном ряду с великими именами Шаляпина, Собинова, Горького, Станиславского, Блока на какое-то время незаслуженно забыли. Но ее богатые исполнительские традиции продолжали жить в творчестве наших лучших эстрадных певиц, а романсам из ее обширного репертуара была уготована долгая жизнь – и на сцене, и вне нее.

И как о всякой великой женщине, о ней слагали легенды и небылицы. И крестьянское происхождение Вяльцевой порой подвергалось сомнению, и желание посчитать деньги в ее кошельке было сильно, и личная жизнь вызывала нездоровое любопытство. Как это так – примадонне уже за тридцать, а прекрасный принц все не появляется… Никого около нее нет. Неужели она действительно порядочная женщина и купец Елисеев здесь ни при чем?

…Ничто уже не могло ей помочь – ни двухмиллионное состояние, ни лучшие врачи, специально выписанные из-за границы, ни новейшие лекарства, ни тибетская магия популярного в Петербурге целителя Бадмаева, лечившего самого Распутина, ни поистине жертвенная преданность мужа, давшего ей свою кровь для переливания – врачи тогда не знали, что существуют разные группы крови, и, похоже, эта жертва была напрасной, – ни восторженная любовь ее почитателей по всей России.

Январь 1913 года. Популярный журнал «Театр и искусство» в разделе «хроника» опубликовал на своих страницах коротенькую заметку, которая в то время для сотен тысяч подданных Российской империи имела первостепенное значение: «Госпожа Вяльцева серьезно занемогла. Постигшая ее в пути во время последнего турне сильная простуда осложнилась плевритом, от которого артистка слегла. Ближайшие ее концерты, в Петербурге и в Москве, отменены». Роскошный дом на Мойке, стильно отделанный и любовно обставленный по последнему слову моды, – ведь она могла позволить себе любую прихоть – терял свою хозяйку. На всех газетных киосках ежедневно вывешивались сводки о состоянии ее здоровья. Ее силы непоправимо таяли. С каждым днем больной становилось все хуже и хуже. А ведь ей исполнилось только сорок два!

Несравненная Анастасия Вяльцева, царица русской эстрады Серебряного века, угасала от неизлечимой болезни крови. Она знала, что умирает, но держалась с редким спокойствием и мужеством. Составила завещание, выбрала прическу – знаменитую «вяльцевскую», с напуском, – заказала платье для похорон – любимое, белое, с розовыми лентами, – высказалась относительно убранства комнаты, в которой с ней будут прощаться, исповедалась. Она отдавала последние распоряжения, как будто готовилась в очередной раз выйти на сцену к обожающей ее публике, в своем роскошном белом платье, расшитом бриллиантами и украшенном кружевом, с большим цветком белой гортензии, приколотом у выреза.

«Все говорят, что я ветрена бываю…» – пела Вяльцева в одном из своих «коронных» романсов. А в жизни она была серьезной и обстоятельной, скромной и трудолюбивой, сердечной и простой в обхождении, деловитой и практичной, так же как и ее мама Мария Тихоновна, неустанно дежурившая у постели дочери, добропорядочной христианкой, не поверившей гороскопу, предсказавшему ей болезнь и смерть в 1913 году.

К несчастью, все именно так и случилось. Она уже давно неважно себя чувствовала, но, по собственному признанию, не могла сидеть без дела. «Я – слуга публики», – говорила о себе певица.

Вопреки предписаниям врачей она все же отправилась в длительное турне по российским городам, где ее с нетерпением ждали. Предстояло дать сорок сольных концертов. Ей стало плохо на гастролях в Курске, прямо на сцене, во время выступления. Она всегда была хрупкая, тоненькая и бледная, с каким-то болезненным надломом, и эти модные в эпоху декаданса черты, роднившие ее с загадочной блоковской «Незнакомкой» и нервными, томными красавицами с портретов Константина Сомова, как оказалось, таили в себе зловещие признаки смертельного недуга.

Перед глазами певцы проносилась вся ее короткая, яркая жизнь.

Последним городом, где она пела, стал Воронеж. Да, это был Воронеж, когда публике, как всегда до отказа заполнившей зал, пришлось ждать до десяти вечера, а занавес никак не открывали, потому что Анастасия Дмитриевна, вконец обессиленная, все не могла подняться с дивана…

Недаром ее постоянный аккомпаниатор, бессменный спутник всех ее гастрольных поездок, знаменитый Алексей Владимирович Таскин назвал этот концерт панихидой. Опираясь то на рояль, то на пианиста, пытаясь превозмочь страдания, силясь скрыть пробегавшую по ее лицу болезненную гримасу, Вяльцева пела в последний раз, еще не зная об этом. Не знала этого, не хотела в это верить и публика…

«Не уходи, побудь со мною…»

Анастасии Дмитриевне, как, пожалуй, больше никому, было посвящено огромное количество романсов. Многие композиторы, вдохновленные Вяльцевой, создали поистине великолепные образцы этого жанра: Чернявский, Пригожий, Зубов, написавший для нее более двадцати романсов. Среди них ставшие классикой «Не уходи, побудь со мною», «Под чарующей лаской твоею», «Я тебя бесконечно люблю»…

…Николай Владимирович Зубов сидел у раскрытого рояля в своем кабинете. Он не был профессиональным музыкантом, каждый день отправлялся на службу в канцелярию градоначальника Санкт-Петербурга, но самое большое для себя удовольствие находил в сочинении музыки. Да и поэзии был не чужд. Широкую известность ему принесли романсы. Он написал их добрую сотню – один лучше другого.

Сегодня с утра в голове снова звучит какая-то новая мелодия. Он попробовал наиграть ее, и с каждым следующим тактом она нравилась ему все больше и больше. Похоже, получилось. Николай Владимирович проиграл только что рожденную мелодию несколько раз подряд и вдруг явственно услышал, как низкий, чувственный, обволакивающий голос – ее голос – поет этот романс…

Со стен кабинета на него смотрели ее фотографии в изящных рамках – вполоборота на фоне резной спинки стула причудливой формы, в полный рост в шикарном концертном платье… А на этой фотографии, снятой в знаменитом ателье Мразовской на Невском, она в своей первой роли, принесшей ей громкий успех. Непринужденно и чуть игриво оперлась она подбородком на сложенные руки. А вот она, загадочная, в шляпе с перьями. Он знал ее черты до мелочей, но в который раз продолжал вглядываться в эти столь дорогие его сердцу изображения. Милая Анастасия Дмитриевна. Любимая, единственная, далекая…

Николай Владимирович, казалось, грезил наяву. Время текло. Он его не замечал, в который раз полностью отдавшись своим мыслям. За окнами кабинета сгущались сумерки и медленно падал крупный, рыхлый снег. Город заволакивало призрачной снежной пеленой, в которой терялись, расплываясь в предвечерней мгле, очертания зданий и мостов над Невой. Глаза Николая Владимировича были закрыты, но он явственно видел перед собой предмет своих мечтаний.

…Это тонкое бледное лицо, озарявшееся загадочной, неповторимой, обворожительной улыбкой. «Вяльцевская» улыбка волновала и обещала, сводила с ума, усмиряла бушующую толпу поклонников, ее запомнили все современники этой выдающейся артистки.

Тонкие нежные руки с изысканным абрисом кистей – совсем не крестьянские. Когда во время концерта певца протягивала их к зрителям, каждый сидящий в зале ощущал, что она обращается именно к нему, что только ему она дарит свое чарующее искусство…

Капризный излом бровей, пышные пепельные волосы, сияющие серо-зеленые глаза. Магические флюиды пленительной женственности, распространявшиеся вокруг нее, как некое благоухание, где бы она ни находилась, перетекавшие через рампу и долетавшие до самой галерки.

Голос необыкновенной красоты и редкого диапазона – больше двух октав, – обволакивавший мягким бархатом грудного звука, звеневший хрусталиками и рассыпавшийся дивными переливами на высоких нотах.

«Вяльцева… покоряла своим низким, грудным голосом мягкого тембра», – вспоминал старейший русский певец Митрофан Иванович Днепров. «Она поет романсы, неимоверно затягивая красивые верхи своим звонким голоском» – таково впечатление рецензента газеты «Слово».

В голосе Вяльцевой было столько красок, столько разнообразных интонаций, столько выразительности, что, услышав ее голос на пластинке – только лишь на пластинке! – Илья Ефимович Репин в восторге воскликнул: «Вот что значит истинный талант! Вот где душа гения, озаренная божественным отражением».

Поэтическое описание голоса Вяльцевой оставил навсегда очарованный ею Александр Александрович Блок:

Дивный голос твой, низкий и странный,
Славит бурю цыганских страстей.

Дивный, низкий, странный, проникающий в самое сердце слушателей…

Вяльцеву называли «художницей слова, чаровницей улыбки, творцом оригинальной, ей одной присущей мелодекламации». В ней было что-то необъяснимое, колдовское. Когда она пела, публика буквально погружалась в транс. От Вяльцевой невозможно было отвести глаз. Подай она знак – и зрители, не задумываясь о последствиях, тотчас прыгнули бы с галерки прямо на сцену. Эмоциональный накал на ее выступлениях достигал такой высоты, публика была наэлектризована настолько, что сломанные стулья и бурные потасовки с вмешательством полиции были не редкостью.

Чары, гипноз, магнетизм…

Без сомнения, это была роковая женщина. Она звала, манила, притягивала. В ней мерцала таинственная прелесть русалки, загадочная красота сирены, зачаровывавшей своим волшебным пением. Она заставляла забыть о времени – концерты, длившиеся иной раз по четыре-пять часов, проносились как одно мгновение.

А что творилось в зале во время бисирований! Невероятно, но Вяльцева пела на бис до двадцати пяти произведений. По сути, это был концерт после концерта. Она покорно выполняла просьбы зрителей, срывавшихся со своих мест поближе к сцене, забивавших все проходы и наперебой выкрикивавших названия полюбившихся романсов и песен: «Ветерочек», «Шалишь», «Цыганка», «Уголок», «Ночи безумные»…

По выражению ее импресарио, Вяльцева «бросала себя беспощадной публике полными горстями». Надолго ли ее могло хватить при такой безудержной трате сил и эмоций? Ей говорили: «Что вы делаете? Вы себя убиваете! К чему эта безумная расточительность? Зачем вы поете столько „бисов“? Ведь публика – тиран алчный, ненасытный, безжалостный!» Вяльцева отвечала: «Они заплатили деньги и поэтому могут требовать!»

«Я очень уважаю Вас, Николай Владимирович, и очень ценю как композитора. Вы – мой любимый автор. Ваши произведения я всегда пою с особым удовольствием».

Эти слова Анастасии Дмитриевны – самое дорогое, что у него есть. И разве этого мало?

Прошло шесть лет с тех пор, как Зубов увидел ее впервые. А такое ощущение, что это было совсем недавно. Вчера, на концерте. Не думать о ней он не мог. Они никогда не будут вместе. Он это понимает. Его любовь останется без ответа. Пусть так. Но есть ли в мире что-нибудь выше и благословенней неутоленной любви? И все равно в его душе теплилась надежда…

Николай Владимирович очнулся от забытья и в первый момент не понял, где находится. В комнате было темно. Он зажег свечу, обмакнул тонко очиненное перо в черную тушь, и на заглавном листе нотной тетради появилось название нового романса – «Не уходи, побудь со мною».

Что касается нот, то Зубов их не знал и записывать не умел. Любую мелодию он воспринимал на слух и мог тут же ее сыграть. Память прекрасная, музыкальный слух великолепный, а вот с нотной грамотой он не в ладах. Линейки, ключи, черные закорючки с хвостиками и без них, какие-то странные знаки – диезы и бемоли. Нет, это ему не по силам. Но не беда. Завтра он позовет кого-нибудь из знакомых музыкантов, наиграет ему мелодию, и тот уже запишет новое произведение, как полагается, с помощью нотных знаков. А что касается посвящения…

Чуть отступя от заглавия, Зубов в который раз с нежностью, чуть дрожащей рукой вывел все то же имя – «Анастасии Дмитриевне Вяльцевой».

Восхождение к славе

Будущая звезда эстрады родилась в 1871 году в Орловской губернии, в городе Трубчевске, по другим сведениям – в слободе Алтухово, в крестьянской семье, но в деревне никогда не жила. Отец рано умер, оставив семью без средств к существованию. Но, вопреки паспортным данным, в семье из поколения в поколение передается легенда, что Анастасия и ее младший брат Ананий были незаконнорожденными детьми кого-то из лиц, приближенных к графам Орловским. А может, и самого графа – Дмитрий Вяльцев, давший детям свое имя, работал на лесных дачах Орловских. Впрочем, никаких доказательств этого нет, но хорошо известна особая нежность артистки к незаконнорожденным детям. И вообще, она любила детей, которых у нее самой не было.

Известный эстрадный певец Вадим Алексеевич Козин, живший в Петербурге, вспоминал, что Вяльцева часто приезжала к ним в гости, и обязательно с подарками для детей. Визиты «тети Насти», красивой, оживленной, доброжелательной, были праздником. Она появлялась после концерта в театре «Буфф», и в доме сразу же все приходило в движение. Домашние метались по комнатам, начинали хлопотать на кухне. Тетя Настя непременно привозила большой бумажный пакет с фруктами, конфетами и другими сладостями, предназначенными специально для маленьких.