Во славу Блистательного Дома

* * *

Обед нам подали приятнейший. Как говорили армейские классики – простой, но обильный. После чего начали наслаждаться жизнью. На полный организм наслаждаться жизнью куда как приятно. Но не получилось. Кого-то мы в этом заведении заинтересовали. Неудивительно, но зачем?

По идее, конечно, какого-то уж особого внимания мы привлекать не должны были. Как указывалось выше, пребывали здесь персонажи и поэкзотичнее, но... Жизнь, как известно, из мелочей складывается. А отец-командир, товарищ Сергей Идонгович, как раз на означенные мелочи внимания-то и не обращал. Естественно это. Ну скажите на милость, какой командир роты спецназа будет бойцу, не в одном бою, заметьте, проверенному, устройство автомата разъяснять. Вот и товарищ Тивас в высях горно-стратегических пребывал: каждый боец обязан-де маневр свой знать, и это правильно. Но боец бойцу рознь. Тем более если он дикарь дикарем в обыденной жизни, хотя в лесу, конечно, царь зверей. А вот Саин пояснил, с задержкой и некоторой издевкой. Дело в том, что одеяния из кожи огнистых змеев при своей весьма высокой ценности указывали, причем совершенно недвусмысленно, на принадлежность к братству вольных воителей, не странствующих, а именно вольных, то бишь, наемников. А с сообществом этим, как, впрочем, и со многими другими, цех студиозусов пребывал в весьма сложных взаимоотношениях. Нет, конечно, прецеденты случались. И наемники в студенты уходили, и студенты по излишней живости характера плащ странствий надевали. Случались прецеденты. Но вот так вот нахально, в студенческий кабак... Моветон. И если я в своем френчике еще как-то укладывался в мироощущения окружающих, то шикарный длинный плащ Хамыца очень быстро заделался целью весьма-таки проказливых взоров. А как известно, шутит студенчество порой скверно.

– Ах, посмотрите, конт, как огромен этот свирепый наемник, – раздалось вдруг за соседним столом. И говорит кто, не поймешь: те, кто на нас глядит, доброжелательные все такие, отнюдь не испуганные. Те, что спиной к нам сидят, не вертятся.

– А меч, а меч! – Спокойно сидевший до этого Хамыц вдруг прислушался и напрягся. Ощутимо. Он, похоже, больше людей, что спокойно перемещаться мешали, только тех, кто его оружие критиковал, недолюбливал.

– Прекрасен, прекрасен! – заворковали на несколько голосов. Хамыц расслабился.

– Кто?

– И меч, и наемник, – шаловливо вынесли резюме соседи.

– А плеч разворот? Да, плеч разворот! А волосы до плеч? Да, волосы до плеч.

Признаюсь, за все время нашего путешествия я так и не понял, когда мой вечноулыбающийся предок шутит, а когда говорит серьезно. Вот и сейчас, одарив широченной улыбкой пробегающую мимо нашего стола симпатичную официантку, он вдруг поинтересовался:

– Прости, алдар, не скажешь ли, сколь вольны нравы в этой стране?

Я пожал плечами.

– Ведь сколь странно, что в заведении, где еду подают, столь милые девицы. – А куртуазности он у Унго набрался, набрался. Пробегающая в обратном направлении официантка, молоденькая, милая такая, не поленилась оглянуться и одарить обаятельного великана приятнейшей улыбкой.

– ...слышать голоса тех, кто женщинам предпочитает мужчин... – За соседним столом вдруг ворковать перестали. – Когда я был в стране Рум, там встречались люди как мужчины внешне, но сами мужчинам отдавались. – За соседним столом установилась тишина. – Правда, – философски закончил студент, – сколько стран, столько и нравов.

С трудом сдерживая улыбку, я был вынужден согласиться:

– Ты прав, брат мой.

Один из сидевших к нам спиной не встал на ноги. Взлетел. Развернулся.

– Да что он себе позволяет! – взвыл он. – Поединок!

Хамыц развернулся неторопливо. Приложил ладонь к уху. Причем оказалась она в опасной близости от рукояти меча.

– Ты говоришь, что?

Из-за других столов послышались смешки.

Юноша с односторонним чувством юмора покраснел, как бурак.

– Я сказал – поединок!

– А мне все равно, что ты говоришь. Иди посуду мой.

Парень явно собрался взяться за оружие.

Реакция окружающих мне в целом нравилась. Массы, в простоте своей, к таким скандалам были привычны. Из-за столов никто не вскакивал, разнимать не лез, так, отдельные, далеко сидящие, вроде как привстали, чтобы видеть.

Что делать, студенчество! А то ведь как бывает, только люди соберутся отношения выяснять, как доброхоты набегут, в рожу друг дружке насовать помешают, пар, так сказать, спустить. Те злобу и затаят, а там и до смертоубийства недалеко.

Наш оппонент рефлексиями не страдал, как, впрочем, и богатством словарного запаса.

– Поединок! – почти закричал он. И вдруг с треском распахнулась дверь недалеко от нас. В каждом приличном заведении ведь кабинеты есть.

– Лорд-проректор, – испуганно прошелестело по кабаку.

* * *

Вмешавшийся в свару меньше всего походил на лорда, хотя вот здесь я могу ошибиться, видеть мне пока приходилось лишь лордов южных. Так что, вдруг они здесь другие? Этот вот был очень... авантажный. И относить к такому обращение «лорд-проректор» мне, например, в голову бы пришло в последнюю очередь. Потому как был он кудлат, громаден, широкоплеч, грудаст, пузат и краснорож. За последний эпитет, может, и стоило бы принести извинения, но лицом фейс сего благородного мужа назвать язык не поворачивался. Жезлом, на который опирался достойный ученый, можно было прибить дракона средних размеров. При должной сноровке, конечно, потому как выглядел предмет увесисто. Бордовая мантия, в соответствии со справкой Саина, указывала на то, что специализировался великан в сфере наук отвлеченных – философии, логики, схоластики. Но студенчество поглядывало на педагога, представлявшего столь мирные дисциплины, не только с уважением. С опаской посматривали на наставника студиозусы.