Мечты о лучшей жизни

В очередной раз родительница супруги Реброва появилась в их квартирке уже в сопровождении молодого подполковника, который только что окончил Академию тыла и транспорта и был распределен к ее мужу замом все по тому же тылу. Гость подливал Николаю армянский коньяк «Ахтамар», а мать, выманив дочку на кухню, спросила у Милы:

– Ну, как?

Верная жена Реброва пожала плечами.

– Ты знаешь, кто у него отец? – зашептала родительница.

– Кто? – переспросила Мила.

Теща замялась: то ли забыла, то ли не знала, кто именно. Но быстро нашлась:

– Да уж не какой-нибудь там ветеринаришка.

Гость был увлечен рассказыванием армейских анекдотов и потому в первый свой визит ничего не сообщил о своих родителях. Перед уходом он поведал и пару совсем уж казарменных анекдотов, только вместо положенных по тексту слов произносил: «Ля, ля, ля», чему сам очень смеялся. А теща, перегнувшись через стол, заметила дочке:

– У него большое будущее.

И на секунду закатила глаза, словно собиралась упасть в обморок, представляя, каких высот может достигнуть сей молодой человек.

Подполковника звали Семеном. Он стал заезжать к Ребровым в гости уже без жены начальника, но с коньяком. И Николай об этих его визитах ничего, естественно, не знал. Правда, иногда, приходя домой, ложась в теплую постель и целуя жену, чувствовал запах «Ахтамара». Но даже тогда подозрения не находили места в сердце Коли, переполненном любовью.

И вот однажды в прекрасный весенний слякотный вечер он примчался домой, держа в руке букетик почти живых цветов. Открыв ключом дверь квартирки, Ребров, еще не догадавшись о кознях бога войны, крикнул с порога:

– Дорогая, собирайся: мы идем в театр. Я купил два билета на «Историю лошади».

Но ему никто не ответил. Потому что в квартире никого не было, только холодная постель с двумя примятыми подушками и пустая бутылка «Ахтамара» на столе. Под бутылкой лежала записка: «Мне надоело отбивать мужа у любящего его зверинца. Для тебя больная черепаха дороже жены. Желаю в следующий раз жениться на достойной тебя гадюке».

Это был сильный удар. Но Николай Сергеевич не обиделся на жену. Он ее любил.

Мила ушла к Семену, отец которого, кстати, оказался трактористом. Но у нас в стране, как известно, сын за отца не ответчик.

Развели их быстро, минут за пять, потому что у бывших супругов не было детей и материальных претензий друг к другу. Мила поступила очень благородно, оставив бывшему мужу квартиру, забрала только корейский телевизор и японский музыкальный центр с караоке. Теперь она могла петь с Семеном строевые песни под музыку.

Как у нее сложилась дальнейшая жизнь, Ребров не знал. И вот эта встреча в роскошном загородном особняке…

Фары светили все слабее и слабее. Но лес должен был скоро закончиться, начнется нормальная трасса – четырехполосная, с подсветкой. Николай Сергеевич нажал акселератор, прибавляя газу. И в этот момент в освещенном пятне, бежавшем перед капотом, он на мгновение увидел лохматого пса, глаза которого блеснули, отразив лучи фар. Нога машинально вдавила педаль тормоза до упора, но тут же последовал удар. Автомобиль занесло, крутануло на месте, и «Нива» въехала в сугроб на обочине.

«Надо же быть таким невнимательным, – подумал Ребров, – собаку сбил». Он клял себя за то, что слишком углубился в воспоминания и потерял над собой контроль, отвлекся от дороги, – и вот результат.

Николай Сергеевич повернул ключ, завел двигатель и выехал из сугроба. Посмотрел назад на дорогу, но там было темно. Мелькнула мысль: надо бы поскорее уехать, а то появится сейчас хозяин пса, будет крик. И, вполне возможно, слезы. Да, лучше быстренько смыться.

Ребров уже хотел включить первую передачу, однако вместо этого открыл дверь и вышел на покрытую снегом дорогу. Собака лежала шагах в десяти позади «Нивы», дышала тяжело и хрипло. Вокруг полный мрак и мертвая тишина – слышно даже, как где-то далеко каркает ворона, одуревшая от ранней зимы.

Возвратившись в автомобиль, Николай Сергеевич осторожно задним ходом проехал несколько метров, остановился возле сбитого им несчастного животного, открыл багажник, разложил сиденье. Потом подошел к псу, с трудом поднял его на руки и положил в автомобиль. Шерсть была мокрой и жесткой.

Остаток пути Ребров ехал осторожно, но собаки больше на дорогу не выбегали. Сначала он открыл дверь квартиры и, оставив ее распахнутой, вернулся за животным, внес его внутрь, положил в комнате недалеко от стула, на котором стояла откупоренная бутылка вина, затем вышел во двор и закрыл дверь багажника.

Вернувшись домой, включил свет в коридоре, снял куртку, начал разуваться, посмотрел в комнату и – замер. Нет, не замер, а превратился в соляной столб: посреди его комнаты на полу лежал… волк. Не волк даже, а волчица. Причем беременная. Так Николай Сергеевич и стоял – в одном ботинке и не веря своим глазам. Во-первых, откуда взялись волки в пригородном лесу? А во-вторых, волчица не может быть беременной в октябре. Пары создаются весной, волчата рождаются летом. А сейчас осень, октябрь. Хотя если посмотреть в окно, то настоящая зима. Но вот же, пожалуйста, в его комнате лежит чуть не убитая им волчица. Она еле дышит, бока вздымаются тяжело и редко, только иногда по всему телу и большому животу пробегает слабая дрожь, будто животное все еще пытается перескочить через дорогу.

В морозилке у Николая Сергеевича лежал кусок говядины, купленный еще пару недель назад. Но суп так и не был сварен. Теперь же Ребров положил замороженное мясо в кастрюлю с водой и поставил на огонь, чтобы быстрее оттаяло. Нашелся еще пакет молока. Перелив его в миску, он вошел в комнату и поставил емкость на пол возле морды волчицы. Приоткрылся желто-карий глаз, но зверь явно не видел ни миску, ни человека – перед его равнодушным взором уже стояла вечность. Николай Сергеевич погладил без надавливания шерсть на спине и на боку, осмотрел лапы. Переломов не было. Волчица лежала тихо, и глаза ее были вновь закрыты. На кухне в кастрюле забулькала вода, волчье ухо дернулось и снова замерло. На полу растекалось мокрое пятно от растаявшего снега, запахло шерстью, логовом, дремучим лесом.

Ребров достал размороженное мясо, переложил в другую кастрюлю, сам не понимая, зачем. Сейчас все происходило как бы помимо его воли, словно какая-то магическая сила заставляла ветеринара ходить по квартире, что-то брать в руки, потом ставить обратно. Что предпринять, Николай Сергеевич не знал. На полу комнаты лежал дикий зверь, и планов на завтра в отношении него не было никаких.

Он прошел в маленькую спаленку, лег на постель, не снимая одежды, будто ожидая, что его вот-вот позовут. Посмотрел за окно на падающий снег, вспомнил Милу, ее поцелуи – и заснул.

Через какое-то время очнулся и не мог понять, отчего. Сквозь сон долетел до сознания какой-то звук, вроде бы что-то звякнуло в соседней комнате. Но там же никого нет… И тут вспомнилось – там волчица! Звук повторился – звякнула миска, и Ребров услышал стон, почти человеческий.

Николай Сергеевич встал и, войдя в соседнюю комнату, даже не включая свет, понял – волчица рожает. Ветеринар сразу успокоился – этот процесс он видел уже не один раз и теперь знал, что надо делать.

Когда забрезжил рассвет, а с крыш полились потоки растаявшего снега, Ребров положил в полиэтиленовый пакет двух мертворожденных волчат, вышел из дома, сел в «Ниву» и поехал в лес. Между двумя елками вырыл неглубокую ямку и закопал бедолаг.

Было уже светло, когда он вернулся домой, чтобы переодеться. Пришедшая в себя волчица вылизывала единственного живого детеныша, но когда Николай Сергеевич хотел войти в комнату, чтобы вытереть разлитое ночью молоко и забрать перевернутую миску, она оскалила клыки и негромко рыкнула для острастки.

Город утопал в грязных лужах вчерашнего снега. К вечеру, правда, вода сошла немного, но все равно «Нива» несла за собой два веера брызг. Обменяв доллары на рубли, Ребров заскочил на рынок, купил большой кусок парной говядины и освежеванную тушку кролика. Но домой так и не заехал, поспешив на пятьдесят четвертый километр.

Борис встретил его с распростертыми объятиями.

– Ты, Коля, и впрямь волшебник! – воскликнул он. – Пойдем, покажу Барыгу.

Жеребец переминался на песке небольшого манежа, и Ребров еще раз поразился его красоте. Но как только ветеринар подошел поближе, конь, словно почуяв что-то, попятился и захрапел.

– Стоять! – одернул его хозяин. Потом, обернувшись к ветеринару, произнес: – Еще неделька, и можно под седло.

– Я бы не советовал так спешить, через две недели, не раньше, – сказал Николай Сергеевич. И тут же покраснел, неожиданно поняв, что приехал сюда не ради больной лошади, не из-за желания заработать денег. Мила! Вот почему он сегодня так рвался сюда, поминутно вскидывая руку, чтобы посмотреть на часы, вот почему время тянулось так медленно.

– Коля, поужинаешь с нами? – предложил Борис.

Ребров, сделав вид, что раздумывает, огляделся зачем-то по сторонам, вздохнул, опять посмотрел на часы и быстро, чтобы хозяин не передумал, согласился.

Они сидели вдвоем в столовой, на стенах которой висели цветные эстампы с изображением сцен английской охоты. А среди них была большая картина, написанная маслом, – обнаженная женщина на мощном коне. Женщину, как видно, срисовали из журнала «Плейбой», а моделью для лошади послужил французский тяжеловоз.

– Вот эта красавица, – хозяин дома показал ложкой на грудастую леди Годиву, – и проскакала через весь Лондон.

– Не могла она проскакать, – спокойно заметил Николай Сергеевич. – У першеронов основной аллюр – шаг. Как ни пришпоривай, конь будет плестись еле-еле.

В столовую вошла ослепительно прекрасная Мила в длинном тонком свитерке и обтягивающих ноги лосинах.

– Здравствуйте. – Взгляд равнодушно скользнул по Реброву, и тут же Мила обратилась к мужу: – Звонила твоя мама…

Но Борис перебил жену:

– Слышь, вот он, – владелец жеребца мотнул головой на гостя, – говорит, что эта Годзилла на тихоходной лошади таскалась целый день голой по Лондону.

– Вообще-то это было в Ковентри, – тихо сказал Ребров, стараясь не смотреть в сторону Милы.

Но Борис выплюнул на стол косточку от маслины и, казалось, не услышал замечания.

– Ну, чего там мать хотела? – спросил он жену.