Аттила. Предводитель гуннов

Это злодеяние стало причиной последовавших вслед за тем событий. Когда в 408 году Аларих снова вторгся в район Венеции, он грабил и разрушал все, что заблагорассудится, ибо не было никого, кто мог ему противостоять. Он вышел к большой дороге, ведущей на юг, и убедился, что ворота открыты. Не встретив сопротивления, он прошел Равенну, маршем двинулся к Риму и после трех попыток осады все же вошел в город, разграбил его и двинулся к югу, чтобы разграбить его и Сицилию. Когда в 410 году он умер в Косенце, в его обозе была взятая в плен Плацидия, сестра императора. Шурин Алариха Атаульф, которого готы после торжественных похорон его предшественника подняли на щиты, провозгласив своим королем, заключил мир с Гонорием – точно такой же, какой несколько лет назад Аларих заключил с Константинополем. Он был принят на службу империи, дал согласие уйти за Альпы и получил руку Плацидии, сестры императора, что стало прецедентом для куда более дерзких требований. Пока было обеспечено отступление варваров и мир в Италии был восстановлен. Он длился примерно сорок два года.

Интересно убедиться в сходстве нападений Алариха на Восток и на Запад. Единственная разница между ними заключалась в том, что Константинополь не подвергался настоящей угрозе, в то время как Рим был захвачен и разграблен. Цель обоих вторжений была одна и та же – добыча; идентичен был и результат в обоих случаях – взимание дани и прием на имперскую службу в обмен на немедленный уход варваров из захваченных провинций.

Неудачи империи на востоке и западе обусловливались крахом морали и политики; не надо считать их военными неудачами: стоило Алариху напасть, как он всегда терпел поражение. Запад не смог перейти в наступление, и это в конечном итоге привело к падению Рима. Наверное, императорские советники посчитали, что успешно решили проблему, когда после смерти Алариха добились возвращения варваров за Альпы – а те с радостью отступили, как им было приказано, потому что ощущали себя в ловушке, – и обеспечили их нейтралитет, приняв на службу империи, но последовавший за этим мир, который длился чуть дольше жизни одного поколения, оказался непрочным и иллюзорным.

Империя в целом получила от Алариха тяжелый удар, от которого так и не смогла полностью оправиться. Правда, многое, что случилось сразу же после ухода Атаульфа, сложилось как нельзя лучше. Плацидия, сперва военная добыча, затем невеста, позже сбежавшая вдова наследника Алариха, с триумфом вернулась в Равенну. Там она против своего желания стала невестой спасшего ее Константина. Благодаря ее влиянию, когда после смерти Гонория, возложив на себя титул Августы, она правила в Равенне как опекунша сына, юного Цезаря Валентиниана, установилось новое, пусть и слабое, «сердечное согласие». Италия вернулась к процветанию, а служивший Плацидии Аэций стал таким же крупным военачальником, как и великий Стилихон. Хотя Италия была спасена, другим провинциям угрожала опасность, и она сама видела, как Бонифаций предал Африку, которая была отдана на разграбление вандалам под командой Гензериха. Ни спокойствие, царящее в границах ее владений, ни жизнь двора не могли дать ей уверенности в будущем. Если ее сын Валентиниан был просто глупым и чувствительным юношей, то дочь Гонория была поймана на грязной интрижке с дворцовым управляющим и, отосланная в ссыпку в Константинополь, мечтала о романтической судьбе своей матери и о том, чтобы заключить брак с новым молодым властителем гуннов, который скоро обретет известность под именем Аттила, – нужно было только дать ему понять, чтобы он похитил ее, как гот Атаульф похитил Плацидию.

Таково было положение дел в западных владениях. Не лучше были дела и в Константинополе. Феодосий, прозванный Каллиграфом, был не столько государственным мужем, сколько любителем изящных искусств. Его окружение состояло из мелких бездарностей, занятых не безопасностью государства, а выяснением теологических противоречий; всем им была свойственна циничная продажность, в которой тонуло всякое понятие о благородстве. Никто ни на Востоке, ни на Западе не был в состоянии уловить и понять близящуюся опасность. Неужели у правительства империи полностью отсутствовало понимание того, что означают наступления готов, нападения вандалов? Неужели они были не в состоянии вспомнить, что находится за Рейном и Дунаем? Неужели они забыли о гуннах?

Глава 2

Гунны и Аттила

Народ, именуемый гуннами, который «почти не упоминается в других письменных сообщениях», был описан Аммианом Марцеллином в тридцать первой книге его «Истории Рима». Аммиан жил в конце четвертого столетия и был римским историком, родившимся в Антиохии от греческих родителей. Приняв участие в войнах в Галлии, Германии и на Востоке, он осел в Риме и занялся историей. Гуннов он описывал как народ, «живущий между Азовским морем и границами Замерзшего океана». И добавлял, что «дикость этого народа не имеет себе равных». Затем он дает им подробное описание:

«В раннем детстве им на щеки наносят глубокие шрамы[6 - Прусские студенты и сегодня известны тем, что носят на лице шрамы, полученные во время дуэлей в университетах. (Примеч. авт.)], и когда приходит время отращивать бороды, то на месте множества шрамов волосы не растут и посему они до старости остаются безбородыми, как евнухи. В то же время у них сильные конечности и крепкие шеи; их отличает могучее телосложение, но они настолько коротконоги, что их можно представить в виде двуногих животных или решить, что их фигуры грубо вырублены топором.

Пусть даже они похожи на людей (хотя очень уродливы), но столь далеки от цивилизации, что не пользуются ни огнем, ни приготовленной пищей, а существуют за счет кореньев, которые находят в полях, или сырого мяса различных животных, которое просто слегка согревают, кладя на спины своих коней и садясь на него.

Они не живут под крышами домов, считая их могилами, и входят туда только по необходимости. У них почти не бывает даже хижин, крытых тростником; они скитаются по горам и лесам, с детства привыкая к тяжелейшим условиям холода, жажды и голода.

Они носят одежду из льна или из сшитых шкурок полевых мышей, пользуясь ею и у себя на родине, и за ее пределами. Стоит ему надеть такую рубаху, и он никогда ее не меняет, пока она не истлеет и не распадется на куски. Головы они покрывают круглыми шапками, а волосатые ноги – козьими шкурами, и обувь, которую они носят не снимая, так неуклюжа, что мешает им при ходьбе.

В силу этого гунны не годятся для пешего строя; но с другой стороны, они представляют единое целое со своими конями, некрасивыми, но выносливыми; часто они сидят на них боком, как женщины. Говоря прямо, они могут не слезать с них круглые сутки; сидя верхом, они покупают и продают, едят и пьют, а склонившись к короткой шее своего коня, даже спят и дремлют. Сидя верхом, они спорят и совещаются. Они не признают власти короля, но подчиняются своим выбранным вождям.

Атакуя, они порой вступают в бой многочисленным сомкнутым строем, издавая разнообразные жуткие вопли. Тем не менее куда чаще они дерутся каждый сам по себе, внезапно рассыпаясь, собираются снова и, нанеся врагу страшные потери, рассеиваются в разные стороны, избегая штурма укрепленных мест и бастионов. Следует признать, что они выдающиеся воины…

Никто из них никогда не пахал и даже не брался за ручки плуга, потому что они терпеть не могут оседлую жизнь и, подобно бездомным бродягам, странствуют со своими кибитками, которые и являются их жилищами. Похоже, они находятся в непрестанном движении… Никто из них не в состоянии ответить на вопрос, где он рожден; ибо зачинали его в одном месте, появился на свет далеко от него и рос в еще более дальних местах.

Они склонны к предательству и непостоянству и, подобно диким животным, совершенно не понимают разницы между добром и злом. Выражаются они с трудом и непонятно, не испытывают уважения ни к одной из религий или культов, с чрезмерной алчностью относятся к золоту и столь непостоянны и сварливы, что много раз в течение дня без всякого повода затевают ссоры со своими товарищами и отказываются мириться».

Таков был народ, который, по Аммиану, являлся «истинной причиной многообразных бед и несчастий», обрушившихся на Римскую империю в пятом веке нашей эры.

За шестьдесят пять лет до того, как они стали представлять прямую угрозу цивилизации и Римской империи, то есть в 376 году, в ходе первого известного натиска на границы римского мира они погнали перед собой готов. Сами же, пусть и были законченными варварами, не решились на прямое нападение на нашу цивилизацию, хотя в 396 году пересекли Кавказ, рейдом прошли через Армению и, как упоминает Клавдий, «опустошили плодородные поля Сирии». Тем не менее в 409 году Аларих, нацелившись на Италию, пересек Дунай и вторгся в Болгарию. Ульдин, их вождь, со свойственным варварам хвастовством заявлял: «Еще до захода солнца я завоюю все, что пожелаю».

В первый раз варвары громогласно и уверенно заявили о «своем месте под солнцем» – кому бы оно ни принадлежало. Хвастливое заявление Ульдина было лишь прелюдией к его взлету и падению. В столпотворении народов не столь варварских, как он, вестготам, вандалам, аланам и гуннам фактически не оставалось ничего иного, как выдавить готов. Когда они вторглись в империю, в Галлию, Испанию и Африку, он, наихудший из всех, наконец получил свободу угрожать христианству и его столицам – Константинополю и Риму.

Но лишь когда два брата Аттила и Бледа в 423 году воссели на трон гуннов – если его вообще можно так называть, – именно гунны сделались прямой и непосредственной опасностью для цивилизации.

Она уже была наполовину разрушена, растерзанная и истекающая кровью от ран, которые наносили постоянные вторжения варваров к югу от Дуная и Рейна, когда они доходили едва ли не до сердца империи, до Константинополя, когда стояли под стенами Рима и ему грозила опасность вторжения дикарских языческих орд, полных желания убивать и насиловать, грабить и разрушать.

Контраст между этими двумя нападениями, Алариха, а теперь Аттилы, был разителен. Можно было восхищаться и даже защищать Алариха, и многие историки делали и то и другое. Аттила со свирепостью дикого зверя напал на империю и христианство. И если готы считались христианами – пусть и арианами, то гунны были закоренелыми язычниками. По крайней мере, Аларих уважал звание римлянина и готов был принять его; Аттила же презирал его, ненавидел и хотел стереть Рим с лица земли. Если и есть хоть какое-то различие в морали готов и гуннов, нападавших на империю, то в военном плане они полностью схожи – и те и другие сначала двинулись на Восток и повернули на Запад после того, как потерпели поражение. Набеги Алариха, пусть и разрушительные, были далеко не столь опасны, как действия Аттилы. Империя подверглась нападению убийц.

Римская система отношения к варварам была создана в давние времена, когда на восточный трон взошел Феодосий II. Она включала в себя не только использование варваров как союзников – Ульдин и его гунны под командованием Стилихона сражались против Радагайса в битве при Фьезоле, – но и натравливание друг на друга различных варварских племен и народностей. В этом смысле империя уделяла особое внимание гуннам. Стилихон отлично знал их, а Аэций, который в конечном итоге и нанес им поражение на Каталаунских полях, возможно, был обязан им жизнью в том критическом положении, которое сложилось после смерти его соперника Бонифация в 433 году. Но такая политика всегда несла в себе опасность, и по мере того, как неизбежнее становилась, она все отчетливее вела к краху. Когда в провинциях были рассеяны готы, вандалы, аланы и другие племена, империи на ее северных границах пришлось встретиться с подлинной силой, которая и расправилась со своими предшественниками. Мы видим, что в 432 году вождь гуннов Роас ежегодно получал 350 фунтов золота, что было практически неотличимо от дани. Возможно, именно он и положил конец старой римской политике. Когда империя, следуя своим обычаям, заключила союзы с некоторыми варварскими племенами, его соседями, Роас объявил их своими вассалами и тут же поклялся не обращать внимания на любые договоры, пока император не разорвет эти союзы. Более того, он потребовал, чтобы все эти его вассалы, которые оказались в пределах империи – они поступали на службу к римлянам, чтобы избежать его жестокого правления, – вернулись под его эгиду. В этом требовании невозможно было ни отказать, ни пропустить его мимо ушей. В 433 году Феодосий был уже готов направить посольство для заключения договора с Роасом, но тут до него дошел слух, что Роас мертв и ему унаследовали двое его юных племянников, Аттила и Бледа. Именно они и приняли римских посланников.

Встреча состоялась в пределах империи, на правом берегу Дуная, неподалеку от города Маргуса (или Маргума) в Мёзии, где сливаются Дунай и Морава. Это место знаменито тем, что именно здесь Диоклетиан нанес поражение Каринусу.

Византийский историк Приск Франкянин оставил нам отчет об этой странной встрече. Гунны явились на нее верхом, и, поскольку отказались спешиваться, римские послы тоже остались в седлах. В таком положении они и выслушали надменные требования гуннских вождей: разрыв договора Феодосия с варварами на Дунае, изгнание всех гуннов, служивших в императорских армиях или осевших в пределах империи, отказ от помощи любому варварскому племени, воюющему с гуннами, выплаты дани со стороны Империи в размере семисот фунтов золота вместо нынешних трехсот пятидесяти. Послам пришлось согласиться на все эти требования, поскольку Аттила заявил: или они их принимают, или – война, а Феодосий был готов смириться с любым унижением, лишь бы не воевать. Знаменитая встреча у Маргуса увенчалась полной победой гуннов, которую Аттила никогда не забывал.