Филипп Бобков и пятое Управление КГБ: след в истории

Потом пришлось разбираться с задержанными на улицах Тбилиси в ночь на 6 марта, когда вводилось осадное положение. Таких оказалось более четырехсот человек. Расследование показало, что обоснованно были задержаны только 26 человек – это были активисты, призывавшие к антиобщественным акциям, к массовым беспорядкам. Остальных освободили. И это сразу изменило настроения и обстановку в городе. Местным газетам посоветовали публиковать портреты Сталина со словами, посвященными годовщине его похорон. Порядок восстанавливался. И здесь интересная подробность, которую отмечает Бобков: удалось даже уговорить руководителей ЦК Компартии Грузии выйти на площадь к митингующей толпе. Их встретили без восторга, но спокойно.

Явно обозначилась тенденция к затуханию конфликта. Но особенность публичных волнений в том, что они заканчиваются лишь после прохождения кризисной точки. Как правило, кризис вспыхивает, когда появляются провокаторы. Вот и в тбилисских событиях произошло то же самое. 9 марта на митинге, уже в значительной степени успокоенном, появилась группа экстремистов, возглавляемая неким выходцем из города Сталинири (ныне город Цхинвали). Они стали призывать толпу к захвату Дома связи, чтобы по радио обратиться к мировым державам и призвать их к поддержке митингующих в Тбилиси. Многотысячная толпа, ведомая провокаторами, осадила Дом связи, но передние ряды не решались прорвать цепь солдат, охраняющих этот объект. И тогда раздался выстрел. Стрелял главарь этих провокаторов. Настроение толпы моментально изменилось, и она бросилась на штурм. Остервеневшие люди ворвались в Дом связи. Дальше первого этажа они пробиться не могли, но на первом этаже случился настоящий бой. Нападение на солдат закончилось тем, что один из них был вынужден стрелять. От этой автоматной очереди погиб 21 человек. Так трагически закончились публичные волнения в Тбилиси. На следующий день все митинги прекратились, и город окончательно пришел в себя после угара антиправительственных выступлений.

Какие тогда выводы сделал Бобков как контрразведчик после этих событий в Тбилиси?

Во-первых, массовые волнения «запускаются» благодаря слухам, неполной искаженной информации. Чтобы предотвратить такие волнения, нужно смело выходить к людям и говорить им полную правду о сложившейся ситуации, не утаивая ничего. И говорить такую правду должны прежде всего партийные лидеры.

Во-вторых, если волнения не удается остановить, то необходимо определить активистов стихийных выступлений, в полемике с ними убедить их в неконструктивности их позиции и с их помощью успокоить массу.

В-третьих, оперативным путем нужно выявлять потенциальных и действующих провокаторов, экстремистов, провоцирующих толпу на незаконные действия, и изолировать их.

В-четвертых, все действия по прекращению массовых волнений должны параллельно сопровождаться мощным «прессингом» СМИ, в которых объективно и честно излагать и комментировать события и поступки людей.

Для того чтобы находить верные решения и действовать в той обстановке конца 50-х – начала 60-х годов, Бобков (к тому времени он уже был заместителем начальника Главного управления контрразведки) придерживался определенной политической истории, которая была результатом его личных размышлений по поводу текущих событий. Конечно, это не была официально или ведомственно оформленная политическая история, а была история, которая складывалась из его личных наблюдений и оценок тех процессов, что шли в стране, оценок после чтения Маркса и Ленина, иногда после доверительных обсуждений с коллегами. Но эта «своя» история помогала ориентироваться, была полезна и необходима для действий в той обстановке.

Вот пример такой истории.

«Именно на период хрущевского правления приходится самая интенсивная фаза холодной войны. Активность холодной войны при Хрущеве объяснима тремя причинами. Во-первых, неожиданность удара по сталинскому времени привела к растерянности внутри самого СССР, к началу расслоения советского общества. Во-вторых, непродуманность концепции развития страны привела к шараханью даже в таком вопросе, как дальнейшие оценки Сталина (то он злодей, то „мы его в обиду не дадим“). В-третьих, оказались несостоятельными все попытки Хрущева наладить экономику – период его пребывания у власти сопровождался непоследовательными, подчас взаимоисключающими решениями. Многие люди во власти начали жить своей жизнью, меньше заботиться о народе. Возникла и нарастала теневая экономика. Ей способствовала ликвидация артельного труда, промысловой кооперации; ликвидация частного скота, приусадебных участков у тружеников села, линия на перевод колхозов в совхозы.

Потому иностранные разведки легко находят в СССР недовольных, обиженных людей, способных сознательно, а зачастую по недомыслию сотрудничать с центрами психологической войны.

Хрущев укреплял власть, прежде всего, усилением влияния партийного аппарата не только на политическую и государственную жизнь страны, но и на хозяйственно-экономическую деятельность. Хрущев укрепил отраслевые отделы Центрального комитета КПСС (сельскохозяйственный, тяжелой, легкой, оборонной промышленности, отделы финансов, здравоохранения и другие), но они дублировали Госплан и соответствующие отделы Совета министров, подменяли их. При этом с них не снималась ответственность за результаты текущей работы. Произошла подмена советской власти властью партийной. Советы отодвигались все дальше и дальше от управления, особенно в регионах.

После ХХ съезда коммунистической партии, на котором Хрущевым был осужден культ личности Сталина, в рядах самой партии не было никакого понимания событий. Часть коммунистов сказали бы „да“ кому угодно. Они и подчинились Хрущеву в силу партийной дисциплины. Это честные люди, но инертные и послушные, неспособные к действиям, к выражению собственного мнения. Вторая часть была против, но делала это молчаливо, ушла в глухую оборону. Но появилась и третья часть, коммунисты, которые не только пошли с Хрущевым, но и забежали вперед: они рьяно требовали идти дальше по пути разоблачений, выражая недоверие членам Политбюро, которые работали когда-то со Сталиным и оставались и теперь в его составе. Это было, как выяснилось, испытание, к которому никто не был готов. Хрущев принимал решения одно импульсивнее другого, что свидетельствовало о его глубочайшей растерянности. Ему хотелось дозированных разоблачений, в Президиуме ЦК еще оставались Молотов, Каганович, Маленков, Ворошилов… И начались внутрипартийные репрессии. Неуверенность и растерянность Хрущева стоила партийных билетов генералу Григоренко и физику Орлову. Оба встали впоследствии во главе группы диссидентов.

Новый взрыв культа Сталина произошел на ХХI съезде, который был почти весь посвящен этой теме. Уже появлялись значимые произведения советских писателей на эту тему. Но снова складывалась двойственная ситуация: власти, развязывая критику Сталина, призывали убрать практически все, что связано с именем вчерашнего вождя, но к выступлениям общества на ту же тему относились осторожно. Здесь таилась причина копившегося недовольства, прежде всего в среде репрессированных и их близких. Кроме них структурировался слой интеллигенции и молодежи, которые стремились утвердить себя на новой идеологической основе. Кто-то шел по этому пути искренне, кто-то делал карьеру, завоевывал популярность. Здесь и черпали для себя ресурсы западные спецслужбы: первым диссидентам давали трибуну радио „Свобода“, печатные издания НТС и другие антисоветские центры. Хрущев же тем временем, с одной стороны, публично рассказывал о своих встречах с сыновьями репрессированных военачальников, выражал сочувствие их судьбам, поддерживал репрессированных, а позже амнистированных членов партии, а с другой – громил художественную выставку в Манеже и топал ногами на поэта Андрея Вознесенского.

Хрущев, может быть, сам того и не замечая, а может быть, и замечая, порождал ситуацию, которая создавала благоприятные условия западным эмиссарам спецслужб для рекрутирования недовольных. Эти эмиссары брали „гонимых“ под свое „крыло“, а значит, под свое влияние».

Такие политические истории в уме для «внутреннего» пользования стали частью профессиональной технологии политического контрразведчика, и с течением времени они предстают как личный исторический и политический документ.

Американский вызов: появление Пятого управления

Американский вызов, сотворенный политиками и учеными

Пружина холодной войны, взведенная после фултонской речи Черчилля, закручивалась с годами все сильнее. Это видно по тем директивам, которые принимал Совет национальной безопасности США, и тем программам, которые разрабатывало и осуществляло ЦРУ.

В сентябре 1949 года в американском Совете национальной безопасности родилась директива СНБ-58. Президент США Г. Трумэн утвердил ее как руководство к действию. Изложенные в ней политические цели и технологии не устарели до последних лет существования СССР и стран – его союзников. Вот некоторые фрагменты из этой директивы:

«Наша конечная цель, конечно, появление в Восточной Европе нетоталитарных правительств, стремящихся взаимодействовать и найти свое место в свободном мире. Однако серьезнейшие тактические соображения препятствуют выдвижению этой цели как непосредственной… Для нас практически осуществимый курс – содействовать еретическому процессу отделения сателлитов. Как бы они ни представлялись слабыми, уже существуют предпосылки для еретического раскола. Мы можем способствовать расширению этих трещин, не беря на себя за это никакой ответственности. А когда произойдет разрыв, мы прямо не будем впутаны в вызов советскому престижу, ссора будет происходить между Кремлем и коммунистической реформацией…

Мы должны вести наступление не только открытыми, но и тайными операциями… Курс на подстрекательство к расколу внутри коммунистического мира следует вести сдержанно, ибо этот курс всего-навсего тактическая необходимость, и нельзя никак упускать из виду, что он не должен заслонить нашу конечную цель – создание нетоталитарной системы в Восточной Европе. Задача состоит в том, чтобы облегчить рост еретического коммунизма, не нанеся в то же время серьезного ущерба нашим шансам заменить этот промежуточный тоталитаризм терпимыми режимами, входящими в западный мир. Мы должны всемерно увеличивать всю возможную помощь и поддержку прозападным лидерам и группам в этих странах» [1].

В этой директиве впервые обрела право на жизнь идея, в соответствии с которой тайные операции приравнивались к боевым планам.

В 1950 году в США появилась новая директива по поводу тайных операций – СНБ-68. Ее текст отражает явный прогресс в мыслях и устремлениях создателей:

«Нам нужно вести открытую психологическую войну с целью вызвать массовое предательство в отношении Советов и разрушать иные замыслы Кремля. Усилить позитивные и своевременные меры и операции тайными средствами в области экономической, политической и психологической войны с целью вызвать и поддержать волнения и восстания в избранных стратегически важных странах-сателлитах. (…)

Успех предлагаемой программы полностью зависит от того, насколько наше правительство, американский народ и все свободные народы сумеют в конечном итоге признать, что холодная война – это на самом деле настоящая война, в которой на карту поставлено выживание свободного мира… Выполнение этой программы потребует от нас всех находчивости, жертвенности и единства, диктуемых суровостью проблемы, и настойчивого упорства в достижении наших национальных задач» [2].

Эти директивы давали политическое обоснование для проведения тайных операций, которые должны были привести к расколу социалистического мира и впоследствии к разрушению Советского Союза.

Но интеллектуальная и эмоциональная насыщенность этих директив (чего стоит одно выражение «выполнение программы потребует от нас находчивости, жертвенности и единства») выдавала их творца, коим был небезызвестный нам Джордж Кеннан. Тот, который провозгласил в мае 1948 года организованную политическую войну против Советского Союза и настаивал на создании новой тайной службы. Выпускник Принстонского университета, он работал в СССР в 1934–1938 годах в ранге первого секретаря посольства США, потом в 1945–1946 годах в качестве советника посольства, а в 1952 году четыре месяца служил послом США. Его проблема была в том, что, находясь более пяти лет в СССР, он так и не понял ни страну, ни людей, ни власть. Но он оказался автором внешнеполитической доктрины «сдерживания», изложенной им в так называемой «длинной телеграмме» из Москвы в адрес государственного секретаря США (февраль 1946 года). В ней он предлагал правительству США жестко выступить против советской экспансии в Восточной Европе. В июле 1947 года, в журнале «Форин афферс» появилась его статья «Истоки советского поведения», в которой излагалась стратегия сдерживания, основы которой были намечены в той «длинной телеграмме». Эта стратегия, предложенная им, оказала огромное влияние на выработку директив Совета национальной безопасности США, на идею организованной политической войны против СССР, стала основой таких политических инициатив, как план Маршалла и создание НАТО.

Если Дж. Кеннан был первым, кто дал теоретическое обоснование директивам холодной войны, то дальнейшие теоретические разработки исходили от ученых-гуманитариев. Эти мудрые профессора руководствовались осознанной ими истиной. В изменении мира, в противостоянии с государствами, имеющими иной социальный строй, лучше себя чувствует тот, кто лучше создает смыслы и управляет образами на их основе. Здесь, несомненно, начиная с послевоенных лет в лидеры выходили США. Если говорить о смыслах, оказавших влияние на мир начиная с середины ХХ века, стоит назвать концепции холодной войны, «народного» капитализма, государства всеобщего благоденствия, неолиберализма и неоконсерватизма, глобализации, распространения демократии и теорию революций.

Над ними трудились американские университеты, научные центры и исследовательские лаборатории, возглавляемые яркими умами. Они создали Америке славу ведущей интеллектуальной лаборатории мира. Поэтому в американские университеты стремилось попасть много способных интеллектуалов из разных стран. Большинство из них после учебы продолжали «служить» в этих университетах. Все это позволило создать конкуренцию ведущих научных школ, замешанную, по словам профессора социологии Р. Коллинза, на интерактивных ритуалах, энтузиазме и эмоциональной энергии.

Во многом благодаря такой конкуренции и рождались идеи и смыслы для развития Америки, в том числе и для холодной войны. Причем рождались как ответ на вызовы, риски, угрозы для американского общества как внутри США, так и за пределами страны. А если исследования или разработки рассматривались как ответ на вызов, волнующий общество, элиту, бизнес, то государство и бизнес финансировали их. Самые глубокие, многообещающие смыслы, принятые американским интеллектуальным сообществом, превращались в инструмент глобальной экспансии, глобального манипулирования людьми.

На эти смыслы ориентировались люди, работающие в Государственном департаменте США и ЦРУ. Ориентировались, либо принимая их, либо отвергая.

Дальше речь пойдет о научных концепциях, что послужили основой для политических документов и операций холодной войны. Но знакомство с ними позволяет понять, как ученые, разработками которых пользовались в Госдепартаменте и ЦРУ, делали холодную войну.

В 60-е – начале 70-х годов ХХ века Америку захлестнули левые идеи, за которыми стояли неомарксисты – Т. Адорно, Г. Маркузе, М. Хоркхаймер. Их идеи в то время стимулировали массовые выступления молодежи в Европе и в США. Но более всего эти идеи затронули общественные науки, культуру и образование. И тогда против них объединились другие интеллектуалы, тоже, кстати, приехавшие из Европы. Они-то и породили новую теорию: неоконсерватизм. Идейным и теоретическим вдохновителем «неоконсервативных» интеллектуалов был Лео Штраус. Он бежал из нацистской Германии осенью 1938 года, когда стало ясно, что в этой стране для евреев нет будущего, их ждут жуткие времена. Его новой родиной стали США, где он продолжил занятия философией в Чикагском университете. Скоро у него появились ученики, которые разделяли его идеи и которые потом нашли себя в науке, политике, Госдепартаменте и в ЦРУ. Какими же идеями заразил Штраус своих учеников?

Штраус считал, что необходимо бороться с моральной толерантностью, которой пронизаны теоретические изыскания левых интеллектуалов. Их либерализм запятнал себя тем, что признавал равными все точки зрения, что совершенно не годится для политиков, ведущих борьбу.

По мнению Штрауса, точка зрения политического философа должна быть основана на твердых моральных принципах: благородное (то есть добро) есть благородное, а низкое (то есть зло) есть низкое, свобода есть свобода, а тирания есть тирания, истина есть истина, а демократия есть демократия. Он добавлял при этом: невозможно прояснить характер демократии как таковой без четкого понимания ее альтернатив, так же как невозможно понимать мораль без понимания аморальности. И поэтому следует противостоять упрекам левых интеллектуалов, считающих, что в познании подход с позиции твердых моральных принципов не диалектичен, не демократичен, не способствует развитию мысли. Невозможно изучать социальные феномены, «не вынося при этом ценностных суждений», – утверждал Штраус [3].

Но мало придерживаться только морального принципа разделения добра и зла, свободы и тирании. Нужно теоретически обосновать необходимость борьбы добра со злом, борьбы за свободу против тирании. Добро должно уметь защищаться и нападать. О том же еще в 1925 году говорил русский философ И. А. Ильин, когда выдвинул тезис о «сопротивлении злу силою». Правда, спустя годы Ильин искал поддержку у гитлеровской Германии, а Штраус – у США. И вот здесь начинается самое интересное.

Исходя из морального принципа борьбы добра со злом, Штраус предлагает такие понятия, как «хороший гражданин» и «достойный человек». Их различие в том, что «хороший гражданин» связан с режимом, а «достойный человек» такой связи не имеет. Но только в случае наилучшего режима понятия «достойный человек» и «хороший гражданин» тождественны [4]. И это, конечно, режим, сложившийся в США. На языке классической метафизики, – отмечает Штраус, – родина или нация есть материя, тогда как строй – форма, которая по своему достоинству выше материи. «Можно назвать этот взгляд „идеализмом“. Практическое значение этого идеализма заключено в том, что… наилучший строй важнее, чем родина» [5].

Этот вывод («наилучший строй важнее, чем родина»), известный уже в начале холодной войны, до сих пор является предметом сражений в коммуникационных мировоззренческих войнах. Этим выводом руководствовалось и ЦРУ, работая с советскими диссидентами.

Развивая свою теорию, Штраус проводил параллели между коммунизмом и нацизмом, представляя их как зло абсолютное. Поэтому борьба с этим злом должна быть радикальной. А если представить США в качестве субъекта абсолютного добра, борющегося с мировым злом (а его можно найти всегда), то это становится философией развития страны. А сама ситуация противостояния добра и зла превращается государством в социальные практики. Такой научный взгляд был очень привлекателен для стратегов холодной войны.

Философия абсолютного добра Лео Штрауса удивительным образом соответствовала его внутреннему этическому настрою, в котором не последнюю роль играло самомнение. Не зря он так ценил тех древних философов, которые придерживались той точки зрения, что «немытые массы не достойны ни истины, ни свободы».

Американский президент Рональд Рейган превратил философию Штрауса в политический и пропагандистски-идеологический проект. Выступая в марте 1983 года в Орландо (штат Флорида) перед национальным обществом евангелистов, он назвал Советский Союз «империей зла». Как бывший актер, снимавшийся в боевиках, он понимал толк в таких образах. Для США это был достаточно жесткий образ, предполагающий мобилизацию сил «добра» для откровенной политической, экономической, идеологической борьбы с носителем «зла» – страной, именуемой СССР.

Художественность образа СССР как «империи зла», пришедшая от Рейгана, подтолкнула американскую научную элиту к созданию политической теории глобализации, вытекающей из философии Штрауса. В основе этой теории – идея глобальной демократии, которая должна мотивировать миссионерскую деятельность США.

По большей части научная элита США рассматривала глобальную демократию как абсолютную ценность, которая необходима всему миру. А раз эта ценность мировая, то и защищать ее должно глобальное государство.

Но уж очень близок образ «глобального государства» образу «братской ассоциации англоязычных народов, противостоящей тирании», который сформулировал бывший премьер Великобритании У. Черчилль в своей фултонской речи 1946 года, положившей начало холодной войне между СССР и странами Запада. Согласно этим определениям, роль глобального государства должны играть США, претендующие на глобальное лидерство. Поэтому США обязаны взять на себя ответственность за защиту мировой демократии. Под влиянием интеллектуалов так считает значительная часть американского истэблишмента. В понимании американской элиты эта защита должна сводиться к экспорту демократии в те страны, где ее нет или где она находится под угрозой либо не соответствует глобальным, а по сути – американским стандартам.

Союзником философии Штрауса в проектах американского лидерства для изменения мира начиная с 60-х годов прошлого века выступает историческая социология со своими концепциями социальных революций, которые с тех пор активно разрабатывались в американских и британских университетах.

Со времен холодной войны в западной макросоциологии, занимающейся исследованиями революционных процессов, сложились два подхода: гносеологический (познавательный) и прагматический. Оба подхода обосновывают систему действий для революционного или контрреволюционного проектов.

Гносеологи (Д. Голдстоун, Ч. Тилли, Т. Скочпол) объясняют причину революций развалом государства, которое не способно справиться с бюджетным кризисом и расколом во власти.

Прагматики, представленные такими научными авторитетами, как С. Хантингтон, Э. Геллнер, Ф. Фукуяма, оказались для стратегов холодной войны интереснее.

Возьмем С. Хантингтона. В 60-е годы ХХ века он опубликовал работу о политическом порядке в меняющихся обществах. В ней он обосновал алгоритм возникновения революций. Потом, когда Америка вела войну во Вьетнаме, он сумел свою научную концепцию превратить в систему действий, нужных для Пентагона – американского министерства обороны. Как пишет профессор Нью-Йоркского университета Г. Дерлугьян, Хантингтона не зря прозвали «Карлом Марксом для Пентагона» – он выезжал во Вьетнам консультировать американское командование по стратегии борьбы с партизанами, а бунтующие студенты тем временем пикетировали его кабинет в Гарварде [6].