Сто первый километр

Собрание началось обычно. Сажин, который тоже носил генеральские погоны, зачитал обычный доклад о заботе Вождя, которую он проявляет к органам, и о потере бдительности некоторыми сотрудниками управления.

В прениях отбарабанили свои выступления несколько штатных ораторов. Говорили о бдительности, которая стала оружием в их повседневной жизни, о чистоте чекистских кадров, о происках англо-американского империализма, о кровавой клике Тито – Ранковича.

Данилов сидел во втором ряду и рассматривал президиум. Игорь Муравьев выглядел весьма авантажно. Судя по всему, он давно уже привык к подобным заседаниям и к своей роли в них.

На людей, сидящих перед ним, он не смотрел, хотя глядел в зал. Он уже усвоил руководящий взгляд – поверх голов, словно перед ним никого не было.

После прений сделали перерыв, и все радостно побежали курить.

К Данилову подошел Никитин:

– Они вас, Иван Александрович, размазать хотят. Но мы, опера, выступим за вас.

– Поверь, Коля, я об этом ничего не знаю. – Где-то внутри появилось сосущее чувство. И Данилов почему-то вспомнил, как на таком же собрании исключали из партии и выгоняли из органов Володю Муштакова.

После перерыва опять взял слово Сажин:

– Мы, товарищи, сегодня много и хорошо говорили о бдительности, о той роли, которую выполняем мы, партийцы, чекисты, в трудных условиях борьбы с мировым империализмом и поджигателями войны. Но есть в наших рядах такие, кто запятнал наше гордое имя, пошел на поводу у врагов.

Сажин сделал паузу. Зал замолк. Слишком уж страшные слова сказаны были с трибуны, обитой ярким кумачом.

Кое-кто в зале помнил, что точно так же начинались подобные собрания в предвоенные годы. Они заканчивались трагически для людей, сидящих в этом зале.

– Я повторяю, – продолжал Сажин, – пошедшие на поводу у наших врагов. Я говорю о полковнике Данилове.

У Данилова внутри что-то оборвалось. Горячая волна набежала на лицо. Но длилось это ровно секунду, а потом пришло спокойствие. Так всегда было с ним в самых сложных ситуациях.

А Сажин продолжал говорить о высоком доверии, о его орденах, о загранкомандировках, откуда он привез тлетворный западный дух. О дружбе с морально неустойчивым Сергеем Серебровским, о враге народа Володе Муштакове, которого на одну ночь приютил Данилов.

Закончил Сажин по-актерски лихо:

– Ну, что же ответит нам полковник Данилов?

Данилов встал и через каменно молчавший зал пошел к трибуне.

– Отвечайте с места, полковник, – резко приказал Муравьев.

Данилов повернулся к залу и сказал:

– В партию большевиков я вступил в девятнадцатом году. Рекомендацию мне давал товарищ Дзержинский. Что касается моей дружбы с Сергеем Серебровским. Он был моим другом, и память о нем навсегда останется со мной. Хочу напомнить, что он героически погиб. Отстреливался до последнего патрона, а последний пустил себе в висок. Не получили бандиты комиссара милиции.

– А зачем он в эту деревню поехал? – выкрикнул с места Сажин.

– Бандитов ловить, – коротко ответил Данилов, – конечно, он мог отказаться, попасть, например, в госпиталь с аппендицитом.

– На что вы намекаете? – взвизгнул Сажин.

– А вы на меня, комиссар, не орите, – так же спокойно сказал Данилов, – не надо. Я человек пуганый. Теперь о том, что я вывез из спецкомандировки. Насчет вражеской идеологии не знаю и дело шить себе не позволю, а вот две пули вывез – это точно.

– Ну а как понять, – Сажин хлопнул ладонью по столу, – ваши костюмчики, галстуки, посещение ресторанов?

– А это как хотите, так и понимайте. Я лично не вижу ничего зазорного в том, что человек хорошо одевается и ходит в ресторан. Теперь о главном. Об утере мною бдительности. Да, позвонил мне Володя Муштаков. Мой товарищ по работе. Ему переночевать негде было. Я пригласил его к себе. Он освобожден, но получил «зону сотку». Да, я помог нашему товарищу и, если будет нужно, опять помогу.

Данилов сел.

– Какие будут суждения, товарищи? – лениво, врастяжку произнес Муравьев.

– Я хочу сказать. – Никитин вскочил, оправил гимнастерку.

– Прошу, майор Никитин.

– Я так скажу. Данилов – настоящий чекист. Многим у него поучиться надо. Кстати, вы, товарищ Муравьев, у него и учились. Я товарищу Данилову верю. Видел, как он под бандитские пули шел, и думаю, многие наши оперативники меня поддержат. А что касается бывшего подполковника Муштакова, то теперь он свободный человек, и я сам бы ему помог, чтобы он на ноги встал.

– Все у вас? – холодно спросил Муравьев.

– Нет, товарищ комиссар, – насмешливо ответил Никитин, – есть кое-что, но я уже после вас выступлю.

Муравьев говорил густо, начальственно. Он вспомнил заслуги Данилова, но припомнил ему массу ошибок.

– Быть хорошим оперативником еще не значит, что можно стать политически грамотным руководителем. Я много лет работал с полковником Даниловым и видел, что не созрел он политически, морально не готов к решению тех задач, которые товарищ Сталин ставит перед нами, чекистами. Вот поэтому и прекратился служебный рост Данилова. А сейчас он не разобрался в Муштакове. Старая дружба для него выше, чем наши идеалы. И нам, большевикам-чекистам, самим решать, что делать с ним.

Потом было всякое. Сажин предложил исключить его из партии. Зал провалил это предложение.

Потом Никитин сцепился с Муравьевым и высказал ему все насчет его погон и орденов.

А потом выступил незаметный человек, сидевший в последнем ряду президиума. Это был секретарь парткома УМГБ Москвы и области.

– Не преступление совершил наш товарищ Данилов, а проступок. Вот давайте и будем решать, – закончил он.

И они решили – строгий выговор с занесением, освободить от работы и направить в распоряжение управления кадров.

Вот поэтому сидел Данилов в скверике у Тишинского рынка и вспоминал то самое собрание.

Завтра он должен был явиться в управление кадров, а сегодня встречался со старым другом.

До назначенного времени осталось пять минут, Данилов встал и пошел к дому.

* * *

Все семейство начальника было на даче, поэтому квартира казалась гулкой и пустой.

– Ты, Иван, иди в столовую, там прохладнее, балкон открыт. Воздух. А я сейчас соображу закусить.

– А зачем в столовую? – мрачно сказал Данилов. – Мы с тобой опера, наше место на кухне.

– Как знаешь, я хотел как лучше.

Начальник был в стоптанных шлепанцах, в генеральских брюках с голубыми лампасами и летней трикотажной рубашке.