Принцесса Марса. Боги Марса. Владыка Марса (сборник)

С тех пор как мы пришли в это место, нам ни разу не встречались враждебные индейцы, и потому беспечность наша не знала границ. Мы считали глупостью истории о многочисленных жестоких мародерах, что устраивают засады на дорогах, убивают и грабят белых путников, имеющих несчастье попасться к ним в лапы.

Пауэлл, насколько я знал, был отлично вооружен, более того, он мог похвастать опытом в сражениях с краснокожими. Однако я сам много лет воевал с индейцами-сиу на Севере, поэтому у меня были основания предполагать, что столкновение с бандой коварных апачей не оставит моему другу шансов. Наконец я не мог дольше выносить подозрений и, вооружившись двумя кольтами и карабином, надел на себя два полных патронташа и оседлал лошадь, чтобы ехать по утренним следам Пауэлла.

Добравшись до сравнительно ровного участка, я пустил своего коня легким галопом и скакал так все время, пока позволяла тропа. Ближе к сумеркам я очутился у места, где несколько тропинок пересекались с путем Пауэлла, и нашел отпечатки копыт трех неподкованных пони, причем они неслись во весь опор.

Я поспешил по их следу, пока не вынужден был остановиться из-за темноты, подождал, когда поднимется луна, и тут только принялся размышлять о разумности такой погони. Возможно, я просто навыдумывал каких-то бессмысленных опасностей, словно нервная старая домохозяйка. Вот догоню Пауэлла, и мы вдоволь посмеемся над моими страхами. Однако я не был склонен к сентиментальности, и чувство долга, куда бы оно ни завело, всю мою жизнь являлось для меня чем-то вроде фетиша; и это сделало мне честь в трех республиках, которым я служил, и стало причиной награды, полученной от некоего старого и могущественного императора и нескольких менее сильных королей, на чьей службе мой клинок много раз обагрялся кровью.

Около девяти вечера луна наконец осветила тропу достаточно ярко, чтобы можно было продолжить путь. Я не встретил каких-либо трудностей, двигаясь дальше, временами даже пускал лошадь быстрой рысью и около полуночи добрался до небольшого озерца, возле которого Пауэлл, предположительно, должен был остановиться на отдых. Я выскочил на открытое место внезапно и увидел: там совершенно пусто – ни малейших признаков того, что кто-то устраивал стоянку.

Я с интересом отметил, что гнавшиеся за Пауэллом (в чем я теперь не сомневался) всадники лишь ненадолго задержались у озерца; они постоянно двигались с той же скоростью, что и мой друг.

Теперь я был уверен, что эти люди – апачи, желающие захватить Пауэлла живым, просто для того, чтобы получить дьявольское наслаждение, мучая его. Поэтому я поскакал вперед с опасной скоростью, вопреки всему надеясь, что сумею нагнать краснокожих негодяев, прежде чем они нападут на Пауэлла.

Мои размышления внезапно прервало слабое эхо двух выстрелов далеко впереди. Я понимал, что сейчас Пауэлл нуждается во мне, как никогда, и сразу же подстегнул лошадь, погнав ее по узкой и опасной горной тропе.

Я несся вперед, наверное, с милю, не слыша больше никаких звуков, и тут вдруг дорога вышла на небольшое открытое плато возле самой высокой точки перевала. Перед этим я проскочил через узкое ущелье и теперь, очутившись на плоском участке земли, увидел нечто, наполнившее меня ужасом и отвращением.

Ровную площадку сплошь усеяли белые индейские вигвамы, чуть ли не полтысячи краснокожих воинов собрались в центре лагеря. Их внимание было так поглощено неким предметом, что они не заметили меня, и я легко мог бы вернуться в темное ущелье и сбежать без особого риска. Однако тот факт, что эта мысль пришла ко мне лишь на следующий день, еще не дает мне права претендовать на звание героя, каковым меня могли бы наградить после рассказа об этом эпизоде.

Я не верю, что создан из того же материала, что и герои, поскольку из всех тех сотен случаев, когда мои импульсивные действия сталкивали меня лицом к лицу со смертью, я не могу припомнить ни одного примера, когда бы альтернативное решение приходило мне в голову раньше чем через несколько часов. Мой ум явно устроен так, что я неосознанно выбираю путь долга, не предаваясь утомительным мыслительным процессам. Но как бы то ни было, я никогда не сожалел о том, что мне не свойственна трусость.

Конечно, в то мгновение я пребывал в совершенной уверенности, что центром внимания индейцев является Пауэлл, однако не знаю, опередила ли эта мысль мои действия или наоборот – стоило мне увидеть эту сцену, как я выхватил свои револьверы и ринулся на целую армию воинов, бешено стреляя и крича во всю силу легких. Будучи один, я не мог бы выбрать лучшую тактику, потому что краснокожие, от неожиданности решившие, что на них напал полк регулярной армии, развернулись и бросились бежать во все стороны, хватая луки, стрелы и винтовки.

Картина, которая открылась мне в результате их поспешного бегства, наполнила меня мрачной тревогой и яростью. Под яркими лучами аризонской луны лежал Пауэлл, и его тело буквально ощетинилось вражескими индейскими стрелами. В том, что он погиб, сомневаться не приходилось, и все же я должен был спасти от рук апачей тело друга без промедления, как если бы вырывал его из объятий смерти.

Подскакав вплотную к нему, я наклонился в седле и, схватив мертвого Пауэлла за патронташ, быстро бросил его на холку своей лошади. Взгляд назад убедил меня, что отправляться по той тропе, по которой я добрался сюда, было бы куда более рискованно, чем двинуться вперед через небольшое плато, и потому, дав шпоры моей бедной лошадке, я помчался через открытую местность к перевалу, который отчетливо виднелся в дальнем конце поляны.

Стоило мне увидеть эту сцену, как я выхватил свои револьверы и ринулся на целую армию воинов.

К этому времени индейцы поняли, что я один, и с проклятиями пустились за мной в погоню, вслед мне полетели стрелы и пули из винтовок. Но при лунном свете в цель могут попасть разве что проклятия, к тому же дикари были слишком разозлены моей внезапной выходкой и тем, что противник оказался довольно шустрой мишенью. Все это спасло меня от разнообразных вражеских снарядов и позволило укрыться в тени, окружавшей вершины, прежде чем апачи сумели организовать грамотное преследование.

Я отпустил поводья, потому что знал: лошадь отыщет верный путь скорее меня. Но вышло иначе, вскоре она вынесла меня в теснину, тянувшуюся к верхней части хребта, а я-то надеялся, что выберусь в долину и окажусь в безопасности. Похоже, именно своей лошади я обязан жизнью и теми необычными испытаниями и приключениями, что выпали на мою долю в последующие десять лет.

Когда пронзительные крики гнавшихся за мной дикарей затихли где-то слева, мне стало ясно, что я еду по другой дороге.

Я сообразил, что они обогнули каменистые зубцы на краю плато с левой стороны, а моя лошадь увезла меня и тело Пауэлла вправо.

Заставив коня подойти к ровному выступу, с которого просматривалась тропа внизу и слева, я увидел банду дикарей, исчезавшую за соседней вершиной.

Было ясно, что индейцы вскоре обнаружат свою ошибку и поиски возобновятся уже в правильном направлении, как только они отыщут мой след.

Я проехал немного дальше и тут увидел отличную тропу, огибавшую высокий утес. Она была ровной и довольно широкой, причем вела именно туда, куда я намеревался ехать. Скала поднималась справа от меня на несколько сотен футов, а слева примерно такой же высоты отвесная стена обрывалась в каменистое ущелье.

Через какую-нибудь сотню ярдов пришлось резко повернуть вправо, и я оказался у входа в большую пещеру – наверное, фута четыре в высоту и от трех до четырех футов в ширину. Здесь тропа заканчивалась.

Уже наступило утро, и, как обычно в Аризоне, без всяких признаков рассвета внезапно вспыхнул солнечный свет.

Спешившись, я положил тело Пауэлла на землю. Самый тщательный осмотр не обнаружил в нем даже слабых признаков жизни. Почти целый час я хлопотал над ним, вливая воду из своей фляги в его мертвые губы, омывая ему лицо и растирая руки, хотя прекрасно понимал, что он мертв.

Я очень любил Пауэлла; он был во всех отношениях настоящим мужчиной – прекрасно воспитанный джентльмен, южанин, верный, стойкий, истинный друг. Наконец я с чувством глубочайшего горя бросил примитивные попытки оживить его.

Оставив тело Пауэлла там, где оно лежало, я забрался в пещеру для разведки. Она оказалась очень просторной, должно быть, не меньше сотни футов в диаметре и футов тридцать-сорок высотой; ровный, сильно истертый пол и многие другие свидетельства говорили о том, что некогда, в давние времена, эта пещера была обитаемой. Дальняя ее часть терялась в густой тьме, так что я не мог различить, есть ли из нее другие выходы или нет.

Продолжая исследование, я начал ощущать, как меня охватывает приятная сонливость, и решил, что это, конечно, результат усталости от долгого и трудного пути и реакция на возбуждение схватки и погони. Я чувствовал себя в относительной безопасности, потому что знал: один человек может защитить узкую тропу от целой армии.

Вскоре дремота совсем одолела меня, и я чуть не поддался сильному желанию упасть на пол пещеры и несколько минут отдохнуть, но я понимал, что делать этого нельзя: сон означал бы неминуемую смерть от рук моих краснокожих приятелей, которые могли найти меня в любой момент. С огромным усилием я направился к выходу из пещеры, но пошатнулся, прислонился к боковой стене – и бессильно сполз на пол.

II

Бегство от мертвеца

Чувство сладкой сонливости охватило меня, мои мышцы расслабились, и я уже готов был отдаться во власть Морфея, когда до моих ушей долетел стук копыт приближающихся лошадей. Я попытался вскочить на ноги, но с ужасом обнаружил, что тело отказывается подчиняться моей воле. Я полностью проснулся, но был так же не способен шевельнуться, как если бы обратился в камень. И лишь тогда, в первый раз, я заметил, что пещеру наполняет едва заметный, чрезвычайно легкий туман. Различить его можно было только на фоне выхода, сквозь который проникал дневной свет. Мои ноздри ощутили слабый острый запах – оставалось предположить, что я попал под действие какого-то ядовитого газа, но почему при полной ясности мысли мои конечности не слушались, объяснить было невозможно.

Я лежал лицом к выходу и видел короткий отрезок тропы между пещерой и краем утеса. Стук лошадиных копыт затих, и я рассудил, что индейцы, видимо, осторожно пробираются вдоль обрыва по узкому выступу, направляясь к моей обитаемой могиле. Я помню, как надеялся тогда, что они расправятся со мной быстро, поскольку мне вовсе не доставляла удовольствия мысль о бесконечных пытках, которым апачи могли меня подвергнуть, если бы им того захотелось.

Мне пришлось ждать не слишком долго. Тихий шорох предупредил меня о близости врагов, а потом из-за края скалы осторожно высунулось раскрашенное лицо, над которым колыхались перья боевого головного убора, – и глаза дикаря заглянули в мои глаза. В том, что он мог меня видеть в тусклом свете внутри пещеры, я был уверен – лучи утреннего солнца падали в отверстие входа.

Но индеец, вместо того чтобы двинуться ко мне, просто стоял и смотрел; его глаза выпучились, челюсть отвисла. Потом появилось еще одно раскрашенное лицо, и третье, и четвертое, и пятое, дикари вытягивали шею и заглядывали друг другу через плечо. И на каждом лице были написаны страх и благоговение, но почему – я понятия не имел и узнал это лишь десять лет спустя. Я понимал, что за спиной тех, кто рассматривал меня, толпились другие индейцы, – это следовало из того, что первые оборачивались и что-то шептали стоящим сзади.

Внезапно из глубины пещеры позади меня раздался негромкий, но отчетливый стонущий звук, и, как только он достиг ушей индейцев, они развернулись и убежали в ужасе, подгоняемые паникой. Они стремились оказаться как можно дальше от того невидимого, что таилось в темноте, и в этой спешке один из воинов сорвался с тропы и полетел с утеса на камни вниз головой. Яростные крики краснокожих еще некоторое время разносились над каньоном, а потом все снова стихло.

Звук, напугавший дикарей, не повторялся, но этого было достаточно для того, чтобы я принялся раздумывать о возможных ужасах, скрытых в тени за моей спиной. Страх – понятие относительное, так что сейчас я могу оценить свои чувства в тот момент лишь в сравнении с прошлым и будущим опытом, ведь я оказывался в опасности и до, и после этого случая. Признаюсь без стыда: если то, что я испытал в несколько последующих минут, было страхом, то пусть Бог поможет трусам, потому что трусость, без всякого сомнения, сама по себе является наказанием.

Парализованный, лежа спиной к чему-то ужасному, к некой неведомой угрозе, один звук которой заставил свирепых апачей развернуться и броситься бежать, словно стадо овец при виде волков, я думал, что нет и не может быть худшего положения для мужчины, который привык сражаться за свою жизнь со всей силой и энергией.

Несколько раз мне казалось, будто я слышу тихие звуки позади, словно там кто-то осторожно двигался, но и этот легкий шум исчез, и я мог размышлять о своем положении, ни на что не отвлекаясь. Впрочем, мне оставалось лишь строить неопределенные догадки о причинах своего паралича и надеяться, что он пройдет так же внезапно, как одолел меня.

Позже, днем, моя лошадь, стоявшая без привязи перед пещерой, медленно отправилась куда-то по тропе, явно решив поискать себе пищи и воды, а я остался один с таинственным невидимым компаньоном и мертвым телом моего друга. Оно лежало так, что я мог его видеть, на том же месте, где я его положил ранним утром.

Примерно до полуночи, насколько я мог судить, вокруг было тихо, стояла полная, глубокая тишина; а потом внезапно ужасающий стон, такой же как утром, ворвался в мои уши, и снова из черной тени в глубине пещеры послышался шум чьего-то движения и тихий шорох, будто кто-то ворошил сухие листья. Потрясение для моих и без того перенапряженных нервов было чрезвычайным, и я с нечеловеческим усилием попытался разорвать чудовищные невидимые путы. Это была работа ума, воли, нервов; мускулы тут не участвовали, потому что я не мог шевельнуть даже мизинцем, тем не менее в бой были брошены все внутренние резервы. И тут что-то поддалось, я испытал краткое ощущение тошноты, раздался щелчок, словно лопнула стальная проволока, – и вот я уже стою, прислонившись спиной к стене пещеры, лицом к неведомому врагу.

А потом в пещеру хлынул лунный свет, и я увидел прямо перед собой мое собственное тело – оно лежало так все эти часы, глаза смотрели на вход, а руки бессильно раскинулись на земле. Я уставился сначала на бесчувственное тело на полу пещеры, а потом на себя самого, пребывая в крайнем замешательстве: ведь на земле я лежал одетым и в то же время стоял рядом нагой, как в миг своего появления на свет.

Переход был столь внезапным, столь неожиданным, что на время я забыл обо всем, кроме моей удивительной метаморфозы. Мелькнула мысль: вот она, смерть! Неужели я действительно перешел грань между жизнью и небытием? Но в это не слишком верилось, ведь я ощущал, как сердце бьется у меня в груди после отчаянных усилий освободиться от странного наркоза, который сковывал меня. Мое дыхание было быстрым и неглубоким, холодный пот выступал из всех пор моего тела, а древнее испытание щипком подтвердило тот факт, что я могу быть чем угодно, только не призраком.

Тут зловещий стон в глубине пещеры повторился, и я сразу вспомнил о своем удручающем положении. Будучи обнаженным и безоружным, я не имел никакого желания встречаться с невидимым существом, угрожавшим мне.

Мои револьверы находились на поясе моего же безжизненного тела, которого я, по непостижимой причине, не мог заставить себя коснуться. Карабин же лежал в чехле, пристегнутом к седлу лошади, а поскольку та куда-то ушла, я остался без средств защиты. Похоже, единственным выходом было бегство, и это решение крепло оттого, что шелестящий звук повторился, и теперь, в темноте, при возбужденном воображении, мне мерещилось, будто зловещее существо украдкой ползет в мою сторону.

Не в силах больше сопротивляться искушению бежать, я быстро выпрыгнул сквозь отверстие в скале под свет звезд тихой аризонской ночи. Свежий, прохладный горный воздух подействовал ободряюще, и я ощутил, как меня переполняют новая жизнь и новая отвага. Я остановился на краю каменного выступа и выбранил себя за то, что поддался необоснованному страху. В течение долгих часов, которые я провел в пещере в беспомощном состоянии, ничто, кажется, не повредило мне; и если хорошо подумать, применяя спокойную логику, то нетрудно будет убедиться: услышанные мной шумы наверняка имели совершенно естественные и безопасные причины; скорее всего, конфигурация самой пещеры такова, что даже легкий ветерок, ворвавшийся внутрь, мог породить напугавшие меня звуки.

Я решил в этом разобраться, но сначала вскинул голову, чтобы наполнить легкие чистым, бодрящим ночным воздухом гор. И тут моему взору открылся прекрасный вид на скалистое ущелье и раскинувшуюся далеко внизу, поросшую кактусами плоскую равнину, которую лунный свет превратил в картину, исполненную великолепия и невиданного очарования.

Мало какие из западных чудес вдохновляют более, чем освещенные луной пейзажи Аризоны; серебристые горные вершины вдали, странный свет и тени на склонах и в руслах ручьев, гротескные очертания сухих, но прекрасных кактусов создают зрелище, которое зачаровывает и воодушевляет; как будто перед вами предстает некий умерший забытый мир, абсолютно не похожий ни на одно место на Земле.

Погрузившись в созерцание, я перевел взгляд на небо, где мириады светил образовали гигантский плотный шатер над земными красотами. И тут же мое внимание привлекла большая красная звезда, повисшая над далеким горизонтом. Глядя на нее, я ощутил ее неотразимые чары – это была не просто звезда, на меня взирал Марс, бог войны, а для меня, солдата, он всегда обладал обаянием непреодолимой силы. Я смотрел на него в глубокой ночи, и он как будто звал меня сквозь немыслимую пустоту, манил, притягивал, как магнит притягивает к себе крупицы железа.

Страстное желание охватило меня; я закрыл глаза, протянул руки к богу, олицетворяющему военное искусство, и почувствовал, как с внезапностью мысли меня влечет сквозь пустое необъятное пространство. И это было мгновение невероятного холода и беспредельной тьмы.