Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии. 1130-1194

А теперь, покинув древнюю часть церкви и пройдя сквозь строй жеманно улыбающихся херувимов и слащавых Мадонн, которые поистине знаменуют собой самые темные годы европейского религиозного искусства, остановитесь на минуту у западной стены в северной оконечности нефа, около входа. В этом месте, где располагался, вероятно, притвор церкви Георгия, вы увидите тускло сверкающий в полутьме портрет ее основателя. Это мозаика-посвящение: на ней адмирал, выглядящий старше своих лет и явно восточной внешности, простерся ниц перед Богородицей. Изображение простертого тела было, к сожалению, некогда повреждено и после неумелой реставрации больше всего напоминает черепаху, но голова сохранилась в первозданном виде – предположительно, портрет делался с натуры – и фигура Богородицы дошла до нас практически невредимой. Правой рукой Богородица делает жест, приглашая человека подняться, а в левой Она держит свиток, на котором написано по-гречески: «Дитя, Святое Слово, да сохранишь Ты от бедствий Георгия первого среди архонов, который воздвиг этот мой дом с самого основания; и даруй ему отпущение грехов, что только Ты, о Боже, властен свершить».

На противоположной стороне нефа, на южной стене – последнее и, может быть, величайшее сокровище Мартораны – мозаичный портрет самого короля Рожера, символически коронуемого Христом. Он стоит там, чуть нагнувшись вперед, изображенный в византийской манере, в длинном далматике; на его короне подвески с драгоценными камнями по константинопольскому образцу; даже руки сложены в молитве по греческому обычаю. Над его головой большие черные буквы на золотом фоне складываются в надпись, сделанную греческими буквами, – «Rogerios Rex», «Король Рожер». Употребление в греческой надписи латинского титула на самом деле вполне объяснимо; ко временам Рожера греческое слово для обозначения властителя – «василевс» – настолько прочно связывалось с византийским императором, что использование в ином контексте казалось неуместным. И все же сам факт подобной транслитерации весьма показателен и – особенно после того, как замечаешь арабскую надпись на соседней колонне, – кажется воплощением духа нормандской Сицилии.

Портрет Рожера также выполнен с натуры; на самом деле, поскольку портреты на монетах и печатях слишком малы, чтобы дать нам достаточно деталей, – так или иначе слишком символичны, – это единственное сохранившееся изображение короля Рожера, которое мы можем без опаски считать аутентичным[35 - Еще один портрет, дошедший до нас со времен Рожера, – если не считать фигуру на пасхальном канделябре в дворцовой часовне – помещен на эмалевой плашке в церкви Святого Николая в Бари. На плашке изображена коронация Рожера святым Николаем, и, возможно, на этом основании церковь одно время претендовала на то, что Рожера короновали в Бари, а не в Палермо. (Его знаменитая корона, огромный обруч из железа и меди, более подходящий для бочки, чем для человеческой головы, также с гордостью запечатлена на рисунке.) Здесь не место обсуждать происхождение плашки, но на эту тему есть интересная работа Берто, указанная в библиографии. Портрет мог быть сделан с натуры, но скорее всего, является копией другого изображения, ныне утраченного. В целом он напоминает мозаику Мартораны.]. Помимо портретов у нас есть только свидетельство архиепископа Ромуальда из Салерно, отличавшегося особой способностью давать расплывчатые, ничего не говорящие описания. Он пишет только, что Рожер был высоким, статным, с «львиным лицом» – что бы это ни значило – и голос его был subrauca, грубый, может быть, или хриплый, или вообще неприятный. Мозаика сообщает нам гораздо больше. Мы видим темноволосого, смуглого человека средних лет, с пышной бородой и длинными густыми волосами, струящимися по плечам. Черты лица греческие или итальянские, есть в них даже нечто семитское. Все это мало напоминает традиционный образ нормандского рыцаря.

Опасно судить о характере человека по портрету, особенно когда модель вам знакома, а портретист неизвестен. Но искушение слишком велико. И даже в иератической стилизованной мозаике Мартораны имеются вдохновенные штрихи, некоторые мельчайшие детали, которые являют нам короля Рожера, каким он был в жизни. Перед нами, без сомнения, южанин и восточный человек, правитель, наделенный острым умом и необыкновенной изворотливостью, чьим основным занятием являлось манипулирование враждующими группировками; государственный деятель, которому дипломатия, хотя бы основанная на притворстве, казалась более подходящим оружием, чем меч, а золото, пусть использованное для подкупа, – более действенным средством, нежели кровь. Это был покровитель наук и любитель искусств, который мог остановиться во время суровой военной кампании, чтобы полюбоваться красотой Алифе, крепости своего основного врага. И наконец, это был мыслитель, своим умом постигавший науку управления и правивший головой, а не сердцем, идеалист, утративший иллюзии, деспот, по природе справедливый и милосердный, который понял с горечью, что даже от милосердия иногда приходится отказываться в интересах справедливости.

Арианские ассизы закрепили мир. Период до 1140 г. был временем бурь, когда грозовые тучи нависали над континентом и на Сицилию, при всем ее благоденствии, падала их тень. Но потом небеса прояснились. Только последние четырнадцать лет царствования Рожера солнце по-настоящему засияло над его королевством.

И королевство на это отозвалось. Мы видели, как внезапно расцвело искусство нормандской Сицилии, словно субтропическая орхидея, долго прораставшая, внезапно пошла в рост. Нечто похожее произошло и с королевским двором в Палермо. Рожер унаследовал от отца систему администрации, построенную с использованием нормандских, греческих, латинских и арабских образов и отличавшуюся в лучшую сторону от административных систем других западноевропейских стран. Умирая, он оставил своим преемникам государственную машину, которая вызвала изумление и зависть во всей Европе. В подчинении эмира эмиров и курии имелись две земельные канцелярии, именовавшиеся «диванами» по примеру их прототипов из времен Фатимидов[36 - От их названия происходит итальянское слово «догана», французское «дуан», «таможня».]. Они состояли почти исключительно из сарацин и следили за сбором торговых пошлин и феодальных податей на Сицилии и на континенте. Образцом для другого подразделения финансовой администрации – «камеры» – послужил старинный римский fescus, и там главенствовали греки; третье подразделение в целом соответствовало англо-нормандскому казначейству. Управление провинциями находилось в руках канцлеров королевства – камерариев; им подчинялись местные властители – латинские бейлифы, греческие катапаны или сарацинские амилы – в зависимости от того, какая народность и какой язык преобладали в данной местности. В целях борьбы с коррупцией и казнокрадством даже самые низшие чиновники имели право обращаться в курию или даже к самому королю. Разъездные юстициарии, судьи, в чьи обязанности входило постоянно объезжать вверенные им области, разбирали уголовные дела в присутствии различного числа boni homines – «добрых, честных людей», христиан и мусульман, сидевших рядом на собраниях этого истинного прообраза современного суда. Юстициарии также имели право при необходимости обращаться к королю.

Король: всегда, везде подданные ощущали его присутствие, его власть; парадоксальным образом он был общедоступен и бесконечно отдален от всех. Он являлся полунебесным существом, но ни одно злоупотребление, ни одна несправедливость не могла считаться недостойной его внимания, если с ними не справлялись те, кто действовал от его имени. При том что повсюду имелись его представители, при отлаженной и эффективной системе администрации король не позволял никому заменить его в повседневных делах правления, а тем более развеять окружавший его мистический ореол, ауру божественного величия, от которого, как он знал, зависела сплоченность его королевства. Не зря его изобразили в Марторане коронуемым самим Христом.

Эмиры, сенешали, архонты, логофеты, протонотарии, протобилиссимы – сами титулы высших сановников, казалось, добавляли величия королевскому двору. Но их одних, в каком бы обличье они ни представали, было недостаточно, чтобы сделать договор Рожера в Палермо самым блестящим в Европе XII в. Сам Рожер славился ненасытной тягой к новым сведениям и любовью к знаниям. Во время своего официального вступления в Неаполь в 1140 г. Рожер изумил неаполитанцев, сообщив им точную длину их земляных стен – 2,363 шага, которая (что неудивительно) никому из них не была известна. За этой любознательностью следовало глубокое уважение к учености, уникальное среди его собратьев государей[37 - Генрих I Английский был, по общему признанию, хорошо образован для своего времени – благодаря чему он получил прозвище Боклерк (Прекраснопишущий). Но Генрих не пытался собирать при своем дворе просвещенных людей, как это делал Рожер.]. К 1140-м гг. он пригласил в Палермо многих известных ученых, врачей, философов, географов и математиков из Европы и арабского мира и с течением лет проводил все больше времени в их обществе. Не имея собственной семьи – а он много лет был вдовцом, – только с ними он мог отбросить часть церемоний, подчеркивавших его королевское достоинство; говорят, что, когда ученый входил к королю, Рожер поднимался и шел ему навстречу, затем брал под руку и усаживал рядом с собой. И во время ученых бесед, велись ли они на французском, на латыни, греческом или арабском, он, по-видимому, вполне мог высказывать и отстаивать собственное мнение. «Его познания в математике и в политической сфере были неизмеримо широки. Беспредельны были его познания и в прочих науках, столь глубоко и мудро он изучил их во всех подробностях. Ему принадлежат необычайные открытия и чудесные изобретения, подобных которым до того не совершал ни один государь».

Эти слова написаны Абу Абдуллой Мухаммедом аль-Идриси, близким другом Рожера и самым почитаемым из всех придворных ученых. Идриси приехал в Палермо в 1139 г. и провел там большую часть своей жизни; в течение пятнадцати лет он возглавлял комиссию, созданную по приказу короля, для того чтобы собрать все возможные географические сведения, сопоставить их, объединить, изложить в подобающей форме, создать труд, вмещающий в себя все доступное знание о физическом мире. Сицилия, расположенная на стыке трех континентов, порты которой по количеству и разнообразию прибывающих в них судов не имели соперников в Европе, являлась идеальным местом для работы такого рода, и в продолжение пятнадцати лет, когда корабль приставал в Палермо, Мессине, Катании или Сиракузах, специальные люди расспрашивали всех находившихся на борту о землях, в которых они побывали, климате и населении. Эти люди являлись, скорее всего, официальными представителями комиссии, но путешественника, обладающего особенно ценными сведениями, могли препроводить в королевский дворец для подробной беседы с Идриси или, иногда, с самим Рожером.

В результате этой работы, завершившейся в 1154 г., примерно за месяц до смерти короля, появились на свет две вещи. Первая представляла собой огромную планисферу из чистейшего серебра, весившую не меньше четырехсот пятидесяти римских фунтов, на которой было выгравировано «взаимное расположение семи климатов, а также областей, стран и морских побережий, ближних и дальних, заливов, морей и потоков; местонахождение пустынь и обработанных земель и расстояния до них по обычным маршрутам в различных мерах длины, с указанием портов». Многие дорого бы дали за то, чтобы этот замечательный артефакт сохранился; увы, ему суждено было погибнуть через несколько лет после создания в смутах следующего царствования.