Мужчины не ее жизни

В половине десятого утра, прождав Эдди О’Хару целый час, Тед Коул выбрался из бирючины на Джин-лейн и осторожно пошел мимо подъездной дорожки, ведущей к дому Вонов, чтобы Эдди наверняка увидел его, если Эдди (по какой-то причине) ждет Теда на западном окончании Джин-лейн, пересекавшем Южную Мейн-стрит.

По мнению садовника, этот шаг был даже не неосторожным, а безрассудным. С башни третьего этажа в своем особняке миссис Вон могла обозревать территорию за живой изгородью из бирючины. Если обиженная женщина находилась в башне, то оттуда ей открывался прекрасный вид на всю Джин-лейн.

Миссис Вон и в самом деле, судя по всему, открывался такой вид, потому что не прошло и нескольких секунд, как Тед миновал ее проезд и, ускоряя шаг, направился по Джин-лейн, – садовник с тревогой услышал рев машины миссис Вон. Это был сверкающий черный «линкольн», который вылетел из гаража с такой скоростью, что его занесло на камнях дворика и он чуть не врезался в фонтан с его темной водой. В последнюю секунду миссис Вон удалось уйти от столкновения с фонтаном, но, пройдя слишком близко к бирючине, «линкольн» зацепил лестницу, оставив обескураженного садовника на вершине высокой живой изгороди, откуда он прокричал Теду: «Беги!»

Тем, что Тед дожил до следующего дня, он полностью обязан регулярным и интенсивным упражнениям, совершаемым им на корте для сквоша, спроектированном так, чтобы иметь несправедливое преимущество. Даже в сорок пять Тед Коул был способен бегать. Он, не снижая скорости, продрался через несколько кустов шиповника и рванулся по лужку мимо выпучившего глаза, хотя и не произнесшего ни звука человека, чистящего бассейн. На Теда набросилась собака – к счастью, небольшая и трусоватая. Сорвав женский купальник с веревки для сушки и хлестнув им собаку по морде, Тед отогнал пугливое животное. Естественно, на Теда накинулись с криками несколько садовников, горничных и домохозяек; никем не остановленный, он перескочил через три забора и одолел одну довольно высокую каменную стену. Он помял всего две цветочные клумбы. И он не видел, как «линкольн» миссис Вон срезал угол Джин-лейн в сторону Южной Мейн-стрит, как в неистовстве миссис Вон сбила дорожный знак; однако через щели в заборе на Тойлсам-лейн Тед увидел черный, как катафалк, «линкольн», который пронесся параллельно движению Теда, пересекшего два лужка, дворик с фруктовыми деревьями и нечто похожее на японский сад, где он попал в неглубокий прудик с золотыми рыбками, намочил туфли и джинсы (до колен).

Тед бросился назад на Тойлсам. Он отважился пересечь эту улицу, но, увидев загоревшиеся стоп-сигналы «линкольна», в ужасе решил, что миссис Вон заметила его в зеркало заднего вида и теперь останавливается, чтобы развернуться и тоже вернуться на Тойлсам. Но она его не увидела, и ему удалось оторваться от погони. Тед появился в центре Саутгемптона, имея весьма непрезентабельный вид, но смело шагая в самое сердце торговой части Южной Мейн-стрит. Если бы он не озирался – не вынырнет ли откуда-нибудь черный «линкольн», то, наверно, увидел бы собственный «шеви» 57-го года, припаркованный у магазина, торгующего рамками на Южной Мейн. Но Тед прошествовал мимо собственной машины, не узнав ее, и вошел в книжный магазин, расположенный чуть поодаль, на другой стороне улицы.

В книжном магазине его знали. Теда Коула, конечно же, знали во всех книжных магазинах, но Тед регулярно заглядывал именно в этот, где оставлял автографы на всех имевшихся экземплярах его книг. Хозяин магазина и его персонал ни разу не видели мистера Коула в таком жутком виде, в каком он предстал перед ними в это пятничное утро, хотя они и знали, что он бывает небрит и чаще одевается на манер студента или работяги, чем так, как это полагается автору и иллюстратору детских бестселлеров.

Новым во внешности Теда была главным образом кровь. Его расцарапанное и кровоточащее лицо, кровь пополам с грязью на тыльной стороне ладоней, оставленные вековыми зарослями живой изгороди, – все это для удивленного хозяина (носившего – необъяснимо – фамилию Мендельсон) было свидетельством несчастного случая или бойни. Хозяин не состоял в родстве с немецким композитором и настолько любил свою фамилию или не любил имя, что никому не сообщал последнего. (Как-то раз, когда Тед спросил его об имени, Мендельсон ответил только: «Не Феликс».)

В эту пятницу то ли вид крови привел его в волнение, то ли вода, стекавшая с джинсов Теда на пол, – туфли Теда с каждым его шагом разбрызгивали эту воду во все стороны, – но Мендельсон ухватил Теда за грязные полы его не заправленной в джинсы и расстегнутой рубашки и в голос закричал:

– Тед Коул!

– Да, я – Тед Коул, – признал Тед. – Доброе утро, Мендельсон.

– Это Тед Коул – это он, это он! – повторил Мендельсон.

– Извините, у меня кровь, – спокойно сказал ему Тед.

– Да глупости – тут нечего извиняться! – прокричал Мендельсон.

Потом он повернулся к ошарашенной молодой женщине из его персонала – она стояла рядом, и на ее лице застыло выражение почтительного ужаса. Мендельсон распорядился, чтобы она принесла мистеру Коулу стул.

– Вы что – не видите: у него кровь, – сказал ей Мендельсон.

Но Тед спросил, нельзя ли ему сначала воспользоваться умывальником – с ним произошел несчастный случай, мрачно сообщил он. После этого он заперся в туалете с раковиной. Он оценил, глядя в зеркало, полученные повреждения, одновременно сочиняя (так, как это может делать только писатель) историю поразительной простоты о случившемся с ним «происшествии». Он увидел, что ветка колючего кустарника хлестнула его по глазу, который теперь слезился. Из более глубокой царапины на лбу сочилась кровь, на щеке виднелась царапина менее кровоточивая, но обещавшая долго не заживать. Он вымыл руки – царапины саднили, но кровоточить практически перестали. Он снял фланелевую рубашку и повязал ее грязные рукава (одной рукой он вляпался в прудик с рыбками) вокруг пояса.

Тед воспользовался этим моментом, чтобы восхититься своей талией – в сорок пять он все еще мог носить джинсы с футболкой и гордиться производимым впечатлением. Но футболка на нем была белая, и вид ее отнюдь не улучшился от ярких травяных пятен на левом плече и правой стороне груди – Тед падал по меньшей мере на двух газонах, – а с мокрых до колен джинсов в его наполненные водой туфли продолжала капать влага.

Собравшись с духом (насколько это было в его силах в данных обстоятельствах), Тед вышел из туалета, и его снова встретил экспансивный безымянный Мендельсон, который уже приготовил стул для нежданного автора. Стул был пододвинут к столу, на котором в ожидании автографов лежало несколько дюжин книг Теда.

Но Теду сначала нужно было сделать звонок – даже два. Он позвонил в собачью будку – нет ли там Эдди, но безуспешно. И конечно, безответным остался звонок в собственный дом Теда – Марион не собиралась снимать трубку в это расписанное по минутам пятничное утро. Может быть, Эдди разбил машину? Мальчишка сегодня утром как-то неуверенно сидел за рулем. Это Марион виновата: затрахала парня так, что у него все мозги вышибло, пришел к выводу Коул.

Независимо от того, насколько хорошо отрепетировала Марион эту пятницу, она ошиблась, предполагая, что единственная существующая для Теда возможность добраться до дому – это пешком дойти до кабинета его напарника по сквошу и ждать, когда доктор Леонардис или один из его пациентов отвезет его в Сагапонак. Кабинет Дейва Леонардиса находился в противоположной части Саутгемптона на Монтаук-хайвей, тогда как книжный магазин располагался не только ближе к особняку миссис Вон – здесь Тед гораздо скорее мог рассчитывать на помощь. Тед Коул мог войти практически в любой книжный магазин в мире и попросить, чтобы его подвезли до дома.

Что он и сделал, едва усевшись за стол, чтобы оставить автографы на своих книгах.

– Чтобы не ходить вокруг да около – мне нужно, чтобы меня подвезли до дома, – сказал знаменитый автор.

– Подвезти? – воскликнул Мендельсон. – Какие вопросы! Нет проблем! Ведь вы живете в Сагапонаке? Я сам вас туда отвезу! Правда… сначала нужно позвонить жене. Может, она поехала по магазинам. Но это в любом случае ненадолго. Дело в том, что моя машина в ремонте.

– Надеюсь, не у того же механика, что и моя, – сказал этому энтузиасту Тед. – Свою я только что получил – так они забыли закрепить вал рулевого колеса. Все получилось как в известном мультике – рулевое колесо в моих руках, только оно никак не было связано с колесами. Я рулил в одну сторону, а машина съехала на обочину в другую. К счастью, я врезался только в бирючину – такие густые заросли. Потом я выбирался из окна и поцарапался о кусты. А потом попал в пруд с золотыми рыбками, – объяснил Тед.

Теперь он завладел их вниманием; Мендельсон замер у телефона, так пока и не позвонив жене. А прежде ошеломленная молодая женщина, работница магазина, улыбалась. Теда обычно не очень привлекал такой тип, но если бы она предложила ему подвезти его домой, то из этого могло бы что-нибудь и получиться.

Она, видимо, не так давно закончила колледж и своим стилем – простоволосая, без косметики, без загара – предвещала грядущее десятилетие[10 - Имеется в виду эпоха хиппи.]. Она не была хорошенькой – напротив, она выглядела довольно непритязательно, но в ее бледности Теду чудилась некая сексуальная откровенность: он почувствовал, что безыскусная наружность этой женщины – отражение ее открытости опытам, которые могут показаться ей «творческими». Она принадлежала к тому типу молодых женщин, которые соблазнялись интеллектуально. (Крайне непрезентабельный вид Теда в этот момент, вполне возможно, поднял его в ее глазах.) Женщина была слишком молода, и сексуальные приключения вряд ли успели ей приесться и наверняка входили в число вещей, из которых для нее состояла настоящая жизнь, в особенности если речь шла о знаменитом писателе.

К сожалению, машины у нее не было.

– Я езжу на велосипеде, – сказала она Теду, – иначе непременно отвезла бы вас домой.

Жаль, подумал Тед, но тут же утешил себя тем, что ему не нравится несоответствие между ее тонкой нижней губой и преувеличенно пухлой верхней.

Мендельсон волновался, что его жена все еще не вернулась из магазина. Он непрерывно названивал ей – она должна была вот-вот вернуться, заверял Мендельсон Теда. Парнишка-продавец, страшный заика (единственный, кроме него, работник магазина в то пятничное утро), извинился за то, что как раз сегодня одолжил свою машину приятелю, который надумал поехать на пляж.

Тед сидел за столом, медленно подписывая книги. Было всего десять часов. Если бы Марион знала, где находится Тед и насколько велика вероятность того, что его подвезут домой, то, вполне вероятно, она запаниковала бы. Знай Эдди О’Хара, что Тед подписывает книги на другой стороне улицы, напротив магазина рамок (где Эдди требовал возвращения ему готовой фотографии с ножками, чтобы Рут могла забрать ее домой), то мог бы запаниковать и Эдди.

Причин паниковать не было только у Теда. Он не знал, что жена бросает его, – он все еще думал, что это он бросает ее. И он был в безопасности – не на улице, то есть прямая угроза (имелось в виду – от миссис Вон) здесь отсутствовала. И даже если жена Мендельсона никогда не вернется из похода по магазинам, в течение ближайших нескольких минут в книжный магазин зайдет хоть кто-нибудь из преданных читателей Теда Коула. Таким читателем может оказаться женщина, и тогда Теду придется приобрести для нее одну из им же самим подписанных книг, но она подвезет его домой. А если она еще к тому же окажется хорошенькой… и так далее, и тому подобное, то кто знает, чем бы это все могло завершиться?

«Какие могут быть поводы для паники в десять утра?» – думал Тед.

Он и представить себе не мог какие.

Как секретарь писателя стал писателем

А тем временем в соседнем магазине, торгующем рамками, Эдди О’Хара начал обретать голос. Поначалу Эдди не осознавал этой мощной перемены, произошедшей в нем, – он думал, что просто злится. А основания для того, чтобы злиться, были. Продавщица, обслуживавшая Эдди, вела себя с ним по-хамски. Она была не старше его, но быстренько сообразила, что шестнадцатилетний парень и четырехлетняя девочка, спрашивающие о матировке и рамке для единственной фотографии восемь на десять, стоят не очень высоко в списке богатеньких саутгемптонских любителей искусств, которых охотно обслуживает магазин.

Эдди попросил, чтобы позвали хозяина, но продавщица продолжала вести себя с ним по-хамски – она повторила, что фотография не готова.

– Я бы вам посоветовала: когда надумаете заглянуть в следующий раз, позвоните сначала.

– Хотите увидеть мои ниточки? – спросила у продавщицы Рут. – У меня и корочка есть.

У продавщицы – практически девчонки – своих детей явно не было; она подчеркнуто не замечала Рут, а это разозлило Эдди еще больше.

– Покажи ей свой шрам, – сказал Эдди четырехлетней девочке.

– Послушайте… – начала было продавщица.

– Нет, это вы послушайте, – сказал Эдди, все еще не понимая, что обретает собственный голос. Он еще ни с кем так не разговаривал, а теперь вдруг не мог остановиться. Его новообретенный голос не умолкал. – Я могу попытаться поговорить с человеком, который ведет себя по-хамски со мной, но я не собираюсь иметь дело с тем, кто ведет себя по хамски с ребенком, – услышал Эдди свой голос. – Если здесь нет хозяина, то кто-то еще тут должен быть, например тот, кто работает. Я хочу сказать, есть здесь какое-то помещение, где делают матировку и вставляют фотографии в рамки? Здесь должен быть кто-то еще кроме вас. Я не уйду без этой фотографии и говорить буду не с вами.

Рут посмотрела на Эдди.

– Ты на нее разозлился? – спросила его четырехлетняя девочка.

– Да, разозлился, – ответил Эдди.

Он не знал точно, кто он такой, но продавщица никогда бы не догадалась, что Эдди О’Хара – молодой человек, которого часто мучают сомнения. Для нее он был сама уверенность – он нагнал на нее страху.

Она, не сказав больше ни слова, удалилась в то самое «помещение», о котором с такой убежденностью говорил Эдди. На самом деле при магазине было два помещения – кабинет хозяйки и то, что Тед назвал бы мастерской. И хозяйка, саутгемптонская светская львица и разведенная дама по имени Пенни Пиарс, и парнишка, нарезавший матировки и весь день изготовлявший рамки (рамки и рамки), были на месте.

Неприятная продавщица передала свое впечатление от Эдди, который был «просто жутким», хотя, глядя на него, ничего такого о нем нельзя было подумать. Если Пенни Пиарс знала, кто такой Тед Коул (и она хорошо помнила Марион, потому что Марион была красавицей), то она понятия не имела, кто такой Эдди О’Хара. Девочка, решила она, это несчастный ребенок Теда и Марион, которого они родили, чтобы как-то восполнить пустоту, образовавшуюся после гибели их мальчиков. Миссис Пиарс живо помнила их сыновей. Кто же может забыть постоянных заказчиков рамок? У них были сотни фотографий, которым требовались матировка и рамки, а Марион на этом не экономила. Пенни Пиарс помнила, что речь шла о тысячах долларов, и, конечно, магазин был обязан быстро сделать новую матировку и изготовить новую рамку для старой фотографии. Наверно, нам следовало бы сделать это бесплатно, подумала миссис Пиарс.

Но что это о себе думает этот мальчишка? Кто он такой, чтобы заявлять, что не уйдет без фотографии?