Бродяги Дхармы

– Ночью?

– Ну да, а днем еще совсем тепло и хорошо. Знаешь, старина Джон Мьюир[48 - Джон Мьюир (1838–1914) – американский натуралист, англичанин по рождению, пропагандировал создание национальных парков и заказников.], бывало, ходил в эти горы, куда мы идем, в одной старой армейской шинели и с бумажным пакетом сухарей: спал в шинели, размачивал сухари в воде, когда хотел есть, и бродил вот так вот целыми месяцами, пока не забредал обратно в город.

– Господи боже мой, как он, должно быть, крут!

– Теперь про еду: я сходил на Маркет-стрит, на рынок «Хрустальный дворец»[49 - Рынок «The Crystal Palace Shopping Emporium» площадью 71 тыс. кв. футов существовал с 1923 по 1959 г.], купил там любимой крупы – булгура, это что-то типа болгарской дробленой пшеницы, я замешаю в нее бекон кусочками, маленькими кубиками такими, и это для всех нас будет прекрасный ужин – для нас с тобой и Морли. Еще я беру чай, под холодными звездами всегда хочется хорошую чашку горячего чая. Беру настоящий шоколадный пудинг, не это быстрорастворимое фуфло, а добрый шоколадный пудинг, который доводишь до кипения, помешивая на костре, а потом он остывает в снегу.

– Ого!

– Поэтому вместо рисового, который я беру с собой обычно, на этот раз, я подумал, стоит взять для тебя хороший такой деликатес, Ре-ей, а еще в булгур я зашвырну всяких сушеных овощей тоже кубиками, я их купил в лыжном магазине. Из этого мы будем готовить себе ужин и завтрак, а чтобы пополнять энергию – вот такой здоровый мешок орехов с изюмом, а еще один мешок кураги и чернослива укрепит нас гораздо круче. – И он показал мне этот самый – крохотный – кулек, куда уложилось все насущное питание для трех взрослых людей на двадцать четыре часа, или даже больше, лазанья по большим высотам. – Когда идешь в горы, главное – брать как можно меньше веса, мешки там тяжелеют.

– Но боже мой, нам же этого не хватит!

– Хватит, от воды разбухнет.

– А вино берем?

– Нет, наверху оно ни к чему – как заберешься на верхотуру и устанешь, вкирять и не захочется. – Я ему не поверил, но ничего не сказал. Мы сложили мои шмотки на велосипед и пошли через весь студгородок пешком, толкая велик по краю тротуара. Стояли прохладные ясные сумерки Тыща-одной Ночи, башня универа с часами чистой черной тенью высилась над кипарисами, эвкалиптами и прочими деревьями, где-то звонили колокола, а воздух похрустывал. – Там будет холодно, – сказал Джафи, но в тот вечер ему было прекрасно, и он рассмеялся, когда я спросил его про следующий четверг с Принцессой. – Знаешь, мы еще дважды играли в ябъюм с того вечера, она приходит ко мне в любую минуту любого дня или ночи и отказываться бесполезно. Поэтому я удовлетворяю Бодхисаттву. – И Джафи захотелось рассказать мне обо всем, о своем детстве в Орегоне. – Знаешь, у меня мать, отец и сестра жили настоящей первобытной жизнью на бревенчатой ферме, и зимой по утрам, когда холодно, мы все, бывало, раздевались и одевались перед очагом, по-другому нельзя было, поэтому я – не такой, как ты, по части раздевания, в смысле – я не смущаюсь ничего.

– А чем ты в колледже занимался?

– Летом все время был на государственной пожарной вахте – тебе, Смит, тоже надо будет попробовать следующим летом, – а зимой много ходил на лыжах и по студгородку потом, бывало, гордо шкандыбал на костылях. Я там взбирался на довольно высокие горы, включая один долгий подъем на Рейнир, почти до самой вершины, где можно расписаться. И был год, когда я наконец залез туда сам. Там ведь только несколько имен написано, и еще я облазил все Каскады – и в сезон, и в межсезонье, я работал там на лесоповале. Смит, я должен рассказать тебе про нашу романтику лесоповала на Северо-Западе, ты мне постоянно твердишь о железных дорогах: ты б видел узкоколейки наверху, и по утрам, когда морозец со снежком, а в животе у тебя блинчики с повидлом и черный кофе – вообще, парень, – и заносишь двойной топор над первым утренним бревном, лучше ничего и не бывает.

– Совсем как моя мечта о Великом Северо-Западе. Индейцы квакиутли, Северо-Западная конная полиция…

– А-а, ну так это в Канаде, в Британской Колумбии, я встречал таких на просеках[50 - Северо-Западная конная полиция (1873–1920) – канадские полицейские силы в Северо-Западных территориях в период их заселения в XIX в., предшествовала Королевской канадской конной полиции.]. – Мы толкали велик дальше, мимо студенческих притончиков и кафешек, заглянули к Робби, нет ли там кого из знакомых. Там был Альва – он подрабатывал помощником официанта на полставки. В студгородке мы с Джафи в нашем тряпье выглядели довольно диковинно, а Джафи и вообще считался чудиком – обычное дело в колледжах и университетах, когда там появляются настоящие люди, потому что колледжи – сплошные рассадники серятины среднего класса, какая обычно находит совершенное выражение на окраинах студгородков, в рядах зажиточных домиков с лужайками и телевизорами в каждой гостиной, где все смотрят одно и то же и думают об одном и том же в одно и то же время, а Джафи этого мира рыщут в глухомани, чтобы услышать голос, в этой глухомани зовущий, дабы обрести исступление звезд, открыть темный таинственный секрет происхождения безликой, пресной, обожравшейся цивилизации. – У них, – говорил Джафи, – у всех до единого есть сортиры с белым кафелем, и они кладут в них большие грязные кучи, как медведи в горах, но это смывается в удобную канализацию, которая все время под надзором, и об их дерьме больше никто не думает, и никто не догадывается, что берет начало в говне, накипи и нечистотах моря. Они целыми днями моют руки сливочным мылом, которое втайне мечтают сожрать прямо в этой ванной. – У него был просто миллион идей, точно вам говорю.

Мы добрались до его хижины, когда уже стемнело, а в воздухе пахло дымом горящего дерева и листвы, всё аккуратно сложили и спустились по улице к Генри Морли, у которого была машина. Генри Морли носил очки и был человеком великой учености, но тоже чудик – еще более ярко выраженный и чрезмерный, чем Джафи; работал библиотекарем, друзей в колледже у него было немного, но он тоже любил ходить в горы. Его собственный однокомнатный коттедж, на тех же задворках Беркли, был набит книгами и картинками про альпинизм, весь завален рюкзаками, горными ботинками и лыжами. Я поразился, услышав, как он разговаривает: говорил он в точности как Рейнгольд Какоэтес, критик, и выяснилось, что они – друзья с давних пор, вместе ходили в горы, и ни за что не скажешь, кто на кого влиял – Морли на Какоэтеса или наоборот. По-моему, преимущественно влиял Морли – в нем было то же ехидство, саркастическая, чрезвычайно остроумная, хорошо выстроенная речь с тысячами образов, типа того, когда мы с Джафи зашли, у Морли как раз сидели друзья (странное, какое-то потустороннее сборище, в компанию входил китаец, настоящий немец из Германии и еще какие-то студенты), и Морли сказал:

– Я беру с собой надувной матрас, вы, ребята, можете спать на жесткой холодной земле, если хотите, а у меня будет пневматический агрегат, поскольку я все-таки съездил и истратил на него шестнадцать дубов в дебрях оклендских военно-морских складов, а потом весь день прикидывал, можно ли, присобачив роликовые коньки или присоски, технически называть себя средством передвижения, – или произносил еще какой-то мне непонятный (то есть всем вокруг) собственный прикол с тайным смыслом, к которому все равно никто не прислушивался, но он говорил и говорил, как бы сам себе, но мне он сразу же понравился. Мы только вздохнули, когда увидели, сколько барахла он брал с собой в горы: даже консервы, а помимо надувного резинового матраса еще и ледоруб, и целую кучу оборудования, которое нам все равно не понадобится.

– Ты, конечно, можешь прихватить топор, Морли, но вряд ли он нам пригодится, а консервы – это ж одна вода, тебе придется тащить ее на собственном горбу, неужели не понимаешь, что вся вода ждет нас наверху?

– Да я просто подумал, что баночка чоп-суи[51 - Чоп-суи – китайско-американское блюдо, изобретение китайских поваров, работавших на железных дорогах Западного побережья. В состав входит: нарезанные соломкой говядина, свинина или курица, молодые побеги бамбука и фасоли, водяные каштаны, другие китайские овощи, специи и соевый соус, подается с рисом. Возможно, было вдохновлено традиционным блюдом провинции Гуандун «tsap seui» (кит. «разные объедки»).] там будет в самый раз…

– У меня хватит еды на всех. Поехали.

Морли еще долго трепался, валандался по комнате, собирая свой неуклюжий вьюк, и вот наконец мы попрощались с его друзьями, залезли в английский автомобильчик и около десяти вечера стартовали к Трейси и наверх к Бриджпорту, откуда нам предстояло проехать еще восемь миль к началу тропы у озера.

Я сидел сзади, а они разговаривали на переднем сиденье. Морли был вообще-то псих; заехал как-то раз за мной (уже потом) с квартой яичного ликера, рассчитывая, что я ее выпью, но я заставил его отвезти меня в винную лавку, а все дело было в том, чтоб мы с ним съездили к некой девчонке, причем я должен был выступить в роли примирителя: мы подкатили к ее дверям, она открыла, увидела, кто там, и снова захлопнула дверь, а мы поехали домой.

– Что за дела?

– Долго рассказывать, – туманно отвечал Морли, я так и не понял, чего ему было надо. Кроме того, увидев как-то, что у Альвы во флигеле нет кровати, Морли возник однажды, как призрак в дверном проеме, мы только-только глаза невинно продирали и варили себе кофе, и подарил нам огромную двуспальную панцирную сетку, с которой после его ухода мы долго сражались, пытаясь засунуть в сарай. То он притаскивал всякие доски, то какие-то невероятные книжные полки, то просто всякую ерунду, а много лет спустя у меня с ним снова были приключения а-ля Три Придурка[52 - «Three Stooges» – американский комедийный коллектив первой половины ХХ в., в своем классическом составе включавший Мо Хауарда (Мозес Хэрри Хорвиц, 1897–1975), Шемпа Хауарда (Сэмюэл Хорвиц, 1895–1955), Кудрявого Хауарда (Джером Лестер Хорвиц, 1903–1953) и Ларри Файна (Эндрю Луис Файнберг, 1902–1975).], когда я приехал к нему в Контра-Косту (его собственный дом, который он сдавал в аренду) и провел там несколько совершенно непредставимых дней, а он платил мне два доллара в час, чтоб я ведро за ведром таскал жидкую грязь, которую он вручную вычерпывал из затопленного погреба, весь черный от этой дряни, как Татарилуак, Повелитель Грязных Жиж Паратиоалауакакского Пролета, и на губах его играла проказливая восторженная улыбка; а потом, возвращаясь через какой-то городишко и вдруг захотев мороженого, мы прошлись по тамошней главной улице (распугав всех на трассе своими ведрами и скребками) с мороженым в руках, сталкиваясь с жителями на узеньких тротуарах, будто пара допотопных комиков немого кино, с известкой и прочим. По-любому, в общем, – крайне странная персона, как ни посмотри, и вот он вел сейчас машину к Трейси по четырехрядному шоссе с сильным движением, и рот у него не закрывался, на каждое слово Джафи у него находилась дюжина, и происходило это примерно так. Джафи говорил что-нибудь типа:

– Ей-богу, в последнее время чую в себе какое-то прилежание, на следующей неделе, наверно, возьмусь за орнитологию.

Морли же отвечал:

– Тут любой прилежным будет, коли у него нет девчонки с ривьерским загаром.

Изрекая что-нибудь, он всякий раз поворачивался и смотрел на Джафи, а все эти блестящие нелепости произносил на полном серьезе; я не врубался, что он за странный ученый такой, что за тайный лингвистический клоун под этим небом Калифорнии. Или же Джафи мимоходом вспоминал про спальные мешки, а Морли начинал нести какой-то бред:

– Я стану владельцем бледно-голубого французского спальника – легкого, на гагачьем пуху, классная вещь, они продаются в Ванкувере, – для Дейзи Мей[53 - Дейзи Мей – героиня комикса Эла Кэппа «Малютка Эбнер» (Li’l Abner, 1934–1977), преследовавшая девятнадцатилетнего дылду Малютку Эбнера много лет и в конечном итоге женившая его на себе.] в самый раз. Совершенно не для Канады. Все спрашивают, не был ли у нее дедушка путешественником и не повстречал ли эскимоску. Я сам с Северного полюса.

– О чем это он? – спрашивал я с заднего сиденья, а Джафи отвечал:

– Он просто занимательный человеческий магнитофон.

Я сказал парням, что у меня легкий тромбофлебит – сгустки крови в венах на ногах, – поэтому я побаиваюсь завтрашнего подъема: не потому, что из-за него могу хромать, а потому что, когда спущусь, он может обостриться. Морли на это сказал:

– А тромбофлебит – это такой особый ритм, когда ссышь?

Или же я говорил что-нибудь про людей с Запада, а он отвечал:

– Я сам тупой западник… смотри, что предрассудки сделали с Англией.

– Ты чокнулся, Морли.

– Не знаю, может и так, но если даже я сумасшедший, все равно оставлю хорошенькое завещание. – Потом вдруг он ни с того ни с сего выдавал: – Что ж, я весьма польщен, что иду в горы с двумя поэтами, я и сам собираюсь написать книгу, она будет про Рагузу, прибрежный город-государство, республику позднего Средневековья, которая решила классовую проблему, предложила пост секретаря Макиавелли[54 - Никколо Макиавелли (1469–1527) – итальянский мыслитель, политический деятель, философ, писатель, автор военно-теоретических трудов. Под Рагузой имеется в виду Республика Рагуза – Дубровницкая республика, город-государство на побережье Адриатического моря, существовавшее с XIV в. до 1808 г.], и целое поколение ее язык служил дипломатическим языком в Леванте. Все из-за напрягов с турками, конечно.

– Конечно, – соглашались мы.

А он вслух спрашивал себя:

– Можете гарантировать Рождество с приблизительной точностью лишь в восемнадцать миллионов секунд, оставшихся от первоначальной старой красной трубы?

– Еще бы, – смеялся Джафи.

– Еще бы, – повторял Морли, вертя баранку на сгущавшихся виражах, – они садятся в оленьи упряжки специальных междугородных автобусов, дабы поучаствовать в предварительной Конференции счастья по душам в глуши Сьерры, в десяти тысячах пятистах шестидесяти ярдах от первобытного мотеля. Это новее анализа и обманчиво просто. Если посеял билет в оба конца, можешь стать гномом, одежонка у них миленькая, и ходит слух, что правила приема в «Справедливость»[55 - «Equity» (c 1913 г.) – американский профсоюз театральных актеров и работников сцены.] впитают переизбыток, вытекающий из Легиона за непригодностью. Конечно, как бы там ни было, Смит, – (оборачиваясь ко мне на заднее сиденье), – и найдя собственный путь обратно в эмоциональную глушь, ты обязательно получишь подарочек от… кого-нибудь. А чуточка кленового сиропа не улучшит твоего самочувствия?

– Еще бы, Генри.

Таков был Морли. Машина тем временем где-то начала взбираться в предгорья, мы въезжали в разнообразные хмурые городки, останавливались заправиться, а там сплошь местные Элвисы Пресли[56 - Элвис Эйрон Пресли (1935–1977) – американский певец и актер, культурная икона ХХ в.] в синих джинсах поджидают кого-нибудь на дороге – побить, а у них за спинами внизу шум горных ручьев и высота гор. Чистая сладкая ночь – мы наконец выехали на настоящую узкую асфальтированную дорогу и устремились прямиком в горы. По сторонам появились высокие сосны и отдельные скалы. Воздух стал резок и превосходен. Наша поездка как раз совпала с открытием сезона, и в баре, где мы остановились выпить, уже сидела туча охотников в красных шапочках и шерстяных рубашках – нагружаясь, они смотрелись очень глупо со своими ружьями и патронами, сложенными в машинах, к тому же расспрашивали нас, не видали ль мы где-нибудь поблизости оленей. Мы, разумеется, видели оленя – перед самым баром. Морли вел машину и чесал языком:

– Ну, Райдер, может, ты станешь Альфредом, лордом Теннисоном[57 - Альфред Теннисон, 1-й барон Теннисон (1809–1892) – британский поэт.] нашей маленькой теннисной компании на Побережье, тебя назовут «новой богемой» и станут сравнивать с рыцарями Круглого стола минус Амадис Великий[58 - Имеется в виду Амадис Гальский (исп. Amad?s de Gaula – «Амадис из Уэльса») – главный герой средневекового (XIII–XIV в.) рыцарского романа испанского писателя Гарси Родригеса де Монтальво (1450 – ок. 1505).] и необычайное великолепие маленького мавританского королевства, проданное Эфиопии за семнадцать тысяч верблюдов и шестнадцать сотен пеших солдат, когда Цезарь еще мамкину титьку сосал, – как вдруг на дороге оказался олень – застыв, смотрел в наши фары, а потом прыгнул в подлесок у обочины и исчез во внезапно громадном алмазном молчании леса (мы его услышали, когда Морли заглушил мотор), и донеслось лишь сбивчивое шарканье его копыт, пока он убегал наверх, в туманы, к убежищу индейца, питающегося одной сырой рыбой. Сейчас мы оказались среди подлинной природы – Морли сказал, уже на высоте около трех тысяч футов. Не видя, под собою мы слышали ручьи, холодно шумевшие по холодным камням под светом звезд.

– Эй, олешка, – завопил я вслед животному, – не бойся, мы в тебя стрелять не станем. – А теперь в баре, где мы остановились по моему настоянию («В этой как бы холодной северной горной стране нет ничего лучше для человеческой души в полночь, нежели хороший теплый стакан согревающего красного портвейна, тяжелого, словно сиропы сэра Артура…»):

– Ладно, Смит, – сказал Джафи, – но мне кажется, нам не следует пить перед походом.

– Ай, да какая разница?

– Как скажешь, но глянь: мы столько сэкономили на дешевой сушеной еде, а ты собираешься сразу все пропить.

– Так уж мне на роду написано, богатство или бедность, в основном же – бедность, истинная нищета. – Мы зашли в бар, оказавшийся некой таверной, отделанной в духе горной глубинки, типа швейцарского шале с лосиными головами и оленями, нарисованными на перегородках кабинок, а сами люди у стойки – живая реклама охотничьего сезона, хоть все уже сильно наклюкались, эдакая колышущаяся масса теней в тусклом баре, когда мы вошли, заняли три табурета и заказали портвейна. Портвейн – довольно странный заказ посреди охотничьей страны виски, но бармен откопал случайную бутылку «Христианских братьев» и налил нам два широких винных стакана (Морли вообще-то оказался трезвенником), и мы с Джафи выпили и хорошенько это дело прочувствовали.

– Ах, – сказал он, разогреваясь от вина и полуночи, – я скоро снова поеду на Север повидать мои родные мокрые леса детства, облачные горы, старых обозленных друзей-интеллектуалов и старых пьяных друзей-лесорубов, ей-богу, Рей, не начнешь жить, пока там не побываешь – со мной или без меня. А потом уеду в Японию и пешком обойду всю эту холмистую страну, буду отыскивать древние храмики, спрятанные и позабытые в горах, и старых мудрецов, которым по сто девять лет и они молятся Каннон в своих хижинах и так много медитируют, что когда выходят из медитации, смеются, видя все, что движется. Но это не значит, что я не люблю Америку, ей-богу, хоть и ненавижу этих проклятых охотников, – им одно подавай, нацелить пушку на беззащитное разумное существо и убить, за каждое разумное или живое существо, которое эти хуилы убьют, они переродятся тысячу раз, чтобы страдать от ужасов сансары, так им и надо.