Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

* * *

Впрочем, как видно из сибирских дневников, дорога, да и служебные реалии более позднего времени очень вдохновляли то на гусарские шутки, то на крепкие выражения…

Вот почтовые станции, где долго не дают поменять лошадей – в ответ Петру Алексеевичу приходится «буянить». Или в станице, через которую сотник Кропоткин едет в командировку, отказываются выдать нормальную повозку по предписанию. А почему? «Потому, что барин смирный» попался. И тогда приходится писать жалобу и грозить «учинить мордобитие». После этого повозка, подходящая для перевозки целой кучи вещей, конечно же, появляется[168 - Кропоткин П. А. Сибирские тетради. С. 254.]. Ну или читаешь книгу в избе на ночлеге, а с потолка на тебя сыплется «куча тараканов». И ничего – «сидел бы и занимался». Человек ко всему привыкает…[169 - Кропоткин П. А. Письмо к Кропоткину А. А. 17 июня 1864 г. // http://oldcancer.narod.ru/Nonfiction/PAK-Letters86.htm#y1864 (http://oldcancer.narod.ru/Nonfiction/PAK-Letters86.htm#y1864) [дата обращения: 9.12.2020 г.].]

Ямщики, везущие тебя, не только последними словами посылают друг друга, да еще и дерутся. А вот попутчик, «поэт и музыкант», развлекающий бывшего камер-пажа Кропоткина своими рассказами про «похождения с женщинами», «средние между материализмом и идеализмом». «…А из его рассказов недурно будет кое-что записать потом, хоть в виде рассказа. Как он сам предложил мне»[170 - Кропоткин П. А. Сибирские тетради. С. 14, 37, 45; Кропоткины П. и А. Переписка. Т. 2. С. 42.], – отметил в дневнике Петр. Но не написал – не подошел Кропоткин на роль русского Боккаччо или Мопассана. Ну или рассказы сотоварищей по службе или рядовых казаков о том, как местный поп, однажды допившийся «до чертиков», вообразил, что дьякон хочет его зарезать. И по такому случаю скрывался от него в местной казачьей казарме, а во время загородной поездки ни с того ни с сего убежал в кусты, потом прятался на дереве с криками: «Нет, нет, не обманешь, он мне … отрезать хочет»[171 - Кропоткин П. А. Сибирские тетради. С. 232–233.].

Или вот местный почтмейстер, так перепуганный выговорами начальства, что во время обеда у губернатора принимает фразу «три печки» за пожелание вкатить ему триста ударов розгами. Не помогают даже слова губернатора о том, что ничего такого в виду он не имел. Бедняга почтмейстер уходит в отставку. Но это уже не Боккаччо и Мопассан – это Николай Гоголь, Антон Чехов и Аркадий Аверченко, недаром сотник Кропоткин печалится на страницах дневника: «Часто приходилось мне жалеть, что я не записывал рассказов про те курьезные личности, которыми прежде, да и теперь, хотя менее, изобилует Восточная Сибирь…»[172 - Кропоткин П. А. Сибирские тетради. С. 233–234.] Не откажись Петр Алексеевич от своего писательства – запросто мог бы написать какие-нибудь «Сибирские рассказы» по всем этим сюжетам…

И конечно, приходится наблюдать откровенные «свинцовые мерзости», как назвал такие случаи Максим Горький: «Нужно чиновнику девку, говорит "старшому", и "старшой" любую приведет, а то и прямо к родителям адресуется; они даже больше любят, чтобы не через чужих получали девку, а через родителей – "без огласки", по крайней мере, и это начинается с тех пор, как девка только может… хоть с 14 лет»[173 - Там же. С. 242.]. По тому же разряду и реалии, которые вскрыла служебная командировка в Кабанскую волость Селенгинского уезда Забайкальской области. Здесь сотник Кропоткин расследует злоупотребления властью судебного заседателя Марковича, родственника военного губернатора Забайкалья Евгения Михайловича Жуковского. Заседатель приговаривал к жестоким телесным наказаниям многих местных крестьян, в том числе женщин. «Пришлось столкнуться с сибиряком, с его хитрой увертливостью». Иными словами, пришлось бывшему камер-пажу императора по многу часов беседовать с запуганными крестьянами, чтобы преодолеть их страх и добиться откровенных показаний. А потом была беседа с Марковичем, игравшим перед либеральным князем в либерального чиновника. «Меня взбесило это: гуманность на языке, а дерет баб и молодых женщин за ссоры и драки, я и наговорил ему самым вежливым образом самых милых вещей»[174 - Кропоткины П. и А. Переписка. Т. 2. С. 61.]. И кончилась эпопея борьбы с произволом ожидаемо по-российски: Марковича перевели на более хлебное место в другой регион. Он получил должность исправника на Камчатке. Руководил местной полицией, разбогател, вышел на пенсию, а потом пописывал статьи в консервативные газеты России, поучая патриотизму молодое поколение и нехорошую интеллигенцию…[175 - Там же. С. 58.]

Неудивительно, что под впечатлением от служебных и дорожных реалий в своих «сибирских тетрадях» и письмах брату Петр Алексеевич позволяет себе довольно большую свободу выражений. Например, здесь встречаются троеточия на месте ругательств, отточия после букв «б», «ж», «с» и т. д.

* * *

По сравнению с Петербургом и Москвой, где насчитывалось соответственно более пятисот тридцати тысяч и четырехсот шестидесяти тысяч обитателей, Иркутск невелик. Но это был крупнейший город Сибири, сравнительно благоустроенный, старинный центр с великолепной архитектурой, зажиточным купечеством, интенсивной общественной и культурной жизнью, богатыми библиотеками и учебными заведениями.

Кропоткин исполнен восхищения увиденным в дороге. Сибирь поражает, очаровывает его. «Эта страшная Сибирь: богатейшая страна с прекрасным, не загнанным населением, но страна, для которой слишком мало еще сделано. Ощутительно необходимо увеличение числа школ, учителей, медиков и всяких знающих людей. Не менее необходимо улучшение путей сообщения… Впрочем, дело Сибири еще впереди, теперь в ней лишь подготовляются превосходные материалы для будущей жизни», – пишет он[176 - Кропоткин П. А. Письма из Восточной Сибири. С. 47.]. И надеется помочь в развитии этого чудесного края с такими бескрайними и неисчерпаемыми богатствами и возможностями.

«Проезжая по бесконечным хлебородным степям Тобольской губернии, я с удивлением вглядывался в окружающее и задавал себе вопрос: отчего всем нам знакома только та безотрадная Сибирь с ее дремучей тайгой, непроходимыми тундрами, дикою природой-мачехой, где случайно заброшенный человек из сил бьется, чтобы прожить кое-как, а между тем всем нам так мало знакома та чудная Сибирь с ее богатыми, необозримыми лугами, где наметаны сотни стогов сена, да каких, каждый с порядочную избу, с ее бесконечными пашнями, где рослая пшеница так и гнется под тяжестью огромных колосьев, где чернозем так жирен, что пластами ложится на колесах… – эта благодатная страна, где природа – мать и щедро вознаграждает за малейший труд, за малейшую заботливость?»[177 - Там же. С. 45.] И таких строк, воспевающих Сибирь и ее трудолюбивых жителей, в произведениях Кропоткина можно встретить довольно много.

Впрочем, до эйфории здесь далеко. Петр Алексеевич весьма зло мог высказываться и о местных чиновниках, и даже о нравах местных жителей. Но в первых впечатлениях преобладает скорее восхищение: «Совокупное влияние всех этих благоприятных условий сделало то, что здешний народ далеко превосходит во всем великорусского крестьянина: сибиряк вежлив, но в нем нет заискивающей услужливости; как он, так и женщина-сибирячка свободно относятся к вам, как равный к равному, без холопских замашек… Сибиряк смотрит бодро, весело, большею частью очень толков, сметлив, удивительно опрятен и любит чистоту в избе; но вместе с тем он хитер, надувает вас, если вы поддаетесь, и немного слишком материально относится к жизни»[178 - Кропоткин П. А. Письма из Восточной Сибири. С. 46–47.].

Он продолжает писать: в дневник – для себя, письма – для брата, корреспонденции в газеты – для читателей… Всего за время сибирской жизни Кропоткина в петербургских газетах «Биржевые ведомости», «Записки для чтения», «Сибирский вестник» и в московской «Современной летописи» вышло более тридцати его публикаций[179 - Маркин В. А. Сибирская тема П. А. Кропоткина // Кропоткин П. А. Письма из Восточной Сибири. Иркутск, 1983. С. 16.]. Он описывает свои дорожные впечатления, пишет о географических особенностях, климате, экономической и культурной жизни Сибири, дает сведения о ценах на товары, приводит статистические данные, рассказывает о стихийных бедствиях (пожарах, землетрясениях), дает интересные зарисовки быта, обычаев и даже особенностей кухни сибиряков: русских крестьян и казаков, старообрядцев, бурятов, эвенков. Нет такого момента в их жизни, на котором бы не остановил свое внимание любознательный журналист Кропоткин. Пишет и о жителях соседней империи Цин: китайцах, маньчжурах, монголах. Наблюдательный взгляд естествоиспытателя выхватывает самые яркие факты, рассказывающие о жизни людей куда ярче, чем любая книга.

Вот молодая казачка:

«– Дивно ночи, однако? – говорит в виде полувопроса молодка, укачивающая на руках разгулявшуюся девочку.

– Да час второй…

– Дивно, – повторяет она полушепотом, как-то особенно растягивая слова. – Ах ты, сука, чего же ты проснулась? – продолжает она, укачивая свою девочку…»[180 - Кропоткин П. А. Письма из Восточной Сибири. С. 58.]

«Дивно» … «что-то очень неопределенное – "кажется, я думаю, должно быть" – и употребляемое беспрестанно, так что для непривычного уха оно звучит особенно странно»[181 - Там же.], – напишет Кропоткин в газету.

А вот и знаменитое «однако», которым современный обыватель обильно снабжает бессмертные анекдоты «о чукче»: «Слово "однако" распространено по всей почти Сибири и характеризует сибиряка, его крайнюю осторожность и нежелание отвечать определенно»[182 - Там же.].

Но есть в публикациях молодого журналиста Кропоткина и современные для нас экологические проблемы – пределы роста производства и потребления, истощение ресурсов и гибель дикой природы: «Хотя и принято считать Сибирь неисчерпаемым источником относительно леса и зверя, но как все истощается при чрезмерном пользовании, так точно и зверь. Было время, когда в деревне на дом (и домов-то тогда было меньше) приходилось по убитому оленю. Теперь со вздохом говорят вам: и один-то олень на деревню попадет – и то спасибо, вся деревня смотреть соберется»[183 - Там же. С. 132.].

В своих дневниках он много пишет о сибирской кухне. Петру Алексеевичу нравится обычай подавать перед обедом вареные языки или желе, а после обеда – стакан сливок и молока… Понравился ему и знаменитый пирог с рыбой «по-сибирски»: «…пирог с рыбой из пшеничной муки 4-угольный, у которого верхняя крышка отделена и разрезана на несколько частей. Вы снимаете кусок теста и едите, доставая рыбу из самого пирога»[184 - Кропоткин П. А. Сибирские тетради. С. 82.].

Не меньшее удовольствие доставила сотнику Кропоткину бурятская кухня. В его сочинениях сибирского периода можно встретить описания пира, который закатили ему жители одного из бурятских селений: «Бурятки источали все свое искусство в приготовлении различных яств из зарезанного ягненка. Сперва началось угощение молоком, потом тарасуном… затем следует чай – затуран… в это время жарится на палочках мясо, преимущественно ребра и печень, а хозяйка варит в огромном котле баранье мясо, особенно ловко, с соком, переливая варево громадной деревянной ложкой (поваренкою), после туда же опускаются кишки, начиненные молоком с кровью, а когда они сварятся, их режут и подают гостям. Нельзя сказать, чтобы эта "кровь с молоком" была не вкусна, напротив, я полагаю, что она могла бы найти себе место в кухне любого образованного народа»[185 - Кропоткин П. А. Сибирские тетради. С. 344.].

Тарасун, иргон, архи – бурятская молочная водка или самогонка… Еще его называют «молочный виски», по цвету похож на охлажденную анисовку – узо или пастис. В дневниках Кропоткин даже с интересом рассказывает о технологии изготовления тарасуна[186 - Там же. С. 280.]. Судя по всему, Петру Алексеевичу этот напиток нравился. Во всяком случае он ни разу его не ругает, как, например, ханшину (она же байцзю или шаоцзю) – китайскую водку из проса или пшеницы, нередко покупаемую многими российскими туристами в дьюти-фри аэропортов Китая. Неприемлемым для него оказался и своеобразный коктейль «вино» (крепкий чай + водка), поданный в качестве угощения гостеприимными казаками в одной из амурских станиц.

А вот, например, оригинальный рецепт бурятского супа, сваренного из… чая: «Он угощал молоком, вскипяченным в особом медном кувшине, потом чаем, сваренным в кастрюле; он недурен, если только вы привыкаете смотреть на него не как на чай, а как на похлебку. Привыкнуть не совсем легко, но можно, и тогда он придется по вкусу, а то при слове чай мы ждем другого. Сваривши чай, давши несколько раз вскипеть, вливают заранее вскипяченное молоко с мукой»[187 - Кропоткин П. А. Сибирские тетради. С. 287.].

Но не только сибирская кухня привлекала Петра Кропоткина. 2 февраля 1863 года он жалуется в письме к брату Саше, что накануне «объелся блинов», поскольку был «усердным участником» обеда в читинском клубе[188 - Кропоткины П. и А. Переписка. Т. 2. С. 76.]. Конечно, любознательному исследователю тут копать и копать… Но думается, что «Кулинарная книга Петра Кропоткина» была бы не менее интересна, чем «Кулинарная книга Буэнавентуры Дуррути»[189 - Anonimо. La cocinera de Buenaventura Durruti. La cocinera Espa?ola en tiempos de la Guerra Civil. Pecetas y recuerdos. Almer?a, 2013.], недавно изданная в честь легендарного испанского анархиста-боевика, лидера анархистских профсоюзов Испании и полевого командира ополченцев-анархистов времен Гражданской войны 1936–1939 годов.

Все Петру Алексеичу было интересно… Одна из забайкальских казачек даже дала ему прозвище «любознательный»[190 - Кропоткин П. А. Сибирские тетради. С. 220.]. Ну а как еще его назвать? Спрашивает обо всем, всем интересуется, все записывает. «Любознательность Кропоткина, открытость для внешних впечатлений была, конечно, необычайной», – отметил его биограф Вячеслав Маркин. Ну а «обилие впечатлений преобразует человека»[191 - Маркин В. А. Неизвестный Кропоткин. С. 59.]. От впечатлений – к накоплению фактов, а затем – к аналитике. Любознательность Кропоткина стала фактором его превращения в естествоиспытателя, а затем – в ученого и мыслителя.

«Сказать по правде, если мне и придется оставить Сибирь, то сделаю я это не без сожаления – страна хорошая и народ хороший»[192 - Кропоткины П. и А. Переписка. Т. 2. С. 71.], – напишет он в январе 1863 года в письме брату. О тех же чувствах, только другими словами, спел Александр Башлачев:

Я хотел бы жить, жить и умереть в России,
Если б не было такой земли – Сибирь.

«Сибирь положила начало широкому развитию личности Кропоткина. В Сибири он стал ученым. ‹…› Ледниковая теория П. А. Кропоткина родилась в Восточной Сибири. ‹…› На сибирские работы П. А. Кропоткина ссылаются исследователи уже ряда поколений»[193 - Маркин В. А. Сибирская тема П. А. Кропоткина. С. 33, 76.], – напишет Маркин.

«Сибирь на этот раз из белой кости патентованного дворянчика сумела отлить великого революционера»[194 - Боровой А. А. Предисловие // Дневник П. А. Кропоткина. М., 1923. С. IV.], – писал Алексей Боровой, один из наиболее ярких теоретиков российского анархизма XX века.

В Сибири и после Сибири была Наука, а затем – Анархия и Революция! Три возлюбленные Кропоткина, которым он остался верен до конца жизни. «Истина – это Сибирь»[195 - Маридзе Г. Истина – это Сибирь // https://piter.anarhist.org/52sibir.htm (https://piter.anarhist.org/52sibir.htm) [дата обращения: 17.12.2020 г.].], – напишет в 2000-е годы российский анархист Герберт Маридзе. «Сибирь – это Свобода», – добавим мы и вспомним Бакунина, сосланного в сибирские края и успешно бежавшего из ссылки. Через Сибирь в составе дипломатической миссии, направлявшейся в Пекин, проезжал и офицер Генштаба Николай Васильевич Соколов, впоследствии ставший анархистом и соратником Бакунина. А теперь и Кропоткин… Какая мистика тянула их сюда? Мистика Воли и Неволи – как Инь и Ян одной неразделимой жизни, неделимого потока событий. Не по своей воле через этот край пройдут революционеры – сначала те, для кого Кропоткин был другом, затем те, для кого он стал учителем. Ну а без сибирских и дальневосточных партизан, в годы Гражданской войны сражавшихся против белых и красных под черным знаменем Анархии, вдохновлявшихся анархо-коммунистическими идеями Петра Кропоткина, куда беднее была бы не только история российского анархизма, но и история России…

* * *

Первые встречи, кажется, укрепляют Кропоткина в его надеждах. Генерал-губернатор Корсаков поинтересовался, не за «либеральничанье» ли его прислали в Сибирь? Ну а когда Петр Алексеевич стал возражать, добродушно заметил: «Нет, что же, если бы даже и так, то тем лучше, там эдакие люди не нравятся, а здесь мы ими довольны, давайте побольше»[196 - Кропоткины П. и А. Переписка. Т. 2. С. 44.].

Близилась зима, и возможности отправиться немедленно на Амур не было. Поэтому Кропоткин был прикомандирован адъютантом к начальнику штаба Восточной Сибири – тридцатипятилетнему генералу Болеславу Казимировичу Кукелю (1829–1869). Новый начальник, действовавший по принципу «Всякое насилие есть мерзость»[197 - Там же. С. 49.], понравился Петру: «Как только ознакомился со мной, повел меня в одну комнату в своем доме, где я нашел лучшие русские журналы и полную коллекцию лондонских революционных изданий Герцена. – Скоро мы стали близкими друзьями»[198 - Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 165.].

Между прочим, в Сибири Кропоткин обнаружил, что здесь еще помнили его деда, Николая Семеновича Сулиму, который занимал пост генерал-губернатора в 1830-х. Люди отзывались о нем с уважением за отчаянные, хоть и бесплодные попытки бороться с коррупцией – прежде всего с чудовищным воровством, пышным цветом расцветшим в Николаевскую эпоху…

Вместе с Кукелем, которому было поручено исполнять обязанности губернатора Забайкальской области, Петр Кропоткин отправился в Читу. Мимо удивительно спокойного Байкала, «по диким степям Забайкалья, где золото роют в горах». Они прибыли туда 2 октября 1862 года. В сравнении с Иркутском Чита – почти деревня, там обитало всего-то три тысячи жителей.