Самоцветы

– Как мало? Помилуйте… Может быть, вам гранёных-с?

– Как гранёных?

– Мы сами граним у себя дома.

– Ага! Может быть, и стекло граните, как екатеринбургские мастера?

– Нет, зачем же! Мы этому не подвержены, чтобы, напримерно, стекло… А только оно способнее, ежели дома… Гранильщик ещё украдёт камень, а тут в своих руках.

– Всё-таки мало камней и смотреть нечего.

– Брат в Париж на выставку увёз.

– Ну, это другое дело.

– А вы у мамыньки спросите, у ней их весьма достаточно.

– У вас разве отдельно камни?

– Отдельно. Она свои камни нам не показывает, потому боится, как бы не завладели. Прячет где-то.

Рассматривая камни, Василий Васильич закурил папиросу.

– Ты это чего задымил-то? – послышался за нашими спинами сердитый старушечий голос. – Я этого не люблю!

Это была сама Ульяна Епифановна, именно та старушка в тёмном сарафане, которую мы видели в нижнем этаже. Невысокая, худощавая, с острым носом и насквозь глядящими глазами, она являлась типичною представительницей зауральского раскольничьего мира. Василий Васильич распахнул окно и выбросил папиросу на улицу.

– Ещё дом спалишь! – уже менее сурово проговорила любезная хозяйка.

– Ульяна Епифановна, можно посмотреть у вас камни?

– Какие камни? Никаких у меня камней нет. Старуха круто повернулась и вышла из комнаты. Молодой человек смотрел на нас и улыбался.

– Вот она у нас какая, мамынька-то, – заметил он с своею добродушною улыбкой. – Не вдруг к ней подойдёшь…

Пришлось заняться пересмотром всё тех же шкафов. Меньше рубля и цены нет, когда такие же точно камни в Екатеринбурге стоят в десять раз дешевле. Стоило за этим ехать в Мурзинку! Спрашиваю о причинах такой разницы в ценах.

– Да это всё мужики виноваты, – объяснил молодой человек. – Найдёт камень, тащит его в город, да там и пойдёт по дворам… Деньги нужны, – ну, и отдаст, за что дадут. А хороший-то камень настоящего покупателя года три ждёт… Вот брат в Копенгагене на выставке сколько камней профессорам продал: наш камень для коллекций идёт.

– Значит, ваш брат и в Копенгагене был, а теперь в Париж уехал? удивлялся Василий Васильич.

– Нужда гонит, потому, сидя здесь, не скоро покупателя дождёшься. Вот купите альмандинчик… Весёленький камешок… А то рубины есть из Калтышей: те ещё повеселее будут, особливо при огне.

– Как же из Калтышей к вам камни попадают?

– А случаем… Вот изумруды, так те мы вымениваем на аметисты. На наличные всего не выкупишь… Да и дорожатся нынче мужики: принесёт камень, да и не знает сам, что за него просить. Ну, а потом в город за бесценок спустит.

Пока мы рассматривали камни и торговались по всем правилам искусства, Самошиха успела куда-то сходить и вернулась с таинственным узелком в руках. Она молча присела к столу и, не торопясь, принялась развязывать довольно грязный ситцевый платок. Мы обступили её и с нетерпением дожидались конца этого священнодействия. Из платка, как из рога изобилия, посьпались самые крупнейшие топазы, какие мне только случалось видеть. Видимо что все они были из одного гнезда: и цвет, и блеск, и форма одинаковые. Вообще, редкой красоты камни, и если что их портило, так это бутылочно-зеленоватый цвет воды. Больше синеватые ценятся. Выбрав самый маленький кристалл, я спросил о цене.

– Не продаю… – довольно резко ответила старуха.

– Кому-нибудь другому будете же продавать?

– Всё гнездо зараз продам.

– А сколько цените их?

– Да меньше трёх тыщ не пойдут.

Всех камней было штук пятнадцать, следовательно, средняя цена за камень получалась около двухсот рублей. Ничего, красные денежки.

– Кому же вы их будете продавать, Ульяна Епифановна?

– А в Петербург… Кокшарову, Николаю Иванычу, покажу, Докучаеву, Гельмерсену прежде возила. Они меня все знают… Есть ещё у меня одна штучка, только на охотника.

Порывшись где-то в кармане, старуха достала ещё платок и, развернув его, показала штуф из мелких, бесцветных топазов. Это, действительно, была редкость.

– Даром отдаю: всего сто рублей… – объяснила она. – Теперь, может, тыщи камней скрозь мои руки прошли, а такого ещё не попадало… Одна ошибочка: белый камень.

Белыми называют и мастера, и скупщики, и публика бесцветные камни, как было и в настоящем случае. Сменив беспричинный гнев на милость, Ульяна Епифановна помаленьку разговорилась и даже предложила нам «откушать чайку». Но нам было некогда, да и лошади ждали. Поблагодарив старушку за любезность, мы простились.

– Вы к зятю заверните, – посоветовала она на прощанье. – Вот тут рядом… Может, у него что найдёте подходящее.

Зять жил так же крепко, как и тёща, но камней у него было уже совсем мало, – всего один небольшой шкафик, в каких держат посуду. Дорожился он, однако, больше тёщи, так что мы даже из любезности ничего не могли у него купить.

– Тут есть ещё один мужичок, тоже любопытный насчёт камней, – объяснял ямщик. – Может, он подешевле окажет себя.

Когда мы уже садились в экипаж, проезжавший по улице мужик крикнул выглядывавшей в окно Самошихе:

– Ей, Епифановна, насколько омманула господ?

Любопытного насчёт камней мужика мы не застали дома и удовольствовались тем, что приобрели у Самошихи. Вообще, насколько я убедился по личному горькому опыту, покупать что-нибудь на месте, из первых рук, всегда втрое дороже, чем купить то же самое из десятых рук и, притом, у себя дома, в Екатеринбурге. Расчёт самый прямой: люди притащились куда-нибудь в Мурзинку из города, – для Зауралья городом является только Екатеринбург, – значит, им нужны камни, а если нужны, то за ценой не постоят. Получается логическая выкладка, не лишённая основательности.

Резюмируя общее впечатление, оставленное мурзинскими копями, могу сказать только одно, что оно не в пользу мурзинской славы. Самоцветы разделяют общую участь других уральских богатств: промысел хищнический, если только можно назвать промыслом копание безобразных ям. Ни знаний, ни правильной работы, ни разумной предприимчивости, а главною двигательною силой является полштоф и кулачество. Полнейшая случайность, риск на даровую работу собственных рук и объегоривание, конечно, никогда не создадут правильного промысла, который дал бы кусок хлеба местному населению или пришлому рабочему. Дело обставилось таким образом, что при существующих условиях идти копать новые ямы – чистое сумасшествие, и на эту египетскую работу могут подвигнуть только такие дикие стимулы, как жажда полуштофов. В конце-концов, если сравнить стоимость затраченной на добывание мурзинских самоцветов работы, с одной стороны, и полученные за неё полуштофы – с другой, то вывод один: в общем складе мужицкого хозяйства даже этот случайный промысел является полнейшим дефицитом. Заработки на добывании камней могли бы послужить прекрасным подспорьем крестьянскому хозяйству, но мы, к сожалению, ничего подобного не видим. Добыванию самоцветов на Урале больше ста лет, но до сих пор оно не выбилось из самых примитивных форм. Нет ни учреждений, ни частных предпринимателей, которые поставили бы этот промысел на разумные основания, а такая работа окупилась бы с лихвой.

На обратном пути из Мурзинки в Невьянск мы завернули в Калтыши, где сравнительно недавно открыты сапфиры и рубины. От Мурзинки до Калтышей что-то около 50 вёрст, но, чтобы попасть туда, нужно было сделать небольшой круг, именно ехать в Невьянск не через Петрокаменский завод, а на Черемиску и Аятскую. Разница пути незначительная, а от Черемиски свернуть в сторону всего вёрст пять. Калтыши – небольшая деревушка, дворов с сотню. Она залегла по берегу большой реки Режа. Мы ещё в Черемиске наводили справки относительно калтышских рубинов и сапфиров, но, как и везде, ничего определённого не могли узнать.

– У попа, сказывают, есть хорош камень… – отвечает хозяин нашей квартиры. – Сотельную поп-то просит за камень…

– Ну, а в Калтышах кто занимается скупкой камней?

– Окромя Данилы некому… Он, значит, ищется, а потом в город камни возит. У попа-то камень тоже из Калтышей… Приедете в Калтыши и спросите прямо Данилу, а уж он всё вам обозначит.

К нашему несчастью, мы Данилу дома не застали, – он только что уехал в город. Он ещё только начинал дело, и было интересно посмотреть, в pendant[3 - В дополнение.] к Самошихе, на кулака in statu nascendi,[4 - В стадии зарождения.] а что Данило будет таким же кулаком, так в этом не может быть ни малейшего сомнения. Мы отправились к месту добывания сапфиров и рубинов одни. Это всего в версте от деревни, где в Реж впадает жалкая речушка Положиха, вырывшая глубокий лог. Настоящая картина этого лога самая обычная для Урала: он весь изрыт сначала даровыми крепостными руками «в казённое время», а потом перерывается ещё раз вольным трудом. Этот вольный труд фигурировал и сейчас в лице пяти мужиков и трёх баб, перемывавших старые отвалы. Речка Положиха впадает в Реж с левой крестьянской стороны, где раскинулись пашни, а противоположный берег Режа покрыт лесом, – это начало заводской Режевской дачи.

Наше появление остановило работу. Двое мужиков работали в забое, выбрасывая серые пески наверх, третий подвозил их к вашгерду, а бабы промывали. Золото здесь давно «изубожилось», а работали из-за хлеба на воду, Калтыши уже принадлежали к заражённой золотою лихорадкой полосе.

– Бог на помочь.