Муравьиный лабиринт

– Не буду пать! – сказала та.

– Это ты правильно! Не спи, конечно! – одобрила Рина.

Эля счастливо вздохнула, радуясь, что настояла на своем, и мгновенно уснула.

Рина вернулась, забралась с ногами в кресло и стала смотреть на Мамасю. Изредка та отрывалась от рукописи и заглядывала в свой смартфон, нетерпеливо дергая пальцем ползунок разблокировки. Проверка электронной почты – форма психоза. Ясно же, что каждые пять минут почта не приходит. Да и не ждешь особенно ни от кого писем. Просто сознание жаждет надежды и перемены, а проверка почты для этого самый подходящий повод.

Мамася ощутила ее испытующий взгляд и подняла голову. Глаза у нее были красные, уставшие.

– У тебя по волосам упрямки ползают, – сказала Мамася.

– А? Какие? – не расслышав, переспросила Рина.

– Полосатые.

Рина вяло улыбнулась. На нее вдруг навалилась тяжелая ночная тоска, которая часто следует за перевозбуждением. Ослик Фантом погас в ее душе. Она смотрела на Мамасю, и ей было больно. Она ощущала… сама не знала что. Или знала, но не хотела озвучивать, потому что, выразив что-либо словами, получаешь противный клейкий ярлычок, который затем руководит твоими мыслями, ощущениями и поступками. Слова опасны. Пока что-либо не сказано, оно еще не совсем существует и может легко рассосаться, исчезнуть, оказаться мифом, случайной тенью от пролетевшего облака. Высказанное же мгновенно начинает существовать.

По сути, сейчас Рина развенчивала для себя Мамасю. Начинала видеть ее слабости и границы, которые есть у каждого, но которых почему-то не должно быть у тех, кого любишь. Горькая такая правдивая любовь: когда любишь человека и видишь, что он несовершенен, а все равно продолжаешь любить, потому что, потеряв это чувство, разом потеряешь все.

– Я тебя люблю, а остальное неважно, – зачем-то ляпнула Рина.

Мамася тревожно шевельнула бровями.

– Остальное тоже безусловно важно, – сказала она, находя нужным спорить. – Например, то, как ты одеваешься! Женщина должна одеваться тепло и красиво. Именно в такой последовательности. Вначале тепло, а затем красиво. Но ни в коем случае не наоборот!

– В свитер ниже попы? – рассеянно спросила Рина.

– Он греет поясницу!

– Ага! А в пояснице помещаются будущие дети и другие внутренние органы!

Мамася поморщилась.

– Ты говоришь ерунду!

– Это ерунда говорит меня. Но ты не обращай внимания! Мы с ней прекрасно ладим, – сказала Рина, и ей вдруг стало хорошо.

Просто хорошо и все. Сомнения отступили. Зачем усложнять то, что замечательно само по себе? Человек – это то, что он видит. Хороший человек видит во всем хорошее. Здесь же, у Мамаси, ей было спокойно.

Дом – место, где тебя любят. Включенная на кухне лампа, которую видно с улицы темным сырым вечером. Стол с супом и всякими булками. Кипящий чайник. Но все же главное: просто место, где тебя любят, и больше, по сути, ничего.

Рина обняла Мамасю, и они обе сладко заплакали непонятно чему. В соседней комнате проснулась Эля, вспомнившая о своем обещании не спать. Она пришла на кухню, пошаталась в дверях, посмотрела на них некоторое время, неуверенно хихикнула, точно примериваясь, та ли это эмоция, или нужно поискать другую, а потом подползла на четвереньках, обняла ногу Мамаси и тоже заплакала.

Глава 2

Хранитель лабиринта

Когда я хочу работать, мне все мешают. Но когда я сажусь работать, а мне никто не мешает, я немедленно все бросаю и бегу узнавать, почему мне никто не мешает, и искать тех, кто будет мне мешать.

    Рина

– Тут муха летает. В холоде таком! – пожаловалась Лара.

– Она живая? – спросила Фреда.

– Не знаю. Наверно.

Лара даже не поняла тупости вопроса. Ее можно было спрашивать о чем угодно, например какого цвета зеленые огурцы, и она всегда серьезно отвечала.

– Так еще страшнее, если неживая муха летает, – влезла Рина.

Фреда засмеялась. Мерин Бинт чего-то испугался, шарахнулся и едва не размазал Кузепыча по стене.

– Якорный пень! Кто бросил здесь эту синюю тряпку? – завопил Кузепыч.

– Это не синяя тряпка! Это моя голубая кофта! – вознегодовала Алиса.

– Во! Кофта! – Кузепыч назидательно поднял палец. – Раз я не понимаю – с мерина чего взять? Это ж лошадь! Она что непонятное видит и психует!

– Но вы же кофты, надеюсь, не боитесь? – мстительно щурясь, спросила Алиса.

– Откуда ты знаешь, что не боюсь? Чего ты повод под ноги бросила? Не терпится новый покупать? У тебя кто папа – арабский шейх?

Алиса еще в школе выяснила, что, когда называешь папину работу, люди удивленно замолкают. И это не было ложью. Древнегреческие босоногие горшечники, изготавливающие свои вазы весело и на глаз, многому могли бы научиться у ее папы в плане строгого соблюдения технологий, но почему-то не они подделывали папины вазы, а он их. Кроме того, ее спокойный, внешне не приспособленный к жизни папа умел удачно продавать вазы в Интернете.

Кузепыч удивляться не стал, хотя слышал об этом впервые. К информации отнесся по-деловому.

– Что ж ты раньше молчала? Пусть сделает мне двадцать горшков по полтора литра и одну здоровенную чашу, я потом скажу насколько. А мы ему за это лопату выдадим и позволим накопать у нас в овраге сколько угодны отличной глины, – с энтузиазмом пообещал он.

Овраг был за территорией ШНыра, у ручья. Считалось, что глина там хорошая, хотя папе в этом плане угодить было вообще невозможно. Он выписывал ее чуть ли не из Египта и долго еще с чем-то смешивал, разбивая комки миксером. Алиса понадеялась, что папа ее не убьет. Хотя он мирный. Максимум пожалуется маме, а та выведет на принтере правила пользования папами и развесит повсюду, куда сможет дотянуться.

– А если бы мой папа был пулеметчик? Вы бы его тоже запрягли? – поинтересовалась она.

– А то как же! Послали бы на съезд ведьмарей. Нет такой профессии, какая не сгодилась бы в ШНыре! – обнадежил ее Кузепыч и удалился крабьей походкой, по дороге подбирая валявшиеся в проходе веревочки и пряча их в карман. С каждой веревочкой настроение у него улучшалось.

Когда Алиса убрала кофту, Бинт перестал пугаться и позволил вывести себя из пегасни.

– Дебил! Чтобы тебя на консервы забрали! – напутствовала его Алиса.

– Спокуха, чудо былиин! Слезами деду не поможешь, – подмигнув, сказал Ул.

Алиса громко фыркнула, да так, что ей отозвались сразу три пега и одна Фреда. Это было так неожиданно, что многие расхохотались.

– Прикольно, – сказал Сашка.

Алису бросило в краску. Как многие обидчивые люди, она плохо отличала, когда смеются над ней, а когда над смешной ситуацией, в которую она вовлечена.

– Ах так! Ну и прекрасно! Всем весело, и это замечательно. Замечательно, когда всем весело! – сказала она стершимся от негодования голосом.