Битва за Атлантику. Эскорты кораблей британских ВМС. 1939-1945

– Я – командир подразделения, сэр, и отвечаю за действия подразделения противолодочных траулеров. Я живу на «Лох-Тулле», потому что здесь созданы соответствующие условия, которых нет на другом судне моего подразделения, но при необходимости могу выходить в море и на нем.

– Ну ладно, это все формальности. Расскажите, что случилось.

– Мы обратились с просьбой о выделении лоцмана и получили отказ. «Лох-Тулла» – 900-тонный траулер, сэр. Мне кажется, здесь в штабе не понимают, насколько велики арктические траулеры. Все думают, что это обычные 120-тонные дрифтеры. С «Лох-Туллы» снята вся рыболовная оснастка, а на носу установлено орудие. При этом она сидит в воде носом на два фута выше своего нормального дифферента. Управлять ею приходится очень быстро, иначе нос сносит по ветру. Как командир подразделения могу вас заверить, что Ланг превосходно справляется с капитанскими обязанностями. Убежден, что после того, как мы выполнили неверный поворот, избежать столкновения было невозможно. – Я вещал очень уверенно, чувствуя себя уже не узником дока, а многоопытным и велеречивым адвокатом.

Слово взял секретарь комиссии:

– Думаю, нам придется отложить рассмотрение вопроса до возвращения адмирала. Комиссия собралась, чтобы рассмотреть дело лейтенанта-коммандера Райнера. Не думаю, что мы можем так легко переключиться на шкипера Ланга.

– Когда он возвращается?

– Завтра вечером.

– А мы завтра утром уходим в Портленд, – радостно проинформировал я.

– Ну что ж, – засмеялся председатель комиссии, – считайте, что вам повезло.

Утром мы вышли в море, и больше никто и никогда не напоминал нам об этом злосчастном эпизоде. Хотя я еще несколько недель самым внимательным образом исследовал почту, опасаясь обнаружить в ней конверт от адмирала из Ливерпуля.

Вечером после заседания комиссии я отправился на «Иглет» навестить капитана Элгуда. Там все оставалось по-прежнему, только на корабле теперь был поднят флаг адмирала. Здесь проходили обучения команды торговых судов, на которых для самозащиты было установлено вооружение. Когда на доселе мирный сухогруз устанавливали орудие, его команда отправлялась на «Иглет», чтобы научиться им пользоваться. На орудийной палубе слышались лязганье затворов и отрывистые команды офицеров-артиллеристов. Народу было очень много.

Ничего не успело измениться – ведь с тех пор, как я покинул корабль, не прошло и месяца. А мне казалось, что уже миновала вечность.

Командирство Элгуда перестало быть обременительным. Он выполнил свою миссию, подготовив людей для мобилизации. Однако он оставался человеком действия и ненавидел тихий омут, в котором оказался. Мне кажется, уже в то время тяжелая болезнь начала опутывать его своими холодными щупальцами. Когда я пожаловался на свое неопределенное положение – отвечаю, но не командую, – он сказал:

– Райнер, я вам много раз говорил, но вы не желали меня слушать. На военно-морском флоте никогда не доверят командование офицеру добровольческого резерва. Теперь вы убедились в этом сами. Военный трибунал для нас ничего не значит. Если завтра вас уволят со службы, Элизабет и ваши дети голодать не будут. Вы просто вернетесь к своей работе на берегу. С кадровыми офицерами все обстоит иначе. Суровое наказание навсегда лишит их шанса продвинуться по службе. А офицер ВМР может потерять сертификат министерства торговли.

– Что ж, все равно уже поздно что-то менять. Да и, честно говоря, у меня, как и раньше, нет желания.

– Вы всегда были чертовски упрямым ослом, – улыбнулся Элгуд и крепко пожал мне руку.

Этот человек всегда был искренним. Он умел убеждать и, если был уверен в своей правоте, не брезговал и крепким словцом. Он был превосходным наставником и при этом умел уважать чужое мнение. Он научил меня обращению со старшими офицерами, что сослужило мне неоценимую службу позже, когда я служил в составе флота, защищавшего Западные Подходы к нашим островам под командованием адмирала сэра Макса Хортона. Как эти люди были похожи! К сожалению, эта наша встреча с Элгудом была последней.

Глава 3

«ЛОХ-ТУЛЛА» И СТАРШИЙ ОФИЦЕР 14-Й ПРОТИВОЛОДОЧНОЙ ГРУППЫ

Пока мы стояли в ремонте, остальные траулеры группы ушли, поэтому из Ливерпуля в Портленд мы отправились в одиночестве. По плану мы должны были провести там около недели и после заключительного этапа тренировок выйти на боевые позиции. Однако после гибели «Атении» Черчилль в своем радиообращении к народу пообещал, что в течение двух недель к противолодочному патрулированию приступит 80 противолодочных кораблей. В итоге началась спешка, сломавшая тщательно разработанные планы. В Портленд мы прибыли в 5 часов пополудни, а уже на следующий день в полдень вышли в море, являясь сертифицированным боевым противолодочным кораблем.

Старшего офицера группы с нами не было. Его судно отстало из-за какой-то поломки. Поэтому роль ведущего судна 14-й противолодочной группы досталась «Лох-Тулле». Вот мы и повели остальные траулеры между волноломами бухты Портленда. Нокрея была расцвечена новенькими яркими флагами.

«Идем строем кильватера, скорость 10 узлов» – таков был мой первый приказ, отданный группе кораблей, и я чрезвычайно гордился своим положением командира. За кормой «Лох-Туллы» шли три судна. Я стоял в кормовой части мостика и внимательно следил за ними. Сразу за нами шла «Истрия», за ней – «Регал», на котором находился Чарстон, командир второго подразделения. Замыкал строй траулер «Дейви».

«Лох-Тулла» была уникальным судном среди траулеров. Но если бы я сказал, что это было самое красивое судно из всех когда-либо построенных, остальные капитаны меня бы попросту растерзали. Поэтому я проявлю сдержанность и скажу только, что оно отличалось от других. «Лох-Тулла» была создана для необычного человека. «Регал», «Истрия» и «Бронте» были похожи, как близнецы. С течением времени, конечно, и у них появились отличительные черты, которые дали возможность различать их между собой. Под командованием разных людей даже одинаковые корабли ведут себя по-разному. «Дейви» тоже отличался от всех. Насколько нам было известно, это было новое судно, только что принятое у строителей. Глядя на него, невольно думалось, что конструктор замыслил нечто особенное, однако стрела его мысли в цель явно не попала. Бывалому моряку казалось, что нос одного судна приставили к корме другого. Обводы корпуса были резкими, даже, пожалуй, угловатыми. Корабль почему-то казался голодным, а еще легкомысленным и безответственным. При этом я вовсе не хочу сказать ничего плохого о его капитане и команде. Капитан «Дейви» по фамилии Макинтош, как специалист, был ничуть не хуже Ланга. Родом Макинтош был с берегов Мори-Ферта. У него была хорошая, опытная команда, но я знал, как часто «Дейви» доводил их до отчаяния. Этот корабль был нашим общим кошмаром. Без всякой видимой причины его высокий тонкий нос внезапно сносило по ветру, и с этим ничего невозможно было поделать – только отработать назад и попробовать еще раз. Высота его надводного борта была на два фута больше, чем у остальных траулеров, и тем не менее, это было самое «мокрое» судно из пяти. Во время волнения, что отнюдь не редкость в Пентленд-Ферте, если ему приходилось идти против ветра, судно принимало просто-таки фантастическое количество воды. Как и все выходцы с северо-восточного побережья, Макинтош был добрым пресвитерианцем, поэтому никто и никогда не слышал, чтобы он ругался, хотя «Дейви» постоянно испытывал его терпение.

14-я противолодочная группа направлялась в Розайт, чтобы приступить к патрулированию входа в Ферт-оф-Форт. Наш единственный вечер в Портленде выдался беспокойным. Стоянка противолодочных траулеров была переполнена. По четыре-пять судов швартовались борт к борту. Большинство командиров групп и подразделений были знакомы. Всем хотелось провести как можно больше времени вместе, узнать, куда отправляются друзья. Группы шли в самые разные порты – в Александрию, на Мальту, в Гибралтар, Розайт, Плимут, Портсмут, Ливерпуль, Белфаст. Специальные группы для охраны прибрежных конвоев ожидали сигнала, чтобы выйти в Гарвич и Плимут. Короче говоря, возможностей было множество.

Когда стемнело, мы обогнули мыс Норт-Форленд, прошли мимо каналов и песчаных банок на входе в лондонский порт и взяли курс на север. Погода испортилась, поднялся свежий восточный ветер. Около 10 часов вечера одна из шпилек, которыми крепился компас в рулевой рубке, ослабла и вылетела из гнезда. Не имея рулевого компаса, я не мог возглавлять группу и выслал вперед Чарстона. Однако и держаться за кормой последнего судна в группе, не имея компаса, тоже оказалось нелегко. Поэтому я решил лечь в дрейф и дождаться рассвета.

Утром мы легко отыскали пропавшую шпильку и вернули ее на место. Рулевой компас на этом судне не был новым, он стоял здесь еще до переоборудования. Это была старая модель, использовавшаяся на торговом флоте, а не настоящий адмиралтейский компас, вроде того, что был установлен на капитанском мостике.

Выполнив этот несложный, но необходимый ремонт, мы поспешили на север, теперь уже в одиночестве. Вечером прошли Хамбер. Ветер, свирепствовавший накануне ночью, стих. Море было освещено огнями многочисленных рыболовных судов, и это навело на интересную мысль. Зачем идти без навигационных огней, словно объявляя всему миру, что мы – военный корабль, если можно зажечь все огни и слиться с массой рыбаков, ровным счетом ничем из нее не выделяясь. Никто ведь не гарантирован от встречи с немецкой подводной лодкой. И мы зажгли навигационные огни. Часом позже акустик доложил, что слышит отчетливое эхо на расстоянии 1000 ярдов. Сколько я ни вглядывался в темноту, в указанном мне направлении ничего не было видно – ни одного надводного корабля. Я скомандовал самый малый вперед и спустился к асдику. Все выглядело достаточно достоверным. Именно такое эхо должна давать подводная лодка. Я надел наушники и прислушался. Оператор асдика, сидя рядом, тоже не снимал наушников. Мы услышали отчетливый лязг, шум винтов, удары двигателя, потом шум винтов стих и снова раздался лязг. Я объявил боевую тревогу, и «Лох-Тулла» устремилась вперед, чтобы сбросить свою первую в этой войне серию глубинных бомб. Потом мы описали несколько кругов по месту нашей первой атаки. Чувствовался сильный запах нефти, вокруг плавали деревянные обломки, покрытые серой краской. В целом картина показалась мне весьма убедительной. В принципе это вполне могла быть вражеская подводная лодка, устанавливающая минное заграждение, и, возможно, мы ее уничтожили. Но в тот момент мы даже не подозревали, как близко к подлодке должна разорваться бомба, чтобы вызвать летальные разрушения. Позже до нас дошла информация, что в тот район было отправлено два траулера – минных тральщика, один из которых сам подорвался на мине. Это было косвенным признаком, но не доказательством факта нашей первой встречи с противником.

Наутро мы прибыли в Розайт. Мне пришлось сойти на берег, чтобы доложить о прибытии. Остальные корабли уже находились в море на патрулировании. Еще до наступления ночи мы были там же. И в течение следующих шести месяцев в полном смысле не знали ни сна ни отдыха.

Бесконечные вереницы судов конвоев шли вдоль восточного побережья. Вокруг них суетились эсминцы из сил прикрытия Восточных Подходов. Иногда среди кораблей эскорта встречались и противолодочные траулеры, на которые мы взирали с нескрываемой завистью. По крайней мере, они переходили из порта в порт, в то время как мы уже в который раз «перепахивали» один и тот же участок моря. Мы начали понимать, что война – это может быть очень скучно. Конечно, мы не ожидали особого веселья, но хотя бы что-то все-таки должно происходить! Разве мы не являемся частью патрульной службы? Безусловно, являемся. И именно патрулированием занимаемся изо дня в день – патрулирование, патрулирование и снова патрулирование. Туда-сюда, взад-вперед, и так дни и ночи напролет, под монотонный аккомпанемент шума волн и звяканья асдика – пинг, пинг, пинг… Участок береговой линии, вдоль которого велось патрулирование, мы изучили до мельчайших деталей и даже успели возненавидеть. В тумане берег был виден неясно, только иногда он вдруг становился неожиданно близким. Ночью же нам приходилось вглядываться до боли в глазах, выискивая во мраке ночи береговые ориентиры, на которые днем и смотреть-то не хотелось.

В Розайте мы пробыли недолго. Кстати, оказалось, что эта база – неплохой, можно даже сказать – завидный вариант. Недалеко располагался Эдинбург, и, если нам выпадала ночь на берегу, можно было развлечься в большом городе. Но, получив срочный приказ, мы отправились дальше на север. Немецкий подводник Прин сумел провести свою лодку в святая святых флота метрополии – на территорию якорной стоянки Скапа-Флоу и потопить линкор «Ройял Оук». В тот момент в Скапа не оказалось ни одной противолодочной группы! Впрочем, не мое дело обсуждать решения высшего командования. Неразумно, когда этим занимаются младшие офицеры – нам же не известны все факторы, на основании которых принимаются решения. Возможно, противолодочных групп в том районе не было вообще, или охрана сотни торговых судов в Ферт-оф-Форт была признана более важной, чем защита военного флота его величества – не знаю. И поэтому воздержусь от комментариев.

Я как раз находился на патрулировании, когда поступил приказ готовиться к выходу в море. «Лох-Тулла», «Регал», «Истрия» и «Дейви» собрались вместе. Впервые за неделю мы находились в пределах видимости друг друга. Постепенно мы становились единой командой и испытывали теплое чувство, замечая в темноте вспышки сигнальной лампы, отвечающей на сигнал, и зная, что это семафорят с одного из наших кораблей. К восточному входу в Пентленд-Ферт мы подошли в 4 часа утра и стали ждать рассвета. Когда рассвело, мы увидели еще один противолодочный траулер, приближающийся с юга. Это был наш командир группы на «Бронте». Он и повел группу в Скапа, а после прихода немедленно приступил к ремонту, потому что на его траулере в очередной раз что-то вышло из строя. Думаю, все же стоит сказать правду.

Наш командир, я уверен, был храбр как лев, однако его здоровье оставляло желать лучшего. Участвовать в военных действиях на траулерах он не мог физически. Он проводил долгие часы в своей каюте, заваривая сложные травяные сборы, и выманить траулер «Бронте» с якорной стоянки не было никакой возможности. Прошла неделя, прежде чем он был списан на берег по состоянию здоровья, а должность старшего офицера 14-й противолодочной группы досталась мне.

Патрулирование подходов к продуваемой всеми ветрами и подверженной приливно-отливным течениям якорной стоянке флота метрополии Скапа-Флоу было задачей трудной и неблагодарной. Если паче чаяния день выдавался безветренным, все вокруг непременно заволакивал белый густой туман. В любую погоду приливно-отливные течения со скоростью не менее 8 узлов с завидным постоянством стремились сначала в одну сторону, а потом в противоположную по загроможденному скалами проливу Пентленд-Ферт. Когда ветер дул против течения, море вело себя так, что описать это не смог бы даже самый талантливый беллетрист. Если же ветер и течение были направлены в одну сторону, против их объединенной мощи идти было совершенно невозможно. Береговые огни горели только в экстренных случаях – нам было настоятельно рекомендовано обходиться без них. Поэтому для нас стало делом чести справляться собственными силами. Кстати, я не могу припомнить, чтобы кто-то из моей группы обращался с просьбой об огнях.

Условия работы были чрезвычайно тяжелыми. Имея в своем распоряжении пять судов, я должен был обеспечить три линии патрулирования, а два судна должны были постоянно находиться в стратегически важных точках в пределах Скапа-Флоу, обеспечивая защиту против немецких подводных лодок, если им удастся пробраться мимо внешних патрулей и обойти боновые заграждения и «петли». Последние представляли собой отрезки электрического кабеля, проложенные по дну моря и соединенные с гальванометром на берегу. Они регистрировали прохождение над ними любого крупного металлического объекта. При такой мощной защите держать здесь еще и противолодочные траулеры вполне можно было бы счесть лишним, если бы не одно немаловажное обстоятельство: как минимум половина заграждений находилась в зачаточном состоянии – их едва начали сооружать.

Держать траулеры на якоре в постоянной готовности к действию было задачей не менее сложной, чем осуществлять патрулирование. Из-за нарушенного дифферента, как я уже говорил, они имели большую парусность носовой части, которая еще больше увеличивалась находящимся в носу орудием и платформой. Поэтому их сносило ветром даже при хорошей удерживающей способности грунта, чего в Скапа-Флоу не было. Траулеры легко волочили якоря за собой, и приходилось нести постоянную вахту и на мостике, и в машинном отделении. Якорной стоянке мы все предпочитали патрулирование в море, да и судно вело себя лучше, весело бороздя пусть и изрядно надоевшие, но все-таки морские просторы, чем скучая на привязи.

Свежие продукты оставались для нас недоступной роскошью. Увольнительных мы не получали, а если бы и получали, то идти все равно было некуда. Позже Линесс стал большой благоустроенной базой, где были созданы условия для жизни и отдыха людей. А в наше время там стояло только несколько полуразрушенных лачуг времен Первой мировой войны, старый ангар и многие мили разбитых грунтовых дорог. Впервые отправившись по вызову к адмиралу Френчу, командующему флотом на Оркнейских и Шетлендских островах, я обнаружил его в небольшой лачуге, больше всего напоминающей сельский туалет, каких было немало в маленьких деревушках до того, как всеобщее улучшение санитарных условий позволило перенести удобства в дом. Адмирал и его штаб должны были обосноваться на «Айрон Дюке», но корабль был сильно поврежден бомбежкой и теперь стоял в ожидании ремонта, непригодный даже для жилья. Позже его слегка подремонтировали и перегнали в Лонг-Хоуп, где он еще долго выполнял функции плавучей гостиницы для экипажей вспомогательных судов.

С октября 1939-го до января 1940 года силами пяти траулеров я обеспечивал патрулирование района, где впоследствии использовалось уже пятнадцать судов. Из первых ста дней в Скапа девяносто шесть я провел в море. Только четыре ночи мы стояли на якоре и ничего не делали. Все остальное время Ланг и я сменяли друг друга на вахте: четыре часа он, четыре часа я. Тот, кто свободен от вахты утром, должен обеспечить выполнение людьми необходимых работ. Если я не был занят после полудня, всегда находилась бумажная работа. Если мы подходили к берегу принять уголь или воду, я обычно отправлялся к кому-нибудь из командования. Спать мне приходилось или с 8 часов вечера до полуночи и с 4 до 7 часов утра, или с полуночи до 4 часов утра и, если везло, урывками до полудня. Мы ни разу не пропустили патрулирование. Не знаю, как люди выдерживали такой ритм. Вероятно, из-за свойственной морякам необычно высокой, пожалуй даже фанатичной преданности долгу. Моральный дух команды был всегда на высоте. Пошатнулся он на моей памяти лишь однажды, да и то на очень короткое время. Все вернулось «на круги своя» так быстро, что мне даже не верилось, что были какие-то недоразумения.

Из-за поломки на одном из наших судов мы выбились из графика и провели четыре кошмарных дня в западной части Пентленд-Ферта вместо обычных двух на этой ставшей уже ненавистной патрульной линии. В гавань мы вернулись, когда уже стемнело. На судах закончился уголь, а у людей силы. За сто суток только четыре мирных ночи! Мы уже подходили к месту своей якорной стоянки в Лонг-Хоуп, когда поступило сообщение с сигнальной башни: «Принять уголь с „Геклы“ в Гутта-Саунд. Приготовьтесь сопровождать суда в Лох-Ю. Приказ получите позже».

Мы развернулись и пошли в Гутта-Саунд. Ланг мастерски пришвартовался возле грязного, покрытого пылью угольщика. Однако уже во время швартовки я почувствовал: люди недовольны. Нет, никто не роптал и ничего не говорил вслух. Все дело было в том, как бросали швартовные концы. Я вообще уверен, что о настроении команды можно судить по тому, как бросают концы. Если конец бросают точно и уже готов другой, чтобы бросить его, если первый все-таки не долетел, значит, все в порядке. Если же его швыряют небрежно, словно говоря: «хочешь – лови, нет – пусть валяется» – тогда что-то не так. Вот и у нас явно что-то назревало. Когда первый грейфер с углем раскрылся над палубой, Ланг ушел в свою каюту. Я тоже направился к себе, намереваясь немного отдохнуть. Люди стояли и смотрели на растущую гору угля – просто смотрели, не двигаясь с места. Лопаты были аккуратно сложены у борта, никто даже не шевельнулся, чтобы взять лопату и приступить к работе. Я внимательно посмотрел по сторонам и понял, что у нас появились проблемы.

Следовало быстро что-то придумать. Я не чувствовал злости на людей. Все они были рыбаками, воспитанными по правилам и обычаям профессиональных союзов. Любого из лидеров профсоюза моряков хватил бы удар, проведи он месяц на корабле группы, не говоря уже о ста сутках.

Мы находились рядом с сигнальной башней. Неподалеку стояло несколько эсминцев. Достаточно послать короткое сообщение, и на траулер тут же прислали бы вооруженную охрану и арестовали всю команду. Ну и чего бы я добился? Пожалуй, только бездеятельности на неопределенный срок, который понадобится на подбор другой команды. Нет, так дело не пойдет. И я быстро пошел в каюту Ланга.

– Простите, капитан, но люди не хотят грузить уголь. Вы должны мне помочь. Мы начнем, а они, я уверен, присоединятся. Ничего не говорите, просто берите лопату и начинайте работать.

Смертельно уставший Ланг немедленно спустил длинные ноги с койки – он уже успел уснуть, очень уж тяжело приходилось нам последние дни, – зевнул и пошел за мной.

Мы взяли каждый по лопате и начали работать. Люди молча наблюдали. Первым не выдержал маленький рыжеволосый кочегар – известный сквернослов. Его высказывание было абсолютно непечатным и посему не может быть приведено здесь дословно. Смысл его сводился к следующему: с ним (кочегаром) должно произойти нечто вовсе уж неестественное, прежде чем он позволит двум меднолобым донжуанам выполнять его работу. Спустя пять минут буря в стакане воды утихла, так и не разыгравшись, и погрузка угля пошла своим чередом.

В тот момент, когда я решил разобраться с неприятным инцидентом самостоятельно, я сделал еще один шаг к зрелости. Я почувствовал, что, если появится шанс, смогу командовать кораблем, потому что больше не испытывал страха перед людьми.

Хватало проблем и с одеждой. Люди пришли на войну, имея только форму и ничего теплого. В Скапа-Флоу нам ничем не могли помочь, во всяком случае в требуемых количествах. Моя мать в Лондоне решила организовать «поставку» бравым морякам носков и свитеров. Когда прибыла первая партия, оказалось, что эти весьма полезные вещи так плохо связаны, что пользоваться ими совершенно невозможно. Все носки оказались крошечного размера – у нормальных мужчин в них влезали разве что кончики пальцев, зато их длина превышала все мыслимые пределы и они нередко доходили до подмышек. В один свитер свободно помещались двое, а другой с превеликим трудом натягивал один, чувствуя себя в чем-то среднем между корсетом и смирительной рубашкой.

Тетки моей жены, коих у нее было великое множество, присылали нам очень неплохие вязаные вещи, но у них не было шерсти. Как-то раз вечером, когда мы стояли на якоре у ворот в Скапа-Флоу и откровенно маялись от безделья, я вытащил на палубу все бесполезные носки, свитера и жилетки и показал людям, как их распускать. 28 человек распустили 28 предметов одежды. Гора мотков шерсти быстро росла. «Тети» были обеспечены работой на месяцы вперед. Очень скоро начали ощущаться плоды столь удачно проведенного мною мероприятия. Из рук трудолюбивых тетушек в наш адрес устремился поток отлично связанных носков и свитеров. Команда «Лох-Туллы» неплохо утеплилась и даже получила возможность поделиться излишками с товарищами с других траулеров.

Конечно, жизнь на противолодочном траулере была не только бесконечной и беспросветной чередой патрулей и сражений с непогодой. В команде любого корабля всегда найдется человек, способный поднять настроение, как бы ни было тяжело, а у нас таких весельчаков было немало. Мы часто смеялись и много пели. У одного матроса нашлось банджо, у другого была губная гармошка, а уж голоса имелись у всех поголовно.

Мне было очень жаль нашего сигнальщика. Это был хороший парень из Лондонского дивизиона КВДР – в патрульной службе сигнальщиков не было. В мирное время он работал клерком в одном из лондонских офисов, а это значило, что каждое утро и каждый вечер он ездил на работу и домой общественным транспортом по ярко освещенным городским улицам. Первое же появление в Скапа ввергло его в состояние глубокой депрессии. Когда я поинтересовался его впечатлениями от базы, он с детской непосредственностью воскликнул:

– Это ужасно, сэр! Здесь же нет трамваев! И ни одного фонаря!