Симфония тьмы

– У вас надежные сведения? – нахмурился Дронго.

Соловьев посмотрел на него удивленно. Потом так же удивленно сказал:

– У израильской разведки не бывает ненадежных сведений. Кажется, вы могли бы это оценить еще по встрече с нашими представителями в Вене, в девяносто первом году.

– Я помню, – мрачно ответил Дронго, – игры ЦРУ и МОССАДа стоили мне тогда любимой женщины.

– Неверно. Это были игры с подключением третьей стороны – бывшего КГБ, в которых вы двое оказались лишь втянутыми в это противостояние.

– Вы действительно хорошо осведомлены, – пробормотал Дронго. – Когда они должны ко мне обратиться и по какому поводу?

– Мы этого узнать не смогли. Но, что будете именно вы, знаем наверняка.

– Ваша маска не дает возможности даже нормально дышать, – в сердцах произнес Дронго. – Значит, я должен буду отказаться от их предложения и рассказать все вам?

– Нет, конечно. Вы должны принять их предложение. Хотя, я думаю, вы и так согласились бы на это. В вас сидит какой-то непонятный дух противоречия. Вам, кажется, нравятся все эти игры. Словно они составляют смысл вашей жизни. А вот согласившись на их предложение, вы проинформируете и нас.

– Теперь все ясно. Здорово, однако, работает МОССАД. Он вербует агента, зная, что его через некоторое время завербует другая сторона. Это прямо высший класс профессионализма! Примите мои поздравления. Правда, я не могу понять – почему они обратятся именно ко мне?

– Этого и мы пока не знаем. Достаточно того, что нам удалось установить абсолютно точно, к кому они обратятся. И этим человеком будете вы.

– Вы даже это знаете, – уже не удивился Дронго. – Хорошо. Все понял. Я могу теперь наконец снять эту маску?

– У вас нет больше никаких вопросов? – спросил Соловьев. Его бородка выглядывала из-под маски, придавая лицу какое-то дьявольское и лукавое выражение.

– Есть. Еще один. Почему вы так уверены, что я буду работать не на них, а на вас? У меня ведь, кажется, появляется в таком случае выбор?

Соловьев резко затормозил машину. Помолчал. А потом спросил:

– Вы это серьезно?

– Я все-таки присмотрюсь, кто из вас мне больше нравится, – улыбнулся Дронго и сорвал маску с лица.

Глава 3

Только несколько концертных залов в мире имеют подобную репутацию и такую славу. И один из самых престижных для исполнителя – парижская Гранд-опера.

Он сидел в своей комнате и, как всегда, волновался, глядя на свои руки. Сегодня дирижирует сам маэстро Джузеппе Бончелли. И главные сольные партии исполняют известные, съехавшиеся со всего мира звезды, готовые петь сегодня для столь изысканной публики. Сам президент Франции и его английский гость – премьер соседней страны с супругами посетили в этот вечер его спектакль. Он закрыл от волнения глаза. Неужели действительно ему удалось? Наконец он сумел достичь гармонии, того самого абсолютного результата, превзойти который он уже никогда не сможет.

Что-то мешало. Мешало его радости. Он открыл глаза, в который раз посмотрел на свои руки, словно спрашивая себя, не сон ли это. Он поднялся и, сделав несколько шагов, щелкнул замком, чуть приоткрывая дверь. Шум в коридоре, привычный шум перед большой премьерой, убеждал в обратном. Он снова закрыл дверь на замок и вернулся на свое место.

Джордж Осинский, потомок польских эмигрантов, бежавших сто лет назад в неведомую Америку и осевших в самом центре страны – в благодатном штате Канзас, сидел на небольшом стульчике в специально предоставленном для него помещении в парижской Гранд-опера.

Сегодня должно было состояться первое исполнение его оперы в Европе. Столь приятное для него событие совпало с визитом премьер-министра Великобритании в Париж. И хотя Осинский знал, что визит согласовывался заранее, что о предстоящей встрече Мейджора с Шираком писали все газеты, тем не менее совпадение визита и даты его премьеры в Европе вызвало у него самый настоящий шок.

«Неужели столь велико могущество Якобсона? – в который раз думал он, глядя на свои руки. – Или я действительно всего лишь посредственный музыкант – композитор и исполнитель, обязанный своим успехом Песаху Якобсону, сумевшему сделать, казалось, невозможное?»

Он дернул плечом и посмотрел на лежавшую перед ним газету. Осинский получил хорошее образование и умел читать по-французски. «Американский „Шопен“ в Париже» – было набрано крупными буквами. Шопен, горько усмехнулся он. У Шопена была всего лишь Жорж Санд и не было своего Якобсона. Или у него был свой «злой гений». Нет, решительно отверг он подобную мысль. Достаточно послушать музыку польского композитора, чтобы понять всю абсурдность появления рядом с ним такого типа, как Песах Якобсон.

И все-таки, почему визит Мейджора совпал с его концертом в Париже? Как это странно. Подобные совпадения, случавшиеся в разных точках земного шара, уже не очень удивляли его. Он вдруг подумал, что сегодня исполнилось ровно пять лет с тех пор, как он познакомился с этим типом Якобсоном. Пять лет непрерывных триумфов и побед. И горький осадок в душе, терзаемой постоянной неуверенностью в себе.

Или это плата за успех? Он перевел дыхание, посмотрел на часы. Скоро будет финал. В нем одновременно должны петь сразу трое главных исполнителей. Интересно, как это получится у Луизы Сандлер, в Америке она пела действительно блестяще. Или это он сам внушил себе подобную мысль, снова подумал он с горечью. Воистину, он теперь должен постоянно испытывать адские муки, не зная, где начинается и где заканчивается его истинный успех, а где проходит черта его таланта.

Якобсон просто не позволит ему самому определять меру своих способностей. И меру своего успеха. Он умеет просчитывать все и, кажется, заранее знает, о чем думает его подопечный. Иногда Осинскому казалось, что Якобсон даже умеет читать его мысли.

Пять лет назад в Лос-Анджелесе, в небольшой квартире мало кому известного композитора Джорджа Осинского, пытавшегося писать музыку для кинофильмов, появился этот человек. Осинский помнил, как они впервые встретились. И хорошо помнил, что именно тогда сказал ему Якобсон.

Он приехал в отель «Ритц-Карлтон», где должна была состояться его встреча с продюсером нового фильма. Осинский никогда прежде не бывал в отелях подобного класса и чувствовал себя не совсем уверенно, ожидая в холле и несколько стесняясь своего потертого костюма. Нужный ему человек появился лишь через полтора часа в сопровождении девицы удивительной красоты. От одного вида молодой женщины у Осинского запершило в горле.

А ее спутник даже не стал разговаривать с этим неизвестным композитором. Он просто сказал, что они уже нашли нужного им аранжировщика мелодий, и пошел дальше, не обернувшись. Получив очередной отказ, Осинский даже не обиделся, он чувствовал, что в подобных отелях судьба не улыбается несчастным.

Через час он сидел в баре, привычно заказав себе двойную порцию виски. Еще через час двадцати пяти долларов уже не было. Домой он возвращался пешком. Идти было довольно далеко, и он порядком уже устал, когда на одной из темных улиц к нему привязались двое темнокожих и сняли с него пиджак, заодно отобрав часы и хорошо сохранившиеся ботинки. Оставшуюся часть пути он прошагал в одних носках, дрожа от холода.

По всем законам логики это был не его день. И тем более не его ночь. Но в эту ночь у него на квартире появился Якобсон. Он долго стучал в дверь, а Осинский, лежа в постели, не отзывался, опасаясь, что это пришел сосед, которому он задолжал десять долларов. И лишь когда Якобсон несколько раз крикнул, спрашивая, кто есть в доме, он поднялся, открыл дверь и впустил непрошеного гостя. И свою судьбу вместе с ним.

В комнату вошел невысокий плотный мужчина лет пятидесяти. Небольшие усы делали его похожим на типичных латиноамериканских импресарио, которые подвизались в маленьких театрах города, выпускающих спектакли-однодневки. На нем был смешной котелок и длинное черное пальто. Это особенно удивило Осинского. Конечно, на улице было достаточно холодно, но даже в январе в Лос-Анджелесе не обязательно было ходить в пальто. Можно было вполне обойтись плащом или курткой. Хотя многие предпочитали ходить просто в костюме. Средняя температура в этом «городе грез» в январе никак не опускалась ниже двенадцати-пятнадцати градусов тепла по Цельсию. А иногда доходила и до восемнадцати.

– Мистер Осинский? – приятным голосом спросил вошедший.

– Да. – Он с удивлением подумал, что обычные рекламные агенты по продаже каких-либо идиотских товаров решили поискать покупателей и в этом районе. Но когда гость прошел в комнату, обратил внимание на сукно пальто и на его туфли. Рекламные агенты никогда так не одевались.

– Что вам нужно? – спросил Осинский.

– Вы разрешите? – показал на стул незнакомец, снимая свой котелок.

Осинский кивнул. В эту ночь уже ничего не могло его удивить, все складывалось отвратительно плохо, и еще какая-нибудь пакость не могла повредить уже и без того окончательно загубленного настроения. Незнакомец сохранял удивительно спокойный вид, хотя видел мрачное настроение хозяина, совсем не обрадовавшегося его визиту.

– Вы Джордж Осинский, – словно подтверждая, сказал незнакомец, – позвольте представиться. Меня зовут Песах Якобсон. Я представитель небольшой компании, филиала известной японской компании «Сони» в Лос-Анджелесе. Нам нужен композитор и пианист. Аранжировщик некоторых мелодий. Нам рекомендовали вас. Вы не могли бы нам помочь?

– Кто рекомендовал? – почему-то шепотом спросил Осинский.

Якобсон достал из кармана бумагу.

– Это вы написали «Полуденный блюз»?

– Я, – кивнул еще более удивленный Осинский.

– Мы хотели бы заключить с вами договор. На полгода. Вас устроил бы такой срок?

– Да, конечно, – кивнул изумленный Осинский, – с какого числа?

– С сегодняшнего. И, если хотите, мы можем сразу договориться о гонораре. Двадцать тысяч долларов. Вас устроит такой гонорар для начала? Разумеется, потом мы можем изменить условия договора в сторону его увеличения.

– Да, – хотел сказать Осинский, но в горле опять запершило, и он сильно закашлял. Потом пришел в себя и, сидя на кровати, спросил: – А аванс вы заплатите?

– Разумеется. – Якобсон даже не улыбнулся. Он словно не замечал нищенской обстановки в комнате и испуганного композитора. Достав из кармана бумаги, положил их на стол. – Это предварительные условия договора. Я оставлю, чтобы вы могли посоветоваться со своим адвокатом.

– Я согласен, – даже не читая, заявил Осинский, – только с одним условием.