Адаптация совести

– Это не метод, – возразил Казбек Измайлович. – Он во всем признается, а потом на суде откажется ото всех показаний. И еще продемонстрирует свои сломанные ребра.

– Тогда лучше всего вкатить ему лошадную дозу «сыворотки правды», – предложил Тублин, – и он начнет вспоминать даже такие подробности, о которых не помнит.

– В этом случае вы его просто спасете от суда, – предупредил Гуртуев. – Сделаете из него настоящего психопата – и любая независимая экспертиза признает его невменяемым. Вы действительно хотите освободить его от судебной ответственности?

Тублин отвернулся и пробормотал какое-то ругательство. А в соседней комнате Баратов продолжал ерничать.

– И, наверное, рядом с ним два наших доблестных полковника, – говорил он, – Резунов из милиции и Тублин из ФСБ. Они даже чем-то неуловимо похожи друг на друга. Привет, полковники! Можете не сомневаться, что скоро получите генеральские звезды. За такого зверя, как я, их вполне могут дать. Оба меня так истово ненавидят, что я даже им немного завидую. Такое забытое чистое чувство ненависти.

– Сукин сын, – прошипел Резунов.

– Мы его, оказывается, должны любить, – зло добавил Тублин.

– Зачем вы меня позвали? – спросил Дронго.

– Хотел с вами переговорить, – признался Баратов, – с этим быдлом мне разговаривать просто неинтересно. А вы – человек думающий, творческий, любознательный. Мне показалось, что будет правильно, если я поговорю именно с вами.

– О чем?

– Обо всем. О жизни, о моей судьбе, о наших отношениях. Ведь вы сюда пришли именно для того, чтобы понять, каким образом я столько лет притворялся интеллигентным человеком, был директором института, любимцем всех наших женщин – а их у нас было почти три четверти всего состава сотрудников. Даже сейчас они наверняка не верят, что их директор такой сексуальный маньяк. Я не позволял себе на работе ни одного лишнего слова, ни одного жеста, ни малейшего намека на близость. И в секретарях держал пожилую женщину.

– Только иногда вы выходили на свою «охоту», превращаясь из милого директора института в патологически одержимого садиста и убийцу…

– Опять громкие слова, – поморщился Баратов. – Ну почему вы сразу переходите к оскорблениям? Я же не упрекаю вас, что вы сотрудничаете с нашей милицией. Приличный человек даже руки им не подаст, а вы готовы им помогать, применяя свои знания и свой опыт. Говорят, что их скоро переформируют и назовут полицией. Давно пора. Наша милиция – просто нереформируемая часть общества. Хотя полагаю, что полиция будет не лучше. Впрочем, это не мое дело. Я же не называю вас ищейкой, стукачом, сексотом или еще как-то в этом роде. Давайте взаимно уважать друг друга.

– Для этого я должен забыть о ваших преступлениях. Мне трудно это сделать.

– Тогда спросите себя – почему я стал таким? Меня ведь не родили подобным уродом. Я был нормальным, хорошим, спокойным мальчиком из интеллигентной семьи. Папа был инженером на большом комбинате, мама работала в финансовом отделе. И все перевернулось в один момент, когда погиб мой отец.

Он замолчал. Было заметно, как он волнуется. «Может, именно для этого он меня и позвал», – подумал Дронго.

– Меня ведь все равно в живых не оставят, – неожиданно произнес Баратов. – Я прекрасно знаю, что в нашей стране нет смертной казни даже за такие преступления, которые я совершал; но все равно долго жить мне не позволят. Для любого сокамерника я буду отверженным, гнидой, которую он обязан раздавить. Для надзирателей я стану объектом издевательств. Но думаю, что до этого не дойдет. Как только объявят приговор, меня сразу определят в какой-нибудь закрытый «санаторий» одной из спецслужб, где начнут ставить эксперименты над моим мозгом, пытаясь понять, откуда происходят такие ужасные преступники. И, конечно, меня выпотрошат до основания. Это будет гораздо хуже смерти. И мы оба знаем, что все так и будет, как я сказал. Сколько вам лет?

Он не дождался ответа.

– Около пятидесяти, – продолжал Баратов, – я помню. Читал вашу героическую биографию. Мне сейчас сорок второй год. И у меня нет шансов дожить даже до вашего возраста.

– Он еще смеет жаловаться, – гневно сказал Тублин.

– Подождите, – попросил Гуртуев, – там говорят об очень важных вещах.

– И еще один вопрос, – продолжал Баратов, – только честно, если возможно. Предельно откровенно. Сколько у вас было женщин? Я имею в виду – интимных партнерш? Не вашу жену, конечно, а других женщин. Только не говорите, что вы идеальный муж. Наш разговор все равно не передадут вашей супруге, он для этого слишком секретный.

– Много, – честно признался Дронго.

– Не пять и не десять? – настаивал Баратов.

– Гораздо больше. – Он уже понимал, почему собеседник так настойчиво спрашивает его именно об этом.

– Я так и думал. А теперь вспомните, сколько было у меня. Я ведь не мог получать удовлетворение другим способом. Просто ничего не выходило. Нужно было либо терпеть, что просто невозможно, либо идти и убивать, что гораздо легче. Теперь понимаете?

– Вы перепутали жанр. Я не смогу быть вашим адвокатом – ни в силу своего характера, ни в силу своего положения.

– А я и не прошу. Мне важно, чтобы меня поняли. Чтобы потом меня не выставляли обычным психопатом, который чокнулся на сексуальной почве. Все это неправда.

– И вы хотите рассказать мне, как все было?

– Я хочу, чтобы именно вы попытались меня понять. Не простить, а понять. Прощения я все равно не заслуживаю, но понимание мне просто необходимо. В конце концов, у меня растут двое племянников, дети моей сестры. Они должны узнать, что я не был тем чудовищем, о котором сейчас наверняка пишут во всех газетах.

– Вы хотите сказать, что не совершали этих преступлений?

– Совершал. Конечно, совершал. Я не отказываюсь ни от одного из них. Более того, после нашей беседы я буду готов давать показания по каждому эпизоду своих преступлений. Представляю, как сейчас радуется полковник Тублин, который слушает нашу беседу… Но сначала я обязан поговорить именно с вами, попросить вас поверить в мою искренность и, если хотите, даже проверить все факты, о которых я вам сообщу.

– Он сошел с ума? – вздыбил брови Тублин. – Зачем ему это нужно?

– Артист, – зло отвечал Резунов, – хочет сыграть на публику.

– Нет, – возразил Гуртуев, усаживаясь поудобнее, – все это гораздо серьезнее. Он ведь сам пытается проанализировать собственное падение. Возможно, мы получим уникальную возможность выслушать его беспощадный анализ собственной судьбы. Это исключительно важно и для криминалистики, и для психоанализа его поступков. И в конце концов, это важно и вам. Ведь он, не скрывая ничего, призна€ется во всех своих преступлениях. А вам будут нужны его показания, чтобы оформить все необходимые протоколы.

Резунов и Тублин переглянулись. Оба офицера внутренне не соглашались с ученым, но это был тот случай, когда необходимо было промолчать и не возражать.

В другой комнате Дронго задал вопрос:

– Когда и как погиб ваш отец?

Глава 3

@Bukv = Баратов помрачнел. Провел рукой по лицу, словно отгоняя неприятные воспоминания.

– Говорят, что все начинается в детстве, – глухо пробормотал он, – и негативные детские потрясения вырастают потом в большие проблемы. Но у меня не было таких проблем до пяти лет. Счастливое детство, рядом любимые папа и мама, старшая сестра… А потом случилась авария на комбинате, и мой отец погиб. Была даже не его смена, а его товарища, Корнея Стасильникова, – но отец, узнав об аварии, поспешил на комбинат. Вместо него должен был идти Стасильников, но он струсил, и пошел мой отец. Он погиб первым, вместе с ним – еще четверо. Стасильников получил ожоги, но остался жив. На похоронах он плакал и кричал, что это он должен был погибнуть вместо моего отца.

Он тяжело вздохнул.

– Мне было только пять лет. Про похороны мне рассказала мать. Я, конечно, ничего не помнил. А отец остался в памяти высоким, всегда задорно смеющимся мужчиной. Вот так я и остался в пять лет сиротой.

Он посмотрел на неподвижное лицо Дронго.

– У вас тоже нет отца? – догадался Баратов.

– Нет, – мрачно ответил Дронго.

– С детства? Вы тоже выросли без отца? – уточнил Баратов.

– Он умер недавно, – пояснил Дронго, – ему было уже за восемьдесят. Но боль от утраты до сих пор не проходит.

– Тогда вы можете себе представить, что именно я испытывал всю свою жизнь, – вздохнул Баратов.

– Не могу, – признался Дронго, – не могу даже представить. Это так тяжело – расти без отца. Мне даже в пятьдесят не хотелось его терять, а когда вам в десять раз меньше… Понимаю, что больно и несправедливо. Но таких семей в мире миллионы…