Зеркало вампиров

– Упаси Господь, просто она считала, что мы не совсем соответствуем тому имиджу, который она пыталась «напялить» на Алексея. Он ведь был очень хорошим журналистом, настоящим мастером своего дела. Мы вместе начинали несколько лет назад. Но ей всегда казалось, что наша дружба – это нечто неосязаемое. Мы не были ни дипломатами, ни министрами, ни советниками, ни даже миллионерами. Нас нельзя было пригласить на великосветский коктейль или в какое-нибудь иностранное посольство на прием. Мы были людьми без определенных занятий. Поэтому она не очень нас жаловала, но, как умный человек, понимала, что Алексею нужно иногда пообщаться с нами для души, а не для показухи. Вы не обращали внимания, что очень часто друзей выбирают для показухи? И чем выше человек, тем выше у него должны быть друзья. Хотя на самом деле это такая глупость. Если ты президент, то у тебя должен быть друг не король соседней страны или премьер другого государства, а слесарь с соседней улицы, с которым ты вместе учился в школе. Вот тогда ты действительно Человек, независимый человек. Но президенты предпочитают королей, премьеры любят канцлеров, министры – послов, а журналисты – всю эту великосветскую свору, без которой они уже не могут. Но Алексей был не такой. Он мог надеть смокинг и поехать к послу на прием. А мог напялить куртку и отправиться с нами на пикник, чтобы нализаться до такой степени, когда мы уже не знали, куда делись его куртка или мои очки.

– Вы были близкими друзьями?

– В этом смысле да. Мы были его настоящими друзьями. Знаете, ведь Аркаша так плакал на его похоронах, как будто потерял брата. Да и я тоже всплакнул. Все-таки Леша был потрясающим человеком. А зачем вам все это нужно? Хотите выпустить книгу с громким названием «Кто убил Алексея Миронова»? И покопаться в его грязном белье? Или будете рассказывать о его большом жизненном пути, множа ту слащавую мерзость, которая так часто встречается на наших книжных прилавках?

– Нет, мне просто хочется понять – какой он был человек. А понять человека – это постичь сокровенный смысл его поступков. Так говорили древние.

– Это верно. Но для чего вам все это нужно?

Кошка попыталась влезть на колени Монастырева, и тот не стал ее прогонять. Она улеглась в привычно блаженной позе, замерев от восторга, когда рука хозяина начала поглаживать ей спину.

– А разве вам не интересно знать, кто именно его убил?

– Нет, – вдруг сказал Монастырев, – совсем не интересно. В первые месяцы после его смерти я, как и все, горел праведным гневом, считая, что прокуроры и следователи довольно быстро найдут организаторов и исполнителей убийства. По телевидению несколько раз передавали, что дело поручено лучшим специалистам и находится под контролем самого Президента. И чем все это кончилось? Пшик, и ничего. Просто выпустили пар, исписали тонны бумаги, поплакали на могиле Миронова и все. Все. Никаких результатов за два года. Мы просто все перегорели за это время. Сейчас нам уже ничего не надо. Леша давно лежит в земле, он успокоился, его оттуда не вернешь. А мы остались здесь, и нам нужно здесь жить. Жить со всеми мерзостями, которые нас окружают, со всеми нашими недостатками. Какая разница, какой именно подлец отдал приказ о смерти Леши? Миронову мы не поможем, на подлеца все равно не выйдем. А если даже и выйдем на него каким-нибудь чудом, то дотронуться до этого подлеца и пальцем не посмеем. Ведь ясно, что приказ об убийстве отдавался на очень высоком уровне. На таком уровне, где могут контролировать и ход следствия, и показания свидетелей. А раз так, то не нужно себя обманывать. Мы никогда и ничего не узнаем.

– Вы пессимист, – заметил Дронго.

– Я как раз оптимист. Я надеюсь, что организатор убийства рано или поздно все равно захмелеет от собственной безнаказанности. Я надеюсь, что этот человек будет наглеть еще больше. Раз ему удалось убийство такого журналиста, то он на этом не остановится. А это и будет началом его конца. За Лешу Миронова ему все равно ничего не сделают. Но когда он снова захочет нарушить правила игры и заденет чьи-то интересы, вот тогда ему оторвут яйца, и мы ничего все равно не узнаем. Но оторвут обязательно, и в этом смысле я оптимист. Может, вы все-таки хотите пива?

– А кто, по-вашему, мог хотеть его смерти?

– Вы хотите знать мою точку зрения? Тысячи людей. Те, кому он перешел дорогу. Те, кого он раздражал своим талантом. Те, кто не мог простить ему удачи. Он был удачлив во всем. В делах, в работе, с женщинами. А этого обычно не прощают. Но убили его, конечно, не завистники. Завистники бывают обычно людьми мелкими и пакостными. В этом смысле я с Пушкиным вполне согласен. Если бы Сальери был только завистником, он бы никогда не смог убить Моцарта. Просто не хватило бы духу. Он бы воровал его ноты, пакостил на репетициях, рассказывал бы о нем всевозможные сплетни и гадости. Но у Пушкина Сальери убивает Моцарта. И он показывает нам такого Сальери. Талантливого музыканта, осознающего гений Моцарта и оттого еще более страшного. Сальери не просто завистник. Он воплощение зла. Только сильный человек может замахнуться на гения. Я не знаю, какими были Дантес или Мартынов, но, судя по всему, не совсем теми дурачками, которыми их потом сделала наша либеральная пресса. Наверняка это были сильные люди.

– Я читал о Сальери, что он не совершал никакого убийства, – заметил Дронго, – все это выдумки писателей и поэтов.

– В каждом вымысле есть доля правды, – резонно заметил Монастырев, – поэтому в завистника я не верю. И в женщину не верю. У него было много женщин, это правда. Но сейчас из-за бабы не убивают, просто времена не те. Власти у него особенной не было. Значит, только одна причина – деньги. Убивают всегда из-за больших денег. Это знают и прокуроры, и следователи, и журналисты, и мы с вами. Остается только прикинуть, кому мог перейти дорогу Миронов со своими планами реорганизации телевизионного канала. И фамилий будет не так много. Три-четыре, может, пять, не больше. Разве трудно вычислить после этого убийцу? Но если такую элементарную вещь понимает даже такой дилетант, как я, почему это не делают те, кто обязан искать убийц? Значит, они этого просто не хотят. Или не могут. Или могут, но им не дают. В любом случае ответ будет неприятным.

– И вы можете назвать эти фамилии?

Монастырев перестал гладить кошку, осторожно поставил ее на пол. Потом выпрямился и сказал:

– Конечно, нет. Кому надо, тот знает. А кто не знает, тот и не должен знать. Я ведь понимаю, что мне просто отрежут язык, если я начну болтать о подобном у нас на телевидении. Только в отличие от Леши Миронова мне не устроят пышных похорон. И Президент не возьмет под личный контроль расследование моего убийства. И похоронят меня где-нибудь за городом. И никто про меня даже не вспомнит. Вот разве что Мурка, – он наклонился и снова почесал кошку, потом продолжал: – Хотя все равно ничего не меняется, берет он его под свой контроль или не берет. Главное, что все знают, кто убийца. Все понимают. И все молчат. Это правила игры. Раньше играли в партию, когда все знали, что все решает секретарь райкома, но предпочитали играть в голосование, выборность, отчетность и тому подобную дребедень. А сейчас все знают, кто убийца и кому было выгодно убийство Миронова, но все предпочитают молчать. Это новые правила игры. Раньше ты рисковал партийным билетом, сейчас собственной жизнью. Подумайте, что страшнее.

– Вы ничего не хотите мне рассказать?

– Не хочу. Я не верю.

– Мне?

– И вам тоже. После смерти Алексея я не верю никому и ничему в этом государстве. Мы живем в бандитском государстве, у которого свои законы и свои правила. А наше телевидение всего лишь зеркало этого государства. Помните пословицу «на зеркало нече пенять, коли…»? А у нас не просто кривая рожа. У нас отвратительная ухмылка вампиров, кровососов, вурдалаков. Которых вы никогда не увидите на нашем телевидении. Зеркало не показывает вампиров, оно отражает все, не показывая оборотней. Это старая легенда, согласно которой в зеркале вампиры не отражаются. Поэтому мы видим каждый день по нашему телевидению только несчастные жертвы, только укушенных ими людей, только их кровь. А сами вампиры в зеркале не отражаются. Это невозможно. Иначе придется разбить зеркало и заказать новое.

– Я подумаю над вашими словами, – строго сказал Дронго.

– Подумайте. И примите мой совет, бросьте вы заниматься этим делом. Я был другом Миронова, я любил его. Но сегодня я вам говорю – бросьте вы все это дело. Не нужно геройствовать. Вы все равно ничего не добьетесь. В лучшем случае вы просто будете биться головой о стенку, в худшем – вашего трупа никогда и нигде не найдут. Какой из вариантов вас устраивает больше?

– Ни один. Я найду убийцу, – твердо пообещал Дронго.

– В таком случае желаю вам удачи, – иронически хмыкнул Монастырев, – оказывается, в нашей стране есть еще люди, желающие поиграть в героев. В любом случае желаю вам успеха и прошу на меня не рассчитывать.

– Это я уже понял, – кивнул Дронго. – Мне кажется, что вы не совсем правы. Если каждый будет вести себя как страус, пряча голову в песок, то рано или поздно нас всех просто перестреляют. По-моему, гораздо рациональнее все-таки сражаться, даже не имея шансов на успех. Сто даже проигранных сражений – это уже сто затраченных усилий ваших врагов. Значит, они становятся в сто раз слабее, каждый раз преодолевая известное сопротивление. Вам не кажется, что так будет правильнее?

Монастырев молчал. Дронго поднялся, кивнул хозяину квартиры и показал на невключенный телевизор.

– Своей позицией вы только помогаете вампирам оставаться невидимыми. Я вспомнил интересную историю, которую услышал в Дании. Во время второй мировой войны фашистская Германия оккупировала маленькую Данию, и обосновавшиеся в Копенгагене оккупанты издали приказ, согласно которому все евреи должны были с определенного числа нашить на одежду звезды Давида, чтобы отличаться от обычных граждан. Так вот, в назначенный день первым с такой звездой появился король Дании. А за ним все остальные горожане. И фашисты вынуждены были отступить. Вам не кажется, что иногда следует поступать по-королевски?

И не дожидаясь ответа на свой вопрос, он пошел к двери. Когда за ним захлопнулась дверь, Монастырев вздрогнул. Кошка жалобно мяукнула, и он задумчиво посмотрел на нее.

Глава 10

Работа на телевидении отнимала все время Павла. Теперь он по-настоящему понял, что значит руководить большим коллективом, ежеминутно отвечая за все, что происходит в эфире на его канале. Сильной стороной канала СТВ считались музыкальные передачи, которые вели популярные молодые композиторы, и программы из соседних государств, особенно из стран СНГ, где работали бывшие корреспонденты советского телевидения, с удовольствием передававшие свои материалы для Москвы и готовившие действительно профессиональные передачи.

Через несколько дней должна была бы пойти передача о банкире-кавказце, которую Павел готовил еще на прежнем канале. Он сидел над этой программой всю ночь, пытаясь изменить ее направленность, сделать ее менее острой, менее задиристой. Но ничего не получалось. Банкир слишком сильно подставлялся, а он слишком часто задавал провокационные вопросы. К пяти часам утрам он понял, что ничего не сумеет изменить. И тогда он принял конкретное решение.

– Снимаем передачу, – сказал он своему помощнику.

Толстый Слава, которого он забрал с собой на новую работу, с ужасом уставился на своего патрона.

– Как снимаем? – испуганно прошептал он. – Снимаем вашу передачу?

– Снимаем, – сурово подтвердил Капустин, – мне она не нравится. И вообще, перестань задавать дурацкие вопросы. Теперь ты будешь отвечать за эту передачу. И вообще будешь директором этой передачи. Понял?

– Понял, – все еще ничего не понимая, пробормотал Слава.

– А теперь снимай передачу. И сотри весь материал, – приказал Капустин, – чтобы ничего не осталось.

На следующий день после этого «ночного бдения» его вызвал к себе Александр Юрьевич. Он сидел в своем кабинете в темном костюме и в шелковом галстуке. В отличие от других очень богатых людей в Москве, почему-то полюбивших итальянцев Версаче и Валентино, Александр Юрьевич отдавал предпочтение американцам, одеваясь в костюмы Кельвина Кляйна, и носил строгие американские галстуки в полоску. Вот и теперь он принял руководителя своего телеканала, одетый в темный строгий костюм. На галстуке сверкала элегантная заколка.

– Осваиваешься? – спросил Александр Юрьевич, когда Павел сел в глубокое кресло, предназначенное для почетных гостей.

– Стараюсь, – вздохнул Павел, – проблем еще много.

– У кого их нет, – улыбнулся Александр Юрьевич. – Говорят, ты вчера до утра сидел в монтажной. Что-нибудь интересное монтировали?

– Нет, – насторожился Павел. Откуда шеф мог узнать о его работе в монтажной? Неужели кто-то из сторожей настучал? – Нет, просто монтировали разные передачи, – сказал он.

– А вот это уже нехорошо, – покачал головой Александр Юрьевич, – врать не нужно. Я ведь легко могу узнать, что именно ты делал. А если будешь врать, начну подозревать, что ты работаешь и на другие каналы.

– Учту, – буркнул покрасневший Капустин.

– Это правильно. Учти и никогда мне не ври. Так что ты вчера делал в монтажной?

– Свою передачу монтировал, – признался Павел.

– Какую передачу?

– Про банкира, – выдавил Капустин.

– Про кого? – повысил голос Александр Юрьевич.