Сказки братьев Гримм

С той поры никто уже кошку больше не звал на крестины, а когда подошла зима и около дома нельзя было найти ничего съестного, мышка вспомнила о своем запасе и сказала: «Пойдем, кисанька, проберемся к припасенному нами горшочку с жиром, то-то вкусно покушаем». – «О да, – отвечала кошка, – вкусно будет! Так же вкусно, как если бы ты свой тонкий язычок в окошко высунула!..» Они отправились, а когда дошли до цели, то нашли горшочек, положим, на своем месте, но совсем пустым. «Ах, – сказала мышь, – теперь я вижу, что случилось; теперь мне ясно, что ты мне истинный друг! Ты все съела, когда на крестины ходила: сперва почала, потом до середочки добралась, затем…» – «Замолчишь ли ты?! – вскричала кошка. – Еще слово – и я тебя съем!» У бедной мышки уже на языке вертелось: «Последышек», и едва сорвалось у нее это слово, как одним прыжком подскочила к ней кошка, схватила ее и… проглотила. Вишь ты! И все так-то на свете бывает!..

3. Приемыш Богоматери

На опушке большого леса жил дровосек со своею женой, и было у них единственное дитя, трехлетняя девочка. Были они так бедны, что даже без хлеба насущного сиживали и не знали, чем прокормить ребенка. Однажды поутру дровосек, подавленный своими заботами, отправился на работу в лес. Стал он там рубить дрова, как вдруг появилась перед ним прекрасная, высокая женщина, с венцом из ярких звезд на голове, и сказала ему: «Я – Дева Мария, мать младенца Христа. Ты беден, обременен нуждою! Принеси мне свое дитя: возьму его с собою, буду ему матерью и стану о нем заботиться». Послушался ее дровосек, принес дитя свое и вручил его Деве Марии, которая и взяла его с собой на небо. Хорошо там зажило дитя: ело пряники сахарные, пило сладкое молоко, в золотые одежды одевалось, и ангелы играли с ним. Когда же девочке исполнилось четырнадцать лет, позвала ее однажды к себе Дева Мария и сказала ей: «Милое дитя, предстоит мне путь неблизкий; так вот, возьми ты на хранение ключи от тринадцати дверей Царства Небесного. Двенадцать дверей можешь отпирать и осматривать все великолепие, но тринадцатую дверь, что вот этим маленьким ключиком отпирается, запрещаю тебе отпирать! Не отпирай ее: не то будешь несчастною!» Девочка обещала быть послушной, и затем, когда Дева Мария удалилась, она начала осматривать обители небесного царства. Каждый день отпирала она по одной двери, пока не обошла все двенадцать обителей. В каждой сидело по одному апостолу, в великом сиянии, – и девочка радовалась всей этой пышности и великолепию, и ангелы, всюду ее сопровождавшие, радовались вместе с нею. И вот оставалась замкнутою только одна запретная дверь; а девочке очень хотелось узнать, что за нею скрыто, и сказала она ангелам: «Совсем отворять ее я не стану и входить туда не буду, а лишь приотворю настолько, чтобы мы хоть в щелочку могли что-нибудь увидеть!» – «Ах нет! – отвечали ангельчики. – Это был бы грех: Дева Мария запретила – и это может грозить нам великим несчастьем!» Тогда она замолкла, да желание-то в сердце ее не замолкло, а грызло и побуждало ее и не давало ей покоя. И однажды, когда все ангелы отлучились, она подумала: «Я одна-одинешенька теперь и могла бы туда заглянуть: никто ведь об этом не узнает». Отыскала она ключ и, взяв его в руку, вложила в замочную скважину, а вставив, и повернула. Мигом распахнулась дверь – и увидала она там Пресвятую Троицу, восседающую в пламени и блеске. Мгновение простояла девочка в изумлении, а затем слегка дотронулась пальцем до этого сияния – и палец ее стал совсем золотым. Тут ее охватил сильный страх, она быстро захлопнула дверь и убежала. Но что ни делала она, как ни металась – не проходил ее страх, сердце все продолжало биться и не могло успокоиться; да и золото не сходило с пальца, как она ни мыла и ни терла его.

Вскоре вернулась Дева Мария из своего путешествия, позвала к себе девочку и потребовала обратно ключи от неба. Когда девочка подавала связку, взглянула ей Приснодева в глаза и спросила: «Не отпирала ли ты и тринадцатую дверь?» – «Нет!» Тогда возложила ей Владычица руку свою на сердце, почувствовала, как оно бьется, и увидала, что запрещение было нарушено и дверь была отперта. В другой раз спросила Царица Небесная: «Вправду ль ты этого не делала?» – «Нет», – отвечала вторично девочка. Тогда взглянула Приснодева на палец ее, позлащенный от прикосновения к небесному пламени, и ясно увидела, что девочка согрешила, и спросила ее в третий раз: «Ты точно не делала этого?!» И в третий раз отвечала девочка: «Нет!» Тогда сказала Дева Мария: «Ты ослушалась меня, да вдобавок еще солгала, а потому недостойна дольше оставаться на небе!»

И девочка погрузилась в глубокий сон, а когда проснулась, то лежала внизу, на земле, среди пустынной глуши. Она хотела позвать на помощь, но не могла произнести ни звука. Вскочила она и хотела бежать, но, в какую сторону ни обращалась, везде был ей препятствием стоявший стеною густой терновник, чрез который она не могла прорваться. В этой глуши, где она оказалась как бы в плену, стояло старое дуплистое дерево: оно должно было служить ей жилищем. Туда вползала она и спала там с наступлением ночи; там же в дождь и грозу находила она себе приют. Но это была жалкая, плачевная жизнь – и горько плакала девочка, вспоминая о том, как ей хорошо было на небе и как с нею играли ангелы. Единственной пищей служили ей коренья и лесные ягоды. Осенью собирала она опавшие орехи и листья и относила их в свое дупло: орехами питалась во время зимы, а когда все кругом покрывалось снегом и льдом, она заползала, как жалкий зверек, в эти листья, чтоб укрыться от холода. Одежда ее скоро изорвалась и лохмотьями свалилась с ее тела. Когда же затем солнышко снова начинало пригревать, она выходила из своего убежища и садилась под деревом, со всех сторон покрытая своими длинными волосами, словно плащом. Так прозябала она год за годом, испытывая бедствия и страдания земного существования.

Однажды, когда деревья снова нарядились в свежую зелень, король той страны, охотясь в лесу, преследовал дикую козу и, так как она убежала в кусты, окаймлявшие прогалину со старым деревом, король сошел с коня, вырвал заросли и мечом прорубил себе в них путь. Пробившись наконец сквозь эти дебри, он увидел дивно-прекрасную девушку, сидевшую под деревом и с головы до пят покрытую волнами своих золотистых волос. Он остановился, безмолвно, с изумлением вглядываясь в нее, а затем сказал ей: «Кто ты такая и зачем сидишь ты здесь, в пустыне?» Она ничего не отвечала, потому что уст не могла открыть. Король продолжал: «Хочешь ли ты идти со мной, в мой замок?» На это она отвечала только легким кивком головы. Тогда взял ее король на руки, донес до своего коня и поехал с нею домой, а когда прибыл в свой королевский дворец, приказал облечь ее в пышные одежды и всем наделил ее в изобилии. И хоть она говорить не могла, но была так пленительно-прекрасна, что король полюбил ее всем сердцем и немного спустя женился на ней.

Минуло около года, и королева родила сына. И вот ночью, когда она лежала одна в постели, явилась ей Дева Мария и сказала: «Если ты мне всю правду скажешь и повинишься в том, что отворяла запретную дверь, то я открою уста твои и возвращу тебе дар слова; если же ты в грехе своем станешь упорствовать и будешь отрицать свою вину, я возьму у тебя твоего новорожденного ребенка». Королева получила возможность сказать правду, но она настаивала на своем и сказала: «Нет, я не отпирала запретной двери!» Тогда Пресвятая Дева взяла из рук ее новорожденного младенца и скрылась с ним. Наутро, когда ребенка нигде не могли найти, поднялся ропот в народе: «Королева-де людоедка, родное дитя извела!» Она все слышала, да ничего возразить против этого не могла; король же не хотел этому верить, потому что крепко любил ее.

Через год еще сын родился у королевы. И опять ночью вошла к ней Пресвятая Дева и сказала: «Согласна ли ты покаяться в том, что отпирала запретную дверь? Признаёшься – так я тебе первенца твоего отдам и возвращу дар слова; если же будешь упорствовать в грехе и отрицать вину свою – отниму у тебя и этого новорожденного младенца!» Снова отвечала королева: «Нет, не отпирала я запретной двери!» И взяла Владычица из рук ее дитя и вознеслась с ним на небеса. Наутро, когда вновь оказалось, что дитя исчезло, народ уже открыто говорил, что королева пожрала его, и королевские советники требовали суда над нею. Но король так ее любил, что все не хотел верить обвинению и повелел своим советникам под страхом смертной казни, чтоб они об этом и заикнуться не смели.

На следующий год родила королева прехорошенькую девочку – и в третий раз явилась ей ночью Пресвятая Дева Мария и сказала: «Следуй за мною!» Взяла ее Владычица за руку, повела на небо и показала ей там обоих ее старших детей: они встретили ее веселым смехом и играли державным яблоком Святой Девы. Возрадовалась королева, глядя на них, а Пресвятая Дева сказала: «Ужели до сих пор не смягчилось твое сердце? Если ты признаёшься, что отпирала запретную дверь, я возвращу тебе твоих обоих сыночков!» Но королева в третий раз отвечала: «Нет, не отпирала я запретной двери!» Тогда Владычица снова опустила ее на землю и отняла у нее также третье дитя.

Когда на следующее утро разнеслась весть об исчезновении новорожденной королевны, народ громко завопил: «Королева – людоедка! Ее следует казнить!» И король уже не мог более противиться своим советникам. Нарядили над королевою суд, а так как она не могла ни слова в защиту свою вымолвить, то присудили ее к сожжению на костре. Навалили дров, и, когда вокруг королевы, крепко привязанной к столбу, со всех сторон стало подыматься пламя, растаял твердый лед ее гордыни и раскаяние наполнило ее сердце, она подумала: «О, если бы я могла хоть перед смертью покаяться в том, что отворяла дверь!» Тогда вернулся к ней голос и она громко воскликнула: «Да, Пресвятая Мария, я совершила это!» И в тот же миг полился дождь с небес и потушил пламя; ослепительный свет осиял осужденную, и Дева Мария сошла на землю с ее новорожденной дочерью на руках и обоими сыночками по сторонам. И сказала ей Владычица ласково: «Кто сознаётся и раскаивается в своем грехе, тому грех прощается!» Отдала ей Приснодева всех троих детей, возвратила дар слова и осчастливила ее на всю жизнь.

4. Сказка о добром молодце, который страха не знал

У одного отца было двое сыновей. Старший был умен, сметлив, и всякое дело у него спорилось в руках, а младший был глуп, непонятлив и ничему научиться не мог. Люди говорили, глядя на него: «С этим отец еще не оберется хлопот!» Когда нужно было сделать что-нибудь, все должен был один старший работать; но зато он был робок, и, когда отец его за чем-нибудь посылал позднею порой, особенно ночью, и если к тому же дорога проходила мимо кладбища или иного страшного места, он отвечал: «Ах нет, батюшка, не пойду я туда! Очень уж боязно мне!» Порой, когда вечером у камелька шли россказни, от которых мороз по коже продирал, слушатели восклицали: «Ах, страсти какие!» А младший слушал, сидя в своем углу, и никак понять не мог, что это значило? «Вот затвердили-то: страшно да страшно! А мне вот ни капельки не страшно! И вовсе я не умею бояться! Должно быть, это также одна из тех премудростей, в которых я ничего не смыслю!»

Однажды сказал ему отец: «Послушай-ка ты там, в углу! Ты и растешь и силы набираешься, надо же тебе научиться тоже какому-нибудь ремеслу, чтоб добывать себе насущный хлеб. Видишь, как трудится твой брат; а тебя, право, даром кормить хлебом приходится!» – «Эх, батюшка! – отвечал тот. – Очень бы хотел я научиться чему-нибудь! Да уж коли на то пошло, очень хотелось бы мне научиться страху: я ведь совсем не умею бояться». Старший брат расхохотался, услыхав такие речи, и подумал про себя: «Господи милостивый! Ну и дурень же брат у меня! Никогда пути не будет в нем! Кто хочет крюком быть, тот заранее спину гни!» Отец вздохнул и отвечал: «Страху-то ты еще непременно научишься, да хлеба-то себе этим не заработаешь!»

Вскоре после того зашел к ним в гости дьячок, и стал ему старик жаловаться на свое горе: не приспособился-де сын его ни к какому делу, ничего не знает и ничему не учится. «Ну подумайте только! Когда я спросил его, чем он станет себе хлеб зарабатывать, он ответил, что очень хотел бы научиться страху!» – «Коли за этим только дело стало, – отвечал дьячок, – так я берусь обучить его! Пришлите-ка его ко мне! Я его живо обработаю!..» Отец был этим доволен, в надежде что малого хоть сколько-нибудь обломают. Итак, дьячок взял к себе парня домой и поручил ему звонить в колокол. Дня через два разбудил он его в полночь, велел ему встать, взойти на колокольню и звонить; а сам думает: «Ну научишься же ты нынче страху!» Пробрался тихонько вперед, и, когда парень, поднявшись наверх, обернулся, чтобы взяться за веревку от колокола, перед ним на лестнице, против слухового окна, очутился кто-то в белом. Он крикнул: «Кто там?» – но тот не отвечал и не шевелился. «Эй! Отвечай-ка! – закричал снова парень. – Или убирайся подобру-поздорову! Нечего тебе здесь ночью делать!» Но дьячок продолжал стоять неподвижно, чтобы парень принял его за привидение. Вторично обратился к нему парень: «Чего тебе нужно здесь? Отвечай, если ты честный малый; а не то я тебя сброшу с лестницы!» Дьячок подумал: «Ну это ты, братец мой, только так говоришь!» – не проронил ни звука и стоял словно каменный. И в третий раз крикнул ему парень, но опять не добился ответа. Тогда он бросился на привидение и столкнул его с лестницы так, что, пересчитав десяток ступеней, оно растянулось в углу. А парень отзвонил себе, пришел домой, лег, не говоря ни слова, в постель и заснул. Долго ждала дьячиха своего мужа, но тот все не приходил. Наконец ей страшно стало, она разбудила парня и спросила: «Не знаешь ли, где мой муж? Он ведь только что перед тобой взошел на колокольню!» – «Нет! – отвечал тот. – А вот на лестнице, против слухового окна, стоял кто-то, и так как он не хотел ни отвечать мне, ни убираться, я принял его за мошенника и спустил с лестницы. Подите-ка взгляните, не он ли это был? Мне было бы жаль, если бы это над ним стряслось!» Бросилась туда дьячиха и увидела мужа: сломал ногу, лежит в углу и стонет.

Она перенесла его домой и поспешила с громкими криками к отцу парня: «Ваш сын натворил беду великую: мужа моего сбросил с лестницы, так что, сердечный, ногу сломал! Возьмите вы негодяя из нашего дома!» Испугался отец, прибежал к сыну и выбранил его: «Что за проказы богомерзкие! Али тебя лукавый попутал!» – «Ах, батюшка! Только выслушай меня! – отвечал тот. – Я совсем не виноват! Он стоял там, в темноте, словно зло какое умышлял. Я не знал, кто это, и трижды уговаривал его ответить мне или уйти!» – «Ах, – возразил отец, – от тебя мне одни напасти! Убирайся ты с глаз моих! Видеть я тебя не хочу!» – «Воля ваша, батюшка, ладно! Подождите только до рассвета: я уйду себе, стану обучаться страху: авось узнаю хоть одну науку, которая меня прокормит!» – «Учись чему хочешь, мне все равно! – сказал отец. – Вот тебе пятьдесят талеров, ступай с ними на все четыре стороны и никому не смей сказывать, откуда ты родом и кто твой отец, чтобы меня не срамить!» – «Извольте, батюшка, если ничего больше от меня не требуется, все будет по-вашему! Это я легко могу соблюсти!»

На рассвете положил парень свои пятьдесят талеров в карман и вышел на большую дорогу, бормоча про себя: «Хоть бы на меня страх напал! Хоть бы на меня страх напал!» Подошел к нему какой-то человек, услыхавший эти речи, и стали они вместе продолжать путь. Вскоре завидели они виселицу, и сказал ему спутник: «Видишь, вон там стоит дерево, на котором семеро с веревочной петлей спознались, а теперь летать учатся! Садись под тем деревом и жди ночи: не оберешься страху!» – «Ну коли только в этом дело, – отвечал парень, – так оно не трудно! Если я так скоро научусь страху, то тебе достанутся мои пятьдесят талеров, приходи только завтра рано утром сюда ко мне!» Затем подошел добрый молодец к виселице, сел под нею и дождался там вечера. Ему стало холодно, и он развел себе костер; но к полуночи так посвежел ветер, что парень и при огне никак не мог согреться. Ветер раскачивал трупы повешенных, они толкались друг о друга. И подумал парень: «Мне холодно даже здесь, у огня, каково же им мерзнуть и мотаться там, наверху?..» И как сердце у него было сострадательное, он приставил лестницу, взлез наверх, отвязал висельников одного за другим и спустил всех семерых наземь. Затем он раздул хорошенько огонь и рассажал их всех кругом, чтоб они могли согреться. Но они сидели неподвижно, так что пламя стало охватывать их одежды. Он сказал им: «Эй вы, берегитесь! А не то я вас опять повешу!» Но мертвецы ничего не слыхали, молчали и не мешали гореть своим лохмотьям. Тут он рассердился: «Ну если вы остерегаться не хотите, то я вам не помощник, а мне вовсе не хочется сгореть вместе с вами!» И он снова повесил их на прежнее место. Потом он подсел к своему костру и заснул. Поутру пришел к нему встречный человек за получением пятидесяти талеров и спросил: «Ну что, небось знаешь теперь, каков страх бывает?» – «Нет, – отвечал тот, – откуда же было мне узнать это? Эти ребята, что там наверху болтаются, даже рта не открывали и так глупы, что дали гореть на теле своим лохмотьям!» Тут увидел прохожий, что пятьдесят талеров ему на этот раз не придется получить, и сказал, уходя: «Еще первого я такого вижу!»

Парень тоже пошел своей дорогой, бормоча по-прежнему: «Ах, если б меня страх пробрал!» Услыхал это извозчик, ехавший позади его, и спросил: «Кто ты таков?» – «Не знаю!» – отвечал малый. А извозчик продолжал: «Откуда ты?» – «Не знаю!» – «Да кто твой отец?» – «Не смею сказать!» – «Что такое бормочешь ты себе под нос?» – «Я, видишь ли, хотел бы, чтоб меня страх пробрал, да никто меня не может страху научить!» – отвечал парень. – «Не мели ты вздора! – сказал извозчик. – Ну-ка отправимся со мною: я тебя как раз к месту пристрою!» Парень отправился с ним, и к вечеру прибыли они в гостиницу, где собрались заночевать. Входя в комнату, парень снова произнес вслух: «Кабы меня только страх пробрал! Эх, кабы меня только страх пробрал!» Услыхав это, хозяин засмеялся и сказал: «Если уж такова твоя охота, то здесь найдется к тому подходящий случай!» – «Ах, замолчи! – прервала его хозяйка. – Сколько безумных смельчаков поплатились уже за это жизнью! Было бы очень жаль, если бы и этот добрый молодец перестал глядеть на белый свет!» Но парень сказал: «Как бы ни было оно тягостно, все же я хочу научиться страху: ведь я для этого и пустился в путь-дорогу!» Не давал он покоя хозяину, пока тот не рассказал ему, что невдалеке находится заколдованный замок, где немудрено страху научиться, если только там провести ночи три. И король-де обещал дочь свою в жены тому, кто на это отважится, а уж королевна-то краше всех на свете! В замке же охраняются злыми духами несметные сокровища. Если кто-нибудь в том замке проведет три ночи, то эти сокровища ему достанутся и любой бедняк ими обогатится. Много добрых молодцов ходили туда счастья попытать, да ни один не вернулся. На другое утро явился парень к королю и говорит ему: «Кабы мне дозволено было, я провел бы три ночи в заколдованном замке!» Король взглянул на парня, и так как тот ему приглянулся, то он сказал: «Ты можешь при этом избрать себе три предмета, но непременно неодушевленных, и захватить их с собою в замок». Парень отвечал: «Ну так я попрошу себе огня, токарный станок и резчий станок с резцом!»

Король велел еще засветло снести ему все это в замок. К ночи пошел туда парень, развел яркий огонь в одной из комнат, поставил близ него резчий станок с резцом, а сам сел за токарный. «Эх, кабы меня только страх пробрал! – сказал он. – Да, видно, и здесь я тоже не научусь ему!..» Около полуночи вздумал он пуще разжечь свой костер и стал раздувать пламя, как вдруг из одного угла послышалось: «Ау, мяу! Как нам холодно!» – «Чего орете, дурачье?! – закричал он. – Если вам холодно, идите садитесь к огню и грейтесь!» Едва успел он это произнести, как две больших черных кошки быстрым прыжком подскочили к нему, сели по обе его стороны и стали дико глядеть на него своими огненными глазами. Немного погодя, отогревшись, они сказали: «Товарищ! Не сыграем ли мы в карты?» – «Отчего же? – отвечал он. – Я не прочь; но сперва покажите-ка мне ваши лапы!» Они вытянули свои когти. «Э! – сказал парень. – Коготки у вас больно длинны! Погодите, я должен вам их сперва обстричь!» С этими словами схватил он кошек за загривок, поднял их на резчий станок и крепко стиснул в нем их лапы. «Увидал я ваши пальцы, – сказал он, – и прошла у меня всякая охота в карты играть!» Он убил их и выбросил из окна в пруд. Но когда он, покончив с этой парой, хотел опять подсесть к своему огню, отовсюду, из каждого угла повыскочили черные кошки и черные собаки на раскаленных цепях – и все прибывало да прибывало их, так что ему уж некуда было от них деваться. Они страшно ревели, наступали на огонь, разбрасывали дрова и сбирались совсем разметать костер. Поглядел он с минуту спокойно на их возню, а когда ему невтерпеж стало, он взял свой резец и закричал: «Брысь, нечисть окаянная!» – и бросился на них. Одни разбежались; других он перебил и побросал в пруд. Вернувшись, он снова раздул огонь и стал греться. Сидел он, сидел – и глаза стали слипаться, и стало его клонить ко сну. Оглядевшись кругом и увидав в углу большую кровать, он сказал: «А, вот это как раз кстати!» – и лег. Но не успел он и глаз сомкнуть, как вдруг кровать сама собой стала двигаться и покатила по всему замку. «Вот это ладно! – сказал он. – Да нельзя ли поживей! Трогай!» Тут понеслась кровать, точно в нее шестерик впрягли, – во всю прыть, через пороги, по ступенькам вверх и вниз… Но вдруг – гоп-гоп!.. Кровать опрокинулась вверх ногами, и на парня словно гора налегла. Но он пошвырял с себя одеяла и подушки, вылез из-под кровати и сказал: «Ну будет с меня! Пускай катается кто хочет!» Затем он улегся у огня и проспал до бела дня. Поутру пришел король и, увидав его распростертым на земле, подумал, что привидения убили его и он лежит мертвый. «Жаль доброго молодца!» – сказал король. Услыхал это парень, вскочил и ответил: «Ну до беды-то еще не дошло!» Удивился король, обрадовался и спросил, каково с ним было. «Превосходно, – отвечал тот, – вот уж минула одна ночь, а там и две другие пройдут!» Пошел парень к хозяину гостиницы, а тот и глаза таращит: «Не думал я увидать тебя в живых! Ну что, научился ли страху?» – «Какое там! – отвечал парень. – Все напрасно! Хоть бы кто-нибудь надоумил меня!..»

На вторую ночь пошел он спать в древний замок, сел у огня и затянул свою старую песенку: «Хоть бы страх меня пробрал!» Около полуночи поднялся там шум и гам, сперва потише, а потом все громче и громче, затем опять все смолкло на минуту, и наконец из трубы к ногам парня вывалилось с громким криком полчеловека. «Эй! – закричал добрый молодец. – Надо бы еще половинку! Этой маловато будет!» Тут снова гомон поднялся, послышался топот и вой – и другая половина тоже выпала. «Погоди, – сказал парень, – вот я для тебя огонь маленько раздую!» Сделав это и оглянувшись, он увидел, что обе половины успели срастись – и на его месте сидел уже страшный-престрашный человек. «Это, брат, непорядок! – сказал парень. – Скамейка-то моя!» Страшный человек хотел его оттолкнуть, но парень не поддался, сильно двинул его со скамьи и сел опять на свое место. Тогда нападало сверху, один за другим, еще множество людей. Они достали девять мертвых ног и две мертвых головы, расставили эти ноги и стали играть, как в кегли. Парню тоже захотелось поиграть. «Эй вы, послушайте! – спросил он. – Можно ли мне присоединиться к вам?» – «Можно, коли деньги у тебя есть!» – «Денег-то хватит, да шары ваши не больно круглы!» Взял он мертвые головы, положил их на токарный станок и обточил их кругом. «Вот так, – сказал он, – теперь они лучше кататься будут! Валяйте! Теперь пойдет потеха!..» Поиграл парень с незваными гостями и проиграл немного; но как только пробила полночь, все исчезло. Он улегся и спокойно заснул. Наутро пришел король осведомиться: «Ну что с тобой творилось на этот раз?» – «Поиграл в кегли, два грошика проиграл!» – «Да разве тебе не было страшно?!» – «Ну вот еще! – отвечал парень. – Позабавился, и только! Хоть бы мне узнать, что такое страх!..»

На третью ночь сел он опять на свою скамью и сказал с досадой: «Ах, если бы только пробрал меня страх!» Немного погодя явились шестеро рослых ребят с гробом на руках. «Эге-ге, – сказал парень, – да это, наверное, братец мой двоюродный, умерший дня два тому назад!» Он поманил пальцем и крикнул: «Ну поди, поди сюда, братец!» Гроб был поставлен на пол, парень подошел и снял крышку: в гробу лежал мертвец. Дотронулся парень до его лица: оно было холодно как лед. «Погоди, – сказал он, – я тебя маленько согрею!» Подошел к огню, погрел свою руку и приложил ее к лицу мертвеца; но тот был холоден по-прежнему. Тогда он вынул его из гроба, сел к огню, положил покойника себе на колени и стал тереть ему руки, чтобы вызвать снова кровообращение. Когда и это не помогло, пришло ему в голову, что согреться можно хорошо, если вдвоем лечь в постель; перенес он мертвеца на свою кровать, накрыл его и лег рядом с ним. Немного спустя и покойник согрелся и зашевелился. «Вот видишь ли, братец, – сказал парень, – я и отогрел тебя!» Но мертвец вдруг поднялся и завопил: «А! Теперь я задушу тебя!» – «Что? Задушишь?! Так вот какова твоя благодарность?! Полезай же опять в свой гроб!» И парень поднял мертвеца, бросил его в гроб и закрыл его крышкой; тогда вошли те же шестеро носильщиков и унесли гроб. «Не пробирает меня страх, да и все тут! – сказал парень. – Здесь я страху вовеки не научусь!»

Тут вошел человек, еще громаднее всех прочих, и на вид совершенное страшилище: это был старик с длинной белой бородой. «Ах ты, тварь этакая! – закричал он. – Теперь-то ты скоро узнаешь, что такое страх: готовься к смерти!» – «Ну не очень спеши! – отвечал парень. – Коли мне умирать приходится, так без меня не обойдется дело!» – «Тебя-то уж я прихвачу с собою!» – сказало чудовище. «Потише, потише! Очень уж ты расходился! Я ведь также не слабее тебя, а то еще и посильней буду!» – «Это мы еще посмотрим! – сказал старик. – Если ты окажешься сильней меня, так я тебя отпущу; пойдем-ка попытаем силу!» И повел он парня темными переходами в кузницу, взял топор и вбил одним ударом наковальню в землю. «Эка невидаль?! Я могу и получше этого сделать!» – сказал парень и подошел к другой наковальне; старик стал подле него, любопытствуя посмотреть, и белая борода его свесилась над наковальней. Тогда парень схватил топор, расколол одним ударом наковальню и защемил в нее бороду старика. «Ну теперь ты, брат, попался! – сказал он. – Теперь тебе помирать приходится!» Взял он железный прут и стал им потчевать старика, пока тот не заверещал и не взмолился о пощаде, обещая дать ему за это превеликие богатства. Парень вытащил топор из щели и освободил старика. Повел его старик обратно в замок, показал ему в одном из погребов три сундука, наполненные золотом, и сказал: «Одна треть принадлежит бедным, другая – королю, третья – тебе…» В это время пробила полночь, дух исчез, и парень остался один в темноте. «Как-нибудь да выберусь отсюда!» – сказал он, пощупал вокруг себя, отыскал дорогу в свою комнату и заснул там у огня. Наутро пришел король и спросил: «Что же теперь-то, небось научился ты страху?!» – «Нет, – отвечал тот, – и ведать не ведаю, что такое страх! Побывал тут мой покойный двоюродный брат, да бородач какой-то приходил и показал мне там, внизу, кучу денег, а страху меня никто не научил!» И сказал тогда король: «Хвала тебе, добрый молодец! Избавил ты замок от нечистой силы! Бери же себе дочь мою в жены!» – «Все это очень хорошо, – отвечал тот, – а все-таки до сих пор я не знаю, что значит дрожать от страха!»

Золото достали из подземелья, отпраздновали свадьбу, но супруг королевны, как ни любил он свою супругу и как ни был он всем доволен, все повторял: «Ах, если бы только пробрал меня страх! Кабы страх меня пробрал!» Это наконец раздосадовало молодую. Горничная же ее сказала королевне: «Я пособлю горю! Небось научится и он дрожать от страха!» Она пошла к ручью, протекавшему через сад, и набрала полное ведро пескарей. Ночью, когда молодой король почивал, супруга сдернула с него одеяло и вылила на него целое ведро холодной воды с пескарями, которые так и запрыгали вокруг него. Проснулся тут молодой и закричал: «Ай, страшно мне, страшно мне, женушка милая! Да! Теперь я знаю, что значит дрожать от страха!..»

5. Волк и семеро козлят

Была-жила старая коза, и было у нее семь козляток, и она их любила, как всякая мать своих деток любит. Однажды пришлось ей в лес собираться, за кормом; и вот она созвала всех своих козляток и сказала: «Милые детки, надо мне в лесу побывать, так вы без меня берегитесь волка! Ведь он если сюда попадет, то съест вас всех и со шкурой, и с шерстью. Этот злодей часто прикидывается, будто он и не волк, но вы его сейчас узнаете по его грубому голосу и по его черным лапам». Козлятки отвечали: «Милая матушка, уж мы поостережемся, и вы можете идти, о нас не тревожась». Тогда старая коза заблеяла и преспокойно пустилась в путь.

Немного прошло времени после ее ухода, как уж кто-то постучался в домовую дверь и крикнул: «Отомкнитеся, милые детушки, ваша мать пришла и каждому из вас по гостинцу принесла». Но козляточки по грубому голосу поняли, что это пришел к ним волк, и крикнули ему: «Не отомкнемся мы, ты не наша мать! У той голосок тонкий да ласковый, а у тебя голос грубый! Ты – волк!» Тогда волк сбегал к лавочнику, купил у него большой кусок мела, съел его – и голос стал у него тоненький. Вернулся опять к той же домовой двери, постучал в нее и крикнул: «Отомкнитеся, милые детки, ваша мать пришла, всем вам по гостинцу принесла». Но он оперся своими черными лапами о подоконник, детки это увидали и закричали: «Не отомкнёмся, у нашей матери не черные лапы, как у тебя! Ты – волк!» Тогда волк побежал к пекарю и сказал: «Я себе повредил ногу, вымажь мне ее тестом». И когда пекарь исполнил его желание, волк побежал к мельнику и сказал: «Осыпь мне лапы белой мучкой». Мельник подумал: «Верно, волк затеял какую-нибудь плутню», – и стал было отговариваться; но волк сказал: «Если ты этого не сделаешь, то я тебя съем». Тогда мельник струхнул и выбелил ему лапу мучицей. Таковы-то бывают люди!

Вот и пошел злодей в третий раз к той же домовой двери, постучался и сказал: «Отомкнитеся, детушки, ваша милая матушка воротилася и каждому из вас принесла по гостинчику из леса». Козляточки закричали: «Сначала покажи нам, какая у тебя лапа, чтобы мы могли знать, точно ли ты наша милая матушка!» Тогда показал он им лапу в окошко, и когда они увидели, что она, точно, белая, то поверили его речам и отомкнули дверь. А вошел-то волк! Козляточки перепугались – прятаться пометалися. Один прыгнул под стол, другой забился в постель, третий залез в печку, четвертый убежал в кухню, пятый спрятался в шкаф, шестой – под корыто, седьмой – в футляр для часовых гирь. Однако волк всех их разыскал и не очень с ними чинился: одного за другим заглотнул он своею пастью, и только младшего никак не мог найти в часовом футляре. Накушавшись досыта, он преспокойно убрался из дома, растянулся на большом лугу под деревом и начал засыпать.

Вскоре после того вернулась старая коза из лесу домой. Ах, что она там увидела! Домовая дверь открыта настежь: стол, стулья, скамейки – опрокинуты, корыто – в щепы разбито, одеяло и подушки из постели повыброшены. Стала она искать своих деток, но нигде их найти не могла. Стала она их перекликать по именам; но никто не откликался. Наконец, когда она дошла до младшего, тоненький голосок прокричал ей: «Милая матушка, я забился в часовой футляр». Она тотчас добыла оттуда свое детище и услышала рассказ о том, как приходил волк и пожрал всех остальных козляток. Можете себе представить, как она оплакивала своих бедных детушек!

Наконец старая коза, в великой печали своей, пошла из дому, и младший козленочек побежал за ней следом. Чуть только они вышли на луг, коза увидела, что волк лежит врастяжку у дерева и так храпит, что над ним ветви от его храпа колышутся. Коза обошла и осмотрела его со всех сторон и увидела, что в его раздутом брюхе что-то шевелится и ворошится. «Ах, господи, – подумала она, – уж не мои ли это бедные детки? Он ими поужинал, а они, видно, живехоньки!» Тогда она отправила козленочка домой за ножницами, иголкой и ниткой. Затем она взрезала чудовищу утробу, и чуть только взрезала – один козленочек уж высунул оттуда головенку; а как стала резать дальше, то все шестеро козлят выпрыгнули один за другим из волчьей утробы, и все были живехоньки и целехоньки, потому что чудовище, в своей алчности, глотало их целиком. То-то была радость! И стали они ласкаться к своей матушке и приплясывать около нее, словно портной на свадьбе! А старая коза сказала: «Теперь ступайте, соберите мне побольше булыжников, мы их навалим этому проклятому зверине в утробу, пока он спит». Семеро козляточек поспешно натаскали булыжников и набили их в утробу волка сколько влезло. А старая коза еще того скорее зашила ему разрез, так что он ничего не приметил и даже не пошевельнулся… Когда же наконец волк выспался, он поднялся на ноги, и так как каменный груз возбуждал у него в желудке сильную жажду, то вздумал он пробраться к ключу и напиться. Но чуть только переступил он несколько шагов, камни стали у него в брюхе постукивать друг о друга и позвякивать один о другой. Тогда он воскликнул:

Что там рокочет, что там громыхает,
Что оттянуло утробу мою?
Думал я, это козляток с полдюжины…
Слышу – теперь там одни голыши!

И когда он пришел к ключу и наклонился к воде, собираясь пить, тяжелые камни его перетянули, он упал в воду и погиб злою смертью. А семеро козляточек, увидав это, прибежали к матери с криком: «Волк издох! Волк утопился!» И вместе с матерью радостно плясали около ключа.

6. Верный Иоганн

Жил-был однажды старый король и заболел, и пришло ему в голову: «Видно, лежу я на смертном одре и не подняться уж мне с него». Тогда сказал он: «Позовите ко мне моего неизменно верного Иоганна!» Этот Иоганн был его любимый слуга и так назывался потому, что всю жизнь служил ему верой и правдой. Когда же тот явился к постели короля, король сказал ему: «Вернейший Иоганн, я чувствую, что мой конец приближается и нет у меня никакой иной заботы, кроме заботы о сыне; он еще совсем юн и не всегда сумеет жить по разуму, и если ты мне не обещаешь наставить его всему, что он должен знать, да не захочешь быть ему опекуном, то мне не придется закрыть глаза спокойно». Тогда отвечал верный Иоганн: «Я его не покину и буду служить ему верой и правдой, хотя бы пришлось за то поплатиться жизнью». На это король сказал: «Ну, значит, я могу умереть спокойно и с миром, – и затем продолжал: – После моей смерти ты должен ему показать весь замок – все покои, залы и подвалы и все сокровища, какие в них хранятся; но самого крайнего покоя в длинном коридоре ты ему не показывай – того, в котором сокрыто изображение королевны с золотой крыши. Как только он увидит это изображение, он воспламенится к королевне страстной любовью – пожалуй, еще в обморок упадет, – да из-за нее во всякие опасности полезет… От всего этого ты обязан его оберечь». Верный Иоганн еще раз поклялся старому королю, что исполнит его завет, и тот стал мало-помалу затихать, склонился головой на подушку и скончался.

Когда старого короля схоронили, верный Иоганн рассказал молодому королю о том, в чем он поклялся его отцу на смертном одре, и добавил: «Все обещанное ему выполню добросовестно и буду тебе так же верно служить, как служил ему, хотя бы мне то стоило жизни». Когда же обычное время скорби минуло, верный Иоганн сказал королю: «Ну теперь пора тебе осмотреть все, что ты унаследовал: я покажу тебе весь замок отца твоего». И он повел его всюду, вверх и вниз, и показал ему все богатства и все дивные покои замка, не показал только одного покоя, в котором было сокрыто изображение королевны с золотой крыши. А это изображение было так поставлено, что, если отворить дверь, оно прямо бросалось в глаза; притом оно было так превосходно сделано, что его можно было принять за живое существо, и надо было сознаться, что во всем свете ничто не может быть ни милее, ни прекраснее этого женского образа. Юный король не мог, конечно, не заметить, что верный Иоганн все проходит мимо одной двери, и спросил: «Отчего же ты мне эту не отпираешь?» – «За этою дверью, – отвечал Иоганн, – есть нечто такое, чего ты можешь испугаться». Но король сказал ему: «Я весь замок видел, а потому и желаю знать, что там за дверью». Подошел сам к двери и хотел ее отворить силою. Тогда верный Иоганн стал его удерживать и сказал: «Я отцу твоему перед его кончиною обещал, что ты не увидишь скрытое в этом покое; я знаю, что и тебя, и меня это могло бы повести к великим бедствиям». – «О нет! – отвечал юный король. – Если я не проникну в этот покой, то я, наверно, погибну: я и день и ночь буду жить в вечной тревоге, пока своими глазами не увижу того, что там скрыто! С места не сойду, – так и знай, – пока ты мне не отомкнешь этой двери!»

Тогда верный Иоганн увидел, что решение его непреклонно, и с великой скорбью и тяжкими вздохами выискал в толстой связке заветный ключ. Отомкнув дверь, он поспешил войти первый и думал прикрыть изображение, чтобы оно не бросилось в глаза юному королю. Но все было напрасно! Король приподнялся на цыпочки и глянул ему через плечо. И, как только увидел он изображение красавицы-королевны, которое было прекрасно и притом все блистало золотом и драгоценными камнями, так и грянулся в обморок. Верный Иоганн поднял его, снес на постель и стал тревожиться: «Вот, мол, стряслась беда! Господи Боже, что из этого выйдет?» И стал помаленьку отпаивать королевича вином, пока тот совсем не пришел в себя. Первым словом королевича было: «Ах! Кто эта красавица?» – «Это королевна с золотой крыши», – отвечал верный Иоганн. «Моя любовь к ней так велика, – сказал юный король, – что если бы у каждого листка на дереве был свой язык, то и все они вместе не могли бы выразить моей любви; жизнь свою я посвящу на то, чтобы добиться ее руки. Ты мой вернейший слуга, и ты мне должен в этом деле помочь».

Верный слуга долго обдумывал, как бы ему приступить к этому делу, потому что мудрено было добиться даже возможности повидать королевну. Наконец он таки придумал способ действий и сказал королю: «Эта королевна у себя в доме вся обставлена золотом: столы, стулья, блюда, чаши и кубки и вся домашняя утварь у нее золотая. У тебя в сокровищнице есть пять бочек золота; так прикажи твоим золотых дел мастерам одну из этих бочек золота перековать во всякую посуду и утварь, изготовить из того золота всяких птиц, лесных и разных диковинных зверей… Ей это понравится, и мы с тобой все это захватим с собою и поедем к ней попытать счастья». Король тотчас приказал созвать всех мастеров со своего царства, заставил их работать и день и ночь, пока наконец они не переработали все золото во множество прекрасных вещей. Когда все это было погружено на корабль, верный Иоганн надел купеческое платье, и юный король тоже должен был последовать его примеру, чтобы их никто не мог узнать. Затем они поплыли по морю и плыли по нему, пока не доплыли до города, в котором жила королевна с золотой крыши.

Верный Иоганн просил короля остаться на корабле и ждать его возвращения. «Легко может быть, – сказал он, – что я королевну с собой приведу на корабль, а потому позаботьтесь о том, чтобы все привести в порядок, всю золотую утварь расставьте и весь корабль приукрасьте». Затем он понабрал в свой фартучек различных золотых предметов, сошел с корабля на сушу и направился к королевскому замку. Когда он вступил во двор замка, то увидел, что у колодца стоит красивая девушка с двумя золотыми ведрами в руках и черпает этими ведрами воду. Она уже хотела отойти от колодца, наполнив ведра ярко блиставшею на солнце водой, обернулась, увидала чужанина и спросила: кто он такой? Он ответил: «Я купец», – и, приоткрыв свой фартучек, дал ей одним глазком глянуть на свой товар. Тогда она воскликнула: «Э, какие славные золотые вещи!» – и ведра поставила на землю и стала весь товар перебирать, штука за штукой. Тут она сказала: «Это все нужно показать королевне, которая так любит всякие золотые вещи, – она у вас все сейчас скупит». И она взяла его за руку и повела его вверх по лестнице замка, потому что она была королевниной прислужницей. Когда сама королевна взглянула на товар, то она осталась им очень довольна и сказала: «Это все так прекрасно сработано, что я у тебя сразу все скуплю». Но верный Иоганн отвечал: «Я только слуга богатого купца, и то, что у меня здесь захвачено с собою, ничтожно в сравнении с тем, что находится у моего господина на корабле! То уж точно можно назвать и самым дорогим, и самым художественным из всего, что когда-либо было сделано из золота!» Она было захотела, чтобы ей все переносили в замок, но он отвечал: «На это много бы пришлось потратить дней, да, признаться, у вас в замке, пожалуй, не нашлось бы и места расставить столько сокровищ». Это, конечно, еще более возбудило ее любопытство и желание, так что она наконец сказала: «Веди меня на корабль, я сама хочу видеть сокровища твоего господина».

Тогда верный Иоганн повел ее к кораблю и был рад-радешенек, а король, увидев ее, убедился в том, что ее красота была еще выше красоты ее изображения. Он просто думал, что у него сердце разорвется на части! Вот она взошла на корабль, и король ввел ее в каюту; а верный Иоганн остался на палубе, около кормчего, и приказал отчалить: «Поставьте, мол, все паруса – пусть корабль мчится по волнам, как птица по воздуху». А король-то между тем показывал ей в каюте всю золотую утварь, каждую штуку отдельно, – блюда, чаши и кубки, птиц золотых, лесного и всякого диковинного зверя. Много часов прошло в этом обзоре, и в великом своем удовольствии она и не заметила, что корабль давно уже плыл по морю. Когда королевна осмотрела последнюю вещь, она поблагодарила купца и собралась домой; но, приблизясь к борту корабля, она увидела себя вдали от берега: корабль на всех парусах летел в открытом море. «Ах! – воскликнула она в испуге. – Меня обманули, меня похитили, и я попалась в руки купца! О, лучше уж умереть!» Король взял ее за руку и сказал: «Я – не купец, а король и по роду своему не ниже тебя… И если я решился похитить тебя хитростью, так это лишь по чрезмерной любви к тебе. Впервые увидав твое изображение, я даже в обморок упал!» Когда королевна с золотой крыши это услышала, она утешилась, и ощутила в сердце склонность к нему, и охотно согласилась быть ему супругою.

Случилось, однако же, что в то время, когда они мчались в открытом море, верный Иоганн, сидевший на носу корабля и кое-что наигрывавший на скрипке, увидел у себя над головою в воздухе трех воронов, которые летели вслед за кораблем с королевниной родины. Тогда он перестал играть и стал прислушиваться, о чем они между собою переговаривались (он хорошо понимал их язык). Один ворон воскликнул: «Эге, вот он и везет к себе королевну с золотой крыши». – «Да, – сказал другой. – Везет-то везет – да довезет ли?» Третий вступился: «А все же она у него в руках и сидит у него в каюте!» Тогда опять первый речь повел: «А что проку? Чуть они причалят к берегу, ему навстречу выбежит конь золотисто-рыжей масти, и королевич захочет на него сесть, и если ему это удастся, то конь взмахнет с ним вместе в воздух, и никогда ему не видать больше своей суженой». Второй ворон спросил: «А разве спасения-то нет?» – «О да! Вот если другой вместо короля успеет вскочить на коня, вытащит из кобуры пистолю и насмерть убьет рыжего коня, тогда юный король спасен. Да кто это ведать может? И если даже проведает и скажет королю, то окаменеет от пальцев ног по колена». Тогда заговорил второй ворон: «Я, пожалуй, и больше этого знаю. Если конь и будет убит – юный король все же еще не добьется руки своей невесты! Когда они вместе вступят в замок, там будет на блюде лежать богатая свадебная рубаха для жениха, на вид златотканая, а на самом-то деле – голая смола да сера! Как он ее на себя наденет, так она и прожжет его до мозга костей!» Третий ворон вступился: «Неужели и спасения нет?» – «Как не быть? – отвечал второй. – Стоит только кому-нибудь, надев рукавицы, схватить ту рубаху и швырнуть ее в огонь – и она сгорит, и юный король будет спасен! Да что в том проку? Ведь тот, кто это ведает, да ему скажет, – окаменеет от колен до самого сердца». Тогда заговорил третий: «Я больше того знаю! Если даже женихова рубаха и будет сожжена – все же ему не видать своей невесты: когда после свадьбы начнется пляска и юная королева станет танцевать, она вдруг побледнеет и упадет замертво, и если кто-нибудь не догадается ее поднять и из правой ее груди высосать три капли крови и выплюнуть их, то она должна умереть! Ну а если бы кто, проведавши, выдал эту тайну, тот весь окаменеет, с маковки до мизинчика на ноге». Потолковав обо всем этом между собою, вороны полетели далее, и верный Иоганн отлично уразумел всю их беседу; но с той поры затих и загрустил: он понимал, что если он не откроет своему господину слышанное им, то юному королю грозят великие бедствия; а если откроет – сам должен поплатиться жизнью. Наконец он сказал себе: «Хоть самому погибнуть, а надо постоять за своего господина!»

Как только они причалили к берегу, случилось именно то, что предсказал ворон: откуда ни возьмись явился перед королевичем чудный конь золотисто-рыжей масти. «Вот и отлично! – сказал король. – На этом коне и поеду я в замок». И занес было ногу в стремя; но верный Иоганн быстро вскочил в седло, выхватил пистолю из кобуры и положил коня на месте. Тогда воскликнули все остальные слуги короля, которые, конечно, не очень были расположены к верному Иоганну: «Какой срам – убить такого красивого коня! Ведь он назначен был везти короля с берега в замок!» Однако же король сказал: «Извольте молчать и оставьте его в покое; это вернейший мой Иоганн, и кто знает, почему он так поступил?» Вот вступили они в замок, и там, в одной из зал, на блюде лежала совсем готовая рубаха для жениха и с первого взгляда казалась сотканною из серебра и золота. Юный король поспешил к блюду и хотел уже взять рубаху с блюда, но верный Иоганн отстранил его, скомкал рубаху в своих рукавицах, быстро поднес к огню и дал ей сгореть дотла. Остальные слуги стали опять ворчать и говорили: «Что же это такое? Вот уж он и королевскую свадебную рубаху сжег!» Но юный король и тут сказал: «Кто знает, почему именно это так нужно, – оставьте его, ведь это мой вернейший Иоганн». Вот и свадьбу стали играть: началась обычная пляска, и невеста стала также принимать в ней участие, а Иоганн все внимательно за нею следил и смотрел ей в лицо… Вдруг видит, она побледнела и замертво упала на пол. Тогда он поскорее подскочил к ней, подхватил ее на руки, снес в отдельную комнату, положил ее, стал около нее на колени и, высосав у нее из правой груди три капельки крови, выплюнул их. Она тотчас стала дышать и очнулась; но юный король все видел и, не зная, зачем так поступил верный Иоганн, прогневался на него и воскликнул: «Бросьте его в темницу!» На другое утро суд судил верного Иоганна и его повели под виселицу; и когда уж он стоял на верхней ступени лестницы и неминуемо должен был принять казнь, он сказал: «Каждый осужденный на смерть имеет право еще раз говорить перед концом; могу ли я тоже воспользоваться этим правом?» – «Да, – сказал король, – конечно, можешь!» Тогда верный Иоганн сказал: «Я осужден несправедливо: я всегда оставался тебе верен». И затем рассказал, как он на море подслушал беседу трех воронов и как сообразно с этим он вынужден был поступать. Тогда король воскликнул: «О, мой вернейший Иоганн, ты помилован! Помилован! Сведите его поскорее сюда!» Но верный Иоганн при последнем слове своей речи пал наземь мертвый и обратился в камень.

Король и королева много о нем горевали, и король все говорил: «Ах, как это я мог так дурно вознаградить за такую великую преданность!» И приказал окаменелое изображение Иоганна поставить в своей опочивальне, рядом с кроватью. Как только, бывало, взглянет на него, так и заплачет, и скажет: «Ах, если бы я мог вновь оживить тебя, мой преданнейший слуга, Иоганн!» По прошествии некоторого времени королева родила близнецов, двух мальчиков, которые стали подрастать и радовали своих родителей. Однажды, в то время как королева была в церкви и близнецы сидели и играли в опочивальне отца, тот еще раз в глубокой скорби взглянул на окаменелого Иоганна и воскликнул: «Ах, если бы я мог вновь оживить тебя, мой преданнейший Иоганн!» И вдруг камень заговорил и сказал: «Да, ты можешь оживить меня, если не пожалеешь для этого пожертвовать тем, что для тебя милее всего на свете!» – «О, все, что только есть у меня, – воскликнул король, – всем я для тебя готов пожертвовать!» И камень продолжал говорить: «Если ты собственною рукою отрубишь головы твоим двум детям и вымажешь меня их кровью – тогда я оживу вновь». Король сначала испугался, услышав, что он должен своей собственною рукою умертвить своих милых детей, но потом вспомнил о великой преданности верного Иоганна и о том, что ради его спасения тот пожертвовал своей жизнью, – выхватил меч и отрубил детям головы. И когда он их кровью обмазал окаменевшего Иоганна, жизнь вернулась в камень и верный Иоганн стал перед ним снова бодрый и здравый. Он сказал королю: «Твоя верность мне не может остаться без награды!..» – и с этими словами взял головы детей, приставил их на прежнее место, смазал разрезы их же кровью – и те вмиг ожили, стали прыгать кругом и играть, как будто им ничего и не приключилось дурного. Король очень обрадовался, и когда увидел, что королева возвращается из церкви, то спрятал и верного Иоганна, и обоих детей в большой шкаф. Когда та вошла, он спросил ее: «Молилась ли ты в церкви?» – «Да, – отвечала она, – но я постоянно думала о верном Иоганне, который из-за нас накликал на себя беду». Тогда сказал он: «Милая жена! Мы можем возвратить ему жизнь, но дорогою ценою: ценою жизни наших обоих сыночков!» Королева побледнела и ужаснулась в сердце своем, однако сказала: «Мы обязаны для него это сделать ради его великой преданности». Тогда он обрадовался, что и она думает с ним заодно, подошел к шкафу, отпер его и вывел из него и детей, и верного Иоганна и сказал: «Богу хвала! И он спасен, и наши сыночки возвращены нам!» Тут только рассказал он королеве, как было дело. И с той поры они жили в великом благополучии до самой своей смерти.

7. Выгодный оборот

Мужик однажды стащил свою корову на базар и продал ее там за семь талеров. На обратном пути он должен был проходить мимо одного пруда, из которого далеко кругом разносилось кваканье лягушек: «Ква-ква-ква-ква!» – «Ну да! – стал он говорить сам себе. – Мелют по-пустому: семь талеров я выручил, а не два!» Подойдя к самой воде, он и лягушкам крикнул: «Глупое вы зверье! Небось лучше меня знаете? Семь талеров, а не два!» А лягушки-то все на своем: «Ква-ква-ква!» – «Ну коли вы не верите, так я вам сочту». Вытащил деньги из кармана и пересчитал все семь талеров, раскладывая по двадцать четыре гроша на каждый. Однако же лягушки не сошлись с ним в счете и опять тянули ту же песню: «Ква-ква-ква!» – «Коли так, – крикнул мужик, разгневавшись, – коли вы полагаете, что знаете дело лучше меня, так нате же, считайте сами!» – и швырнул им деньги всей кучей в воду. Он постоял на берегу некоторое время и намерен был обождать, пока они справятся со счетом и возвратят ему его деньги, но лягушки настаивали на своем, продолжая по-прежнему голосить: «Ква-ква-ква», да и денег тоже ему не возвращали. Подождал он и еще немало времени, пока не наступил вечер и не понадобилось ему идти домой; тогда он выругал лягушек и крикнул им: «Ах вы, водошлёпницы! Ах вы, толстоголовы, пучеглазы! Рыло-то у вас широко и кричать вы горазды, так что от вас в ушах трещит, а семи талеров пересчитать не умеете! Или вы думаете, что так я вот тут буду стоять и дожидаться, пока вы со счетом справитесь?» И пошел прочь от пруда; а лягушки-то ему вслед: «Ква-ква-ква», так что он и домой пришел раздосадованный.

Сколько-то времени спустя выторговал он себе и еще корову, заколол ее и стал рассчитывать, что, если бы ему удалось выгодно продать ее мясо, он бы столько выручил за него, сколько стоили ему обе коровы, да еще шкура у него в барышах бы осталась. Когда он с мясом стал подъезжать к городу, то перед самыми городскими воротами наткнулся на целую стаю собак, сбежавшихся сюда. И впереди всех огромная борзая; так и прыгает около мяса, и разнюхивает, и лает: «Дай, дай, дай!» Так как она все прыгала и все лаяла, то мужик сказал ей: «Ну да! Вижу я, что ты недаром говоришь: дай, дай, а потому, что говядинки хочешь… Ну хорош же я был бы, кабы точно взял да и отдал бы тебе говядину!» А борзая все то же: «Дай, дай». – «Да ты скажи мне: ты ее не сожрешь сама и за товарищей своих ответишь?» – «Дай, дай», – лаяла по-прежнему собака. «Ну коли ты на этом настаиваешь, так я тебе говядину оставлю; я тебя знаю и знаю, у кого ты служишь; но я тебя предупреждаю: через три дня чтобы мне были готовы деньги, не то тебе плохо придется: ты можешь их мне и сюда вынести». Затем он свалил говядину на месте и повернул домой; собаки тотчас на нее набросились с громким лаем: «Дай, дай!» Мужик, издали прислушиваясь к этому лаю, сказал себе: «Ишь, теперь все от него своей доли требуют; ну да мне за всех одна эта большая ответит».

Когда минуло три дня, мужик подумал: «Сегодня вечером у тебя деньги в кармане», и очень был этим доволен. Однако же никто не приходил и денег не выплачивал. «Ни на кого-то теперь положиться нельзя», – сказал он; наконец потерял терпение, пошел в город к мяснику и стал от него требовать своих денег. Мясник сначала думал, что он с ним шутки шутит; но мужик сказал: «Шутки в сторону: мне деньги нужны! Разве ваша большая собака дня три тому назад не приволокла сюда моей битой коровы?» Тогда мясник разозлился, ухватился за метловище и выгнал его вон. «Погоди ужо! – сказал мужик. – Есть еще и справедливость на свете!» – и пошел в королевский замок и выпросил себе у короля аудиенцию. Привели его к королю, который сидел рядом со своей дочерью, и спросил его, какой ему ущерб учинился? «Ах, – сказал тот, – лягушки и собаки отняли у меня мою собственность; а резник меня же за это палкой попотчевал». – И подробно рассказал, как было дело. Королевна, услышав его рассказ, не выдержала – расхохоталась громко, и король сказал ему: «Рассудить твоего дела я не могу; но зато ты можешь взять дочь мою себе в жены; она еще отродясь не смеялась, только вот сегодня ты ее рассмешил, а я обещал ее тому в жены, кто сумеет ее рассмешить. Ну вот и благодари Бога за свое счастье!» – «О! Да я вовсе и не желаю на ней жениться! – отвечал мужик. – У меня дома уже есть одна жена, да и той одной мне девать некуда! Если я еще на твоей дочке женюсь да домой вернусь, так что же мне – по уголкам их, что ли, расставлять прикажешь?» Тут король не на шутку прогневался и сказал: «Ты – грубиян!» – «Ах, господин король, – возразил мужик, – вестимое дело: на свинке не шелка, а щетинки!» – «Ладно-ладно, – отвечал король, – я тебе другую награду назначу. Теперь проваливай, а денька через три возвращайся, тогда тебе все пятьсот отсыплют сполна».

Когда мужик стал выходить из замка, один из стражи королевской сказал ему: «Ты королевну нашу рассмешил, так уж, верно, получишь за это хорошую награду». – «Кажись, что не без того, – отвечал мужик. – Пять сотен мне будут выплачены». – «Слышь-ка, – сказал солдат, – удели мне малую толику! Ну куда тебе такая уйма денег!» – «Ну разве уж для тебя – куда ни шло! Получай двести! Так-таки заявись к королю денька через три и прикажи тебе именно столько выплатить!» Жид, случившийся поблизости и подслушавший их разговор, побежал за мужиком вслед, ухватил его за полу платья и говорит: «Ай-ай-ай, что вы за счастливчик такой! Я вам эти деньги разменяю, я вам их мелочью выплачу, куда вам с этими битыми талерами возиться?» – «Мойше, – сказал мужик, – триста еще есть на твою долю, только выплати их мне сейчас мелкой монетой; дня через три король тебе их непременно уплатит». Жид обрадовался барышку и выплатил мужику всю сумму стертыми слепыми грошами – такими, что три гроша двух хороших не стоят.

По прошествии трех дней мужик, согласно приказу короля, явился пред его ясные очи. «Ну снимай с него платье долой, – сказал король, – он должен получить свои пять сотен сполна». – «Ах, – сказал мужик, – эти пять сотен уже не принадлежат мне: две сотни подарил я солдату вашей стражи; а за три сотни жид уж уплатил мне мелочью, – так, по справедливости, мне уж ничего получать не следует». И точно: явились к королю и солдат, и жид, и стали требовать своей доли в награде мужика, и получили надлежащее количество ударов. Солдату это было дело знакомое, и он вынес свою порцию терпеливо; а жид все время жалобно кричал: «Ай, вей мир! Ай, какие крепкие талеры!» Король, конечно, посмеялся проделке мужика, и как уж гнев-то его прошел, он сказал: «Так как ты свою награду потерял еще ранее, нежели получил ее, то я тебя вознагражу иначе: ступай в мою казну и возьми себе денег сколько хочешь». Мужик не заставил себе этого дважды повторять и набил в свои глубокие карманы сколько влезло. Потом пошел в гостиницу и стал считать деньги. Жид туда же за ним приполз и слышал, как тот ворчал себе под нос: «А ведь этот плут король все же провел меня! Дай он мне денег сам, так я бы по крайности знал, что у меня есть! А теперь как я могу наверно знать, сколько я наудачу в карман насыпал?» – «Ай-ай, – залепетал про себя жид, – да он непочтительно смеет говорить о нашем государе! Побегу и донесу на него, тогда и я награду получу, и он будет наказан!» И точно, когда король услышал о речах мужика, то пришел в ярость и приказал жиду пойти и привести провинившегося. Жид побежал к мужику. «Пожалуйте, – говорит, – тотчас к господину королю; как есть, так и ступайте». – «Нет, уж я лучше знаю, как к королю идти следует, – отвечал мужик. – Сначала я велю себе сшить новое платье. Или ты думаешь, что человек, у которого так много денег в кармане, может идти к королю в каком-нибудь старье?» Тут жид увидал, что мужик заупрямился и без нового платья к королю не пойдет; а между тем, пожалуй, и гнев у короля пройдет: тогда ни ему награды, ни мужику наказания не будет. Вот и подъехал к мужику: «Я-де вам из одной дружбы могу на короткое время чудесное платье ссудить; отчего человеку не услужить по душе!» Мужик на это не возражал, надел платье, данное жидом, и пошел за ним в замок. Король потребовал у мужика отчета в тех непочтительных речах, о которых донес ему жид. «Ах, – сказал мужик, – ведь уж известное дело: жид что ни скажет, то соврет… От него разве можно правды ждать? Ведь вот он, пожалуй, станет утверждать, что я его платье надел!» – «Ай, вей! Что такое? – закричал жид. – Разве платье не мое? Разве я не из одной дружбы вам его ссудил на время, чтобы вы могли перед господином королем явиться?» Услышав это, король сказал: «Ну кого-нибудь из нас двоих – либо меня, либо мужика – жид все-таки надул!» И приказал ему еще отсчитать малую толику битыми талерами. А мужик отправился домой и в новом платье, и с деньгами и говорил себе по пути: «Ну на этот раз я, кажись, в самый раз угодил».

8. Дивный музыкант

Жил-был дивный музыкант, и случилось ему однажды одному-одинешеньку идти по лесу, и думал он всякие думы, а когда все передумал, то сказал сам себе: «Скучно мне здесь, в лесу, одному – дай-ка я себе какого-нибудь товарища добуду». И вытащил из-за спины скрипку и заиграл на ней так, что гул пошел меж деревьев. Немного времени прошло, видит, бежит к нему волк из чащи. «Ах, волк ко мне бежит! Такого товарища мне не надо», – сказал музыкант. Однако же волк приблизился к нему и сказал: «Любезный музыкант, что ты это такое хорошее наигрываешь? Я бы и сам хотел такой музыке научиться!» – «Мудрено ли научиться? – ответил музыкант. – Ты только должен все то делать, что я тебе прикажу». – «О, да я тебе, как ученик мастеру, во всем буду послушен», – отвечал волк. Музыкант велел ему за собою следовать, и когда они прошли часть пути вместе, то пришли к старому дубу, который был внутри пуст, а посредине дал трещину. «Вот, смотри, – сказал музыкант, – если хочешь научиться играть на скрипке, то клади передние лапы в эту трещину». Волк повиновался, а музыкант быстро ухватился за камень и одним ударом так крепко забил ему обе лапы в трещину, что тот должен был тут и остаться, как пленник на привязи. «Подожди здесь, пока я опять сюда приду», – сказал музыкант и пошел своей дорогой.

Несколько времени спустя опять сказал он себе: «Мне здесь, в лесу, скучно, авось я себе другого товарища добуду», – взялся за скрипку, и опять ее звук раздался по лесу. Откуда ни возьмись лисица из-за деревьев выскользнула. «А! Лисица сюда бежит! – сказал музыкант. – И такой товарищ мне не надобен». А лисица подошла к нему и заговорила: «Милый музыкант! Что это ты такое хорошее наигрываешь? Я бы и сама этому поучиться готова». – «Немудрено и выучиться, – сказал музыкант, – ты только должна выполнять все то, что тебе прикажу». – «О, господин музыкант! – отвечала лиса. – Я тебя буду слушаться, как ученик слушается мастера». – «Так ступай за мной», – сказал музыкант, и, после того как они прошли часть пути вместе, они вышли на тропинку, с обеих сторон которой росли высокие кусты. Тут музыкант остановился, с одной стороны тропинки нагнул ореховое деревцо вершиной к земле и на самый его кончик ногой наступил; а затем и с другой стороны нагнул так же точно еще одно деревцо и сказал: «Ну вот, лисанька, если ты хочешь у меня чему-нибудь научиться, так дай мне твою левую переднюю лапу». Лисица повиновалась, и музыкант привязал ей лапу к левому деревцу. «Лисанька, – сказал он затем, – теперь дай правую лапу!» – и ту привязал к правому деревцу. И когда он, внимательно осмотрев узлы, убедился в том, что они завязаны крепко, то выпустил деревца из-под ног – те разогнулись и вздернули лисаньку вверх… Закачалась, голубушка, завертелась! «Погоди здесь, пока я сюда опять вернусь!» – сказал музыкант и пошел своей дорогой.