История Клуба-81

Так мы начали заниматься политикой, основанной на следующем допущении: за скромными переменами, происшедшими после «бульдозерной выставки» по отношению к неофициалам, стоит искреннее стремление партийного руководства к либерализации и развитию демократических начал. Мы это стремление видим, связываем с ним свои надежды и верим, что наступит время, когда разделение культур на официальную и неофициальную утратит смысл. Эту интерпретацию ситуации мы навязывали официальным лицам как лучшую из возможных, как позволяющую нам требовать от них доказательства своего демократизма, а нам обещать свою полную лояльность, как только перевоспитание властей будет закончено. Во всех документах, в которых клуб обращался к властям, можно заметить эту ноту. Каждый раз я только тогда мог сдвинуть перо с места, когда представлял власть способной поддерживать свою риторику о демократии практическими делами.

Дело Вячеслава Долинина

14 июня 1982 года позвонил Адамацкий и сообщил: сегодня утром арестован Долинин.

Решили обзвонить членов правления и уже вечером собраться на Петра Лаврова.

Вячеслав Долинин, который вращался в кругу людей, пробующих свои силы в литературном творчестве, уже года два принимал участие в работе редколлегии «Часов». В клуб на общих основаниях вступить не мог – литератором он не был. В конце марта, в связи с Долининым, меня встревожил один телефонный разговор. Человек, с которым я был едва знаком, спросил, не могу ли я связать его с представителем Фонда А. Солженицына в Ленинграде. Задавать такой вопрос открытым текстом по телефону мог только провокатор или, того не лучше, дурак. Не получив ответа, он с вызовом заявил, что знает, кто его свяжет с фондом, – Вячеслав Долинин.

При встрече с Долининым я рассказал об этом звонке. Как мне показалось, у него были и другие, неизвестные мне причины тревоги за свою судьбу. Предложил немедленно вступить в клуб. То, что клуб должен брать под защиту своих членов от политического преследования, для меня было аксиомой. Долинин засомневался: «Но я не литератор!» «Я буду рекомендовать вас как лучшую кандидатуру на должность клубного казначея».

В начале марта на общем собрании Долинин был в клуб принят. Он занялся сбором членских взносов и вместе с Сергеем Коровиным выпуском информационного бюллетеня «Регулярные ведомости» – название принадлежало ему. Мои подозрения оправдались, тот неприятный звонок был частью операции, в ходе которой, возможно, пытались зацепить и меня.

Если не ошибаюсь, Адамацкий в день ареста Долинина побывал на его квартире и поговорил с его убитой горем матерью. Она не знала, что ее сыну инкриминируется. При обыске чекисты обычно конфисковали рукописную продукцию, чтобы без спешки ее в своем департаменте изучить. Часть текстов, собранных для клубных сборников и находившихся в доме нашего коллеги, изъята не была.

Как проходил обыск, В. Долинин позже описал:

В 1981–1982 годах я работал сменным мастером участка треста «Теплоэнерго-3», на котором работали члены клуба Владлен Гаврильчик, Аркадий Драгомощенко, Юрий Дышленко, Борис Иванов и Олег Охапкин, а также не вступившие в объединение поэты Ю. Колкер, В. Ханан и другие авторы самиздата. Весной я заметил за собой слежку. Запрещенную литературу из дома пришлось убрать. 14 июня, в семь сорок утра в дверь позвонили. От резкого звонка проснулся и сразу понял: пришли за мной. В дверях стояли три оперативника. Вслед за ними вошли бессловесные понятые. Начался обыск. К материалам, отпечатанным для клубных сборников, они даже не прикоснулись. Не интересовали их и поэтические подборки для антологии неофициальной поэзии Ленинграда 1950–1970-х годов[27 - Наше с Б. Останиным участие в создании антологии – лишь в идее. Эдуард Шнейдерман, Светлана Вовина, Юрий Колкер и Вячеслав Долинин объединив свои усилия, собрали (1981–1982 гг.) и опубликовали антологию под названием «Острова», в которую вошли стихи 80 поэтов.]. Среди бумаг обнаружили второй номер «Регулярных ведомостей». Накануне мы с Коровиным успели отпечатать бюллетень только в двух экземплярах. За день до обыска первый экземпляр я передал куратору от ССП Ю. Андрееву, за которым закрепилось прозвище Юрий Андропыч. Второй был тот, который держал в руках гэбист. Он полистал его и отложил в сторону: «Спасибо, это у нас уже есть».

Обыск продолжался девять часов. У меня изъяли номер журнала «Новый мир» с «Одним днем Ивана Денисовича» А. Солженицына, книгу Оруэлла «Памяти Каталонии», первый томик парижского издания «Доктора Живаго», а также целый мешок литературного самиздата, в том числе несколько номеров журнала «Часы», «37», сборник прозы Михаила Берга и т. д. Кассу клуба при обыске не тронули. Уже в камере на Шпалерной (тогда Воинова), 25, я написал отчет о своей работе казначеем клуба и передал дела Коровину.

Правление не сомневалось: клуб должен выступить в защиту своего члена. Адамацкому было поручено периодически звонить П. Коршунову и напоминать, что члены клуба протестуют против ареста их коллеги. Я должен был написать письмо в КГБ по Ленинграду и области, в котором выразить также протест против вызова Наля Подольского на беседу в КГБ. Коршунов, который заступил на место В. Соловьева, при встрече внушал Подольскому, что осведомители органов, то есть «стукачи», это честные люди, выполняющие важные задачи по охране государственной безопасности. Бросать тень на эту категорию защитников отечества никому не позволительно, а в отрывке повести, которую Подольский читал в клубе, «защитник родины» изображен непривлекательно.

Выдержки из письма, направленного в Управление КГБ:

Арест В. Долинина и предупредительная беседа с Налем Подольским вызвала среди членов клуба сильный резонанс. Это воспринято многими как начало преследований и арестов или – желание запугать членов клуба. Правление клуба, которое многое сделало для того, чтобы создать среди литераторов атмосферу спокойствия, преодолеть настроения нигилизма и отверженности и следующие из этих настроений действия, теперь получает заявления о выходе из состава клуба, о необходимости созвать общее собрание с целью самороспуска объединения.

Мы не хотим ставить под сомнение объективность следственных органов – наша обязанность указать на сложность ситуации, в которой гуманность и вера в духовные силы человека могут привести к таким положительным следствиям, значение которых трудно переоценить. В составе клуба большинство людей впечатлительных и отзывчивых на каждое проявление доверия и милосердия. Правление готово, если будет сочтено возможным, встретиться с Долининым и предложить ему дать твердое и ответственное обещание не заниматься впредь какой-либо политической деятельностью… Мы хотели бы, чтобы была рассмотрена возможность товарищеского воспитания, а не уголовного наказания… Мы верим, что сложность и новизна этой проблемы не послужит препятствием всесторонне рассмотреть наше заявление.

К моменту написания письма было уже известно, что, кроме Долинина, арестованы Ростислав Евдокимов и Борис Манилович, к клубу отношения не имеющие, – все по одному делу. Сомнений не было, арест с клубом не связан, и тем не менее клуб должен в согласии с Утопией-2 вытащить Славу из-за решетки. Эта идеология была сформулирована в начале заявления:

В конце прошлого года был создан Клуб-81. Его создание явилось ответом на ряд взаимосвязанных задач, из которых подчеркнем следующие:

– существование в Ленинграде безусловно талантливых прозаиков, поэтов, переводчиков, критиков, которые оказались в стороне от нормального культурного процесса, – не имеют публикаций, не входят в ЛО ССП или другие творческие объединения,

– отражение в их творчестве положения писателя, художника, вообще талантливого человека, не находящего себе места в нашем обществе,

– публикация их произведений на Западе и неоднократные попытки создать творческие организации, помимо существующих в городе.

Далее говорилось, что создание объединения позволило «практически поставить вопрос о публикации членов клуба», «дало выход стремлению к общественной деятельности и вводило ее в круг культурных и творческих интересов». «Создание Клуба-81 весьма затруднило использование антисоветскими силами того клише, которым они в течение нескольких лет пользовались: неофициальный литератор – противник существующего строя. Их средства массовой информации после необъективных сообщений, появившихся вслед за созданием клуба, теперь старательно обходят факт его существования».

В письме создание клуба подавалось нами как наступление нового времени, как прекращение противостояния власти и неподцензурной литературы – писателей, отстаивающих свободу творчества, но не претендующих на власть. Только на платформе Утопии-2, считал я, наши отношения с властями вообще возможны. Мы ничем не собирались торговать, ни от чего не отказывались. Мы готовы идти вперед по узкой дороге к демократии. И с нами, и за нами готовы пойти не только неофициальные литераторы – все культурное движение. Под нашим, как я говорил, «зонтиком» нашли себе место – секция музыкантов и неофициальный театр. Журналы «Часы» и «Обводный канал» выходили и продолжали выходить.

Письмо вручали в приемной комитета. От правления в визите участвовали Адамацкий, Драгомощенко и я. От КГБ – Соловьев и Коршунов. Мы заявили, что арест Вячеслава Долинина создал ситуацию, из которой нужно выходить, если власти действительно хотят решить проблему неофициальной литературы. Коршунов выразил удивление, как это Долинин, не будучи литератором, оказался в клубе. Подобный аргумент я предвидел и охарактеризовал в письме и полемике нашего коллегу как человека с большими способностями литературного критика. Коршунов старался нас убедить, что арест Долинина никакого отношения к клубу не имеет, и просил объяснить это всем членам клуба.

В начале этой встречи произошла забавная сцена. Не успел я в приемной сделать двух шагов, как ко мне подошел В. Соловьев, шумно упрекая за то, что я продолжаю выпускать «Часы». Выходило так, будто бы я нарушаю достигнутую с ним договоренность. Я догадывался, что клуб должен был пойти в обмен на журнал, но разговор во дворце Белосельских-Белозерских пошел таким неожиданным для него образом, что психологически он не мог ставить мне какие-либо условия. И правильно сделал, я просто повернулся бы на 180 градусов. Но Коршунову, который участвовал в разработке задания, он так и не сказал, что на встрече со мной даже не заикнулся о запрете на выпуск «Часов». И вот теперь, когда Коршунов узнал, что вышел 35-й номер «Часов» за январь-февраль 1982 года, он воспринял это как вызов своему ведомству, а Соловьев разыграл в его присутствии сцену своей непогрешимой исполнительности.

Коршунов хотел убедиться, что номер действительно вышел. «Мне пришлось напрячь своих ребят, чтобы достать ваш последний номер». Что же в этом номере сотрудник Пятого отдела прочел?

Он прочел повесть Наля Подольского «Кошачья история», в которой, наверное, ожидал найти что-нибудь компрометирующее «органы». Повесть вскоре окажется на Западе, будет отмечена Премией Даля, позднее будет издана массовым тиражом в России.

В разделе «Поэзия» журнал опубликовал две большие подборки Ольги Бешенковской и Владимира Шенкмана. Ничего хорошего о жизни в Стране Советов майор не узнал:

А жизнь – всего лишь форма ностальгии
По жизни, где какие-то другие,
Сиреневые, может быть, дома…

Хуже того:

Действительности нет.
В действительности нет
Ни дома, ни страны, ни ветки – воплотиться…

В. Шенкман мне запомнился стихами: « Я пустоты хочу, бескрайней пустоты, / Где нет истории, нет осени, нет слов». В подборке этого номера лирический герой его стихов также пытается вырваться из времени и пространства:

В пространстве времени, как в метаанекдоте,
Мы только босховские чудища, одни
Немые призраки, и синее болото
Вот-вот сомкнется над твоею головой.

В разделе «Проблемы культуры» Коршунов прочел, что Советский Союз – это традиционное общество, «с образцовыми основоположниками, мощами, иконостасами и классическими оппозиционерами», о том, что «Россия так или иначе вовлечена в такие перемены, которые создают возможность для появления независимой творческой личности и реалистической культуры. Творческая личность не может возникнуть, иначе как подвергнув социум дегероизации, демистификации… Реализм приходит исторически как критическая волна, но эта критическая волна должна оздоровить и традиционные устои общества».

Из моей статьи «Реализм и личность» Коршунов мог узнать не только о закате коммунистической эпохи, но и об идеологии современной неподцензурной петербургской поэзии, о церемонии присуждения независимой литературной Премии Андрея Белого и о новых ее лауреатах.

Думаю, с захватывающим интересом он читал статью Юрия Новикова «Размышления после закрытия выставки на Бронницкой»[28 - Выставка на Бронницкой улице состоялась в ноябре 1981 г., ее посетило около 2000 человек.]. Не надо было напрягать своих ребят – автор сам рассказал, когда была выставка, где проходила, и перечислил поименно всех ее участников, назвав тех, кто в квартирных выставках принял участие впервые; написал и сколько человек ее посетило. Статья выразила те настроения, которыми жило неофициальное искусство, уже ставшее важнейшим общественным институтом, без которого, писал автор, «наша бессобытийная жизнь становится бессмысленной». «Оно еще очень молодо, это искусство. Оно формируется на наших глазах, заполняя молодыми побегами безжизненное нагромождение валунов, развороченной глины и щебня, перемолотых движением ледника, замещая нежизнь – жизнью во всех ее жизненных противоречиях, противостоя энтропии, аккумулируя жизнетворную энергию в том, что сегодня кажется еще не искусством, но пульсирующими комочками прорастающей жизни».

В этом же номере опубликовано двадцатистраничное письмо в Министерство культуры СССР, отдел культуры при ЦК КПСС, заведующему отделом тов. Шауро В. Ф., под которым поставили подписи 69 художников[29 - С Юрием Новиковым мы познакомились в начале 1978 г., когда предпринималась попытка объединения журналов «37» и «Часов». Установки журналов, увы, не совпадали: издатели «37» В. Кривулин и Т. Горичева хотели сделать свое издание партийно-кружковым, выражающим взгляды издателей, редакторы «Часов» мыслили их печатным органом всего культурного движения.Издатели «37» недооценили талант Новикова видеть развитие изобразительного искусства и культурного движения Ленинграда в главном и целом – в контексте истории русского искусства, которую он прекрасно знал. На основе его очерков, заметок, обзоров неофициальной художественной жизни, которые «Часы» публиковали на протяжении десяти лет, написано множество статей, восстанавливалась история событий.]. Письмо замечательно тем, что шаг за шагом прослеживает, как культурная политика властей блокировала в искусстве все, что не служило ее господству.

Идеология Утопии-2 присутствует в письме со всей определенностью. В нем выражалась надежда, что конфликт между официальной и неофициальной культурой при наличии доброй воли может быть преодолен.

«В противном случае, – заявляли художники, – если в кратчайший срок ситуация не будет разрешена, мы будем поставлены перед необходимостью создать собственные организационные формы». Новиков, главный автор заявления, в приписке разъяснил принципиальную задачу послания: «Если стоило писать письмо, то письмо пространное, рассчитанное на то, что оно может пояснить дело и человеку, который знает о неприрученных художниках лишь понаслышке, апеллировать к многочисленным фактам, ставшим уже историческими. Письмо должно просвещать инстанции относительно того, что происходило в действительности. Стоило также учесть, что времена меняются не только для художников, но и для чинов».

Утопия-2 со всей ясностью демонстрирует бессмысленность подслушивания, подглядывания, бесперспективность дальнейшего блокирования независимого культурного движения. Власть, изолировав неофициальную культуру от возможности свободно общаться с современниками, принудила ее участников создавать и развивать свою печать, свои журналы, проводить свои выставки, конференции, концерты, выбирать тех, кому они доверяют защищать свои интересы. Власть, пользуясь суррогатными источниками информации из вторых-третьих рук, искажаемой в интересах ведомств, создала специальные подразделения, завела своих шпионов, организовала слежку за теми, кто не имел иной задачи, как гласно заявить о своем праве на открытое для всех творчество. У непредвзятого читателя журнал не мог не оставить впечатления цельного, сильного, уверенного в себе наступательного движения, которое не заискивает и не трепещет пред лицом сильных мира сего, выстраивает свою политику на постоянном натиске, заявлениях о своем праве на существование.

В том же номере журнала Коршунов мог прочесть ответ на письмо заместителя министра культуры СССР Г. А. Иванова от 15 февраля 1982, поражающее своей анемией:

«Министерство культуры СССР полагает, что существующая в нашей стране система объединения художников и любителей искусства достаточно эффективно обеспечивает рост творческих кадров, развитие и пропаганду плодотворных творческих тенденций». И в конце такой вот «системный» совет: «По нашему мнению, преодолеть все существующие противоречия могут и должны только они сами (то есть авторы письма) при объективной оценке своего труда и повышения требовательности к его результатам». Поразительная мысль: да, проблема есть, но ее может и не быть, если вы перестанете писать в инстанции, которые совершенны и предусмотрительны.

Утопия-1, как показывает ответ замминистра, не предполагает дискуссий на темы культуры. Есть «система», которая, как органчик в голове салтыковского героя, не только дает правильные ответы, но и «эффективно обеспечивает рост творческих кадров, развитие и пропаганду плодотворных творческих тенденций». Монтескье три века назад писал: «Сперва люди создают учреждения (системы), затем учреждения создают людей». Системы не думают, не переживают – в один прекрасный момент они просто разваливаются.

Прочитав «Часы», мог ли Коршунов требовать от меня прекращать выпуск журнала, который давал такое количество информации по его профилю, что он мог сразу же садиться за стол и писать отчет своему начальству? Коршунов попросил меня сделать его… подписчиком журнала! Но нет, за одним столом сидеть мы начали учиться, однако есть из одной тарелки еще рано.

Из записок И. Адамацкого «Внутри и рядом»:

26 июня

Беседа в приемной (КГБ) длилась около двух часов. Мы говорили, что вопрос о Долинине будет постоянной помехой нормальной работе клуба, что из этой ситуации нужно выходить, что слишком многое поставлено на карту и т. д. Неделю спустя я еще раз напоминаю Коршунову о Долинине, он мне говорит, что следствие будет долгим, что ничего определенного сказать заранее нельзя, выражает удивление, что мы собираемся выступать с общественной защитой. В июле я еще несколько раз напоминал Коршунову о Долинине и о ситуации с художниками: у них образовалось товарищество, им нужна выставка, у них сложилась инициативная группа, включая Новикова, Григорьева, Ковальского.