Воскресший гарнизон

– Если бы вам это удалось, я бы тотчас же вздернул вас. Просто так, на всякий случай.

– Никогда не сомневался в вашей щедрости, – тяжело, словно ржавыми шестернями, шевелил своими морщинистыми челюстями доктор Мартье.

– Кстати, для диверсионной операции, замысел которой уже несколько дней вызревает в моих фантазиях, вы, Отшельник, тоже понадобитесь. Не решил, для какой именно роли, но ощущаю, что понадобитесь.

– Не знаю, какой из сержанта Гронова выйдет диверсант, но как скульптора мы его потеряем. Какой в этом смысл? У нас много других зомби. Хотите, поищем вместе. А еще лучше – положиться на опыт Фризского Чудовища. Причем только что вы сами велели вести записи по поводу творческих успехов «Зомби-08».

Однако у Штубера было свое видение судьбы этого человека и свои планы, посвящать в которые Отшельника он не собирался.

– Почему вы считаете, что как скульптора мы его потеряем? В течение двух часов перед отбоем Гронов в вашем распоряжении. Если он пожелает еще часик прихватить после отбоя – не возражаю.

– На это и будем ориентироваться.

– К тому же не уверен, что на задание мы отправим Гронова уже на следующий день после завершения зомби-диверсионного курса.

– Но отправлять будете только Гронова? Речь идет только о нем или обо мне – тоже? – Отшельник явно пытался произнести свои вопросы как можно безразличнее, но гауптштурмфюрер уловил, что скрыть волнение ему не удалось.

7

Когда взвод зомби-диверсантов принялся ползком преодолевать полосу боевого заграждения, Свирепый Серб стоял на возвышенности, у входа в дот, и внимательно следил за действиями каждого из них. Чуть позади него поеживался в своем куцем армейском кожушке лейтенант Гамбора, слывший самым талантливым из учеников доктора Мартье.

Сын гаитянской креолки[14 - Креолы – потомки первых колонизаторов-переселенцев из Европы в Латинскую Америку, сумевшие сохранить свою кровь от смешения с индейской кровью аборигенов (такие, со смешанной кровью люди именуются метисами) или негритянской кровью рабов (мулаты).] и негра, потомка некоего знатока учения Вуду, завезенного в свое время на Гаити вместе с партией рабов из Дагомеи, он принадлежал к тем метисам, черты лица которых еще сохраняли благородство испанских идальго, а туловище – мощь и выносливость африканских рабов.

Небольшого росточка, но достаточно плотного телосложения, в нахлобученной на уши пилотке, он время от времени подносил к глазам небольшую, возможно, сохранившуюся в его роду еще со времен конквисты подзорную трубу, и, может быть, поэтому чем-то едва уловимым напоминал Бонапарта, осматривавшего с пригорка свое замерзающее в подмосковных снегах войско.

Гамбора был молчалив и внешне сдержан, хотя, судя по тому, как подолгу он рассматривал в свою трубу те или иные участки наступления зомби-диверсантов, небезразличен к поведению своих питомцев на «поле боя». Как-никак именно он отвечал в «Лаборатории призраков» за «сотворение» зомби-диверсантов и первичную подготовку их по диверсионной программе. И в этом плане он находился в личном распоряжении обер-диверсанта рейха Отто Скорцени, а также под его жестким контролем.

Со стороны озера дул пронизывающе сырой, болотный какой-то ветер; крупные снежинки носились в воздухе, как оторванные от корабельных мачт паруса, а подтаявшая под утренним солнцем земля теперь, не замерзая, покрывалась снежным саваном, исходя под телами ползших зомби глубокими грязновато-белыми полосами, словно под телами уползающих в свои болота крокодилов.

– Живее проходи, шкуродеры иллирийские! – уже в который раз взрывался своим рычащим басом Свирепый Серб, делая пару очередных глотков из армейской фляги. – Что вы, ублюдки, мнетесь, как перед ложем девственницы?! В землю, в землю втискивайтесь, выкидыши старой ослицы!

Залегшие в окопе, опоясывавшем подножие холма, помощники Свирепого Серба били над головами ползущих очередями боевых патронов; под грудью то одного, то другого диверсанта взрывались учебные заменители мин, окутывая пространство над полигоном горчичным запахом своего чадного дыма, но зомби все ползли и ползли – переваливаясь через «условно брустверные» насыпи, протискиваясь под рядами колючей проволоки, перекатом преодолевая ограждение там, где проползти было невозможно.

Установленный между двумя полосами заграждений радиофугас был взорван пиротехниками буквально в двух метрах от ползшего крайним командира первого взвода «Зомби-020». Отброшенный в сторону взрывной волной, он с минуту лежал неподвижно, а затем вдруг «прозрел» – как на языке зомби-творцов именовалось возвращение к их подопытным любого человеческого чувства или ощущения, – и, поднявшись в полный рост, ринулся на вторую линию «колючки», прямо под пули пулеметчика.

Свирепый Серб метнул на Гамбору такой испепеляющий взгляд, что тот испуганно съежился и решительно повертел головой:

– Так вести себя зомби не должны, – явно оправдываясь, пробормотал он.

– Не стрелять! – не слушая его, во всю мощь своих легких прорычал Свирепый Серб, обращаясь к командиру защищавшихся.

– С этим зомби что-то не так, – уже явно встревожился Гамбора.

– Кажется, с нами всеми уже «что-то не так»! – взъярился Свирепый Серб. – Вот только разбираться некогда. Всем лежать, шкуродеры иллирийские! Приказано всем лежать!

Не дожидаясь, пока затихнет пулеметная очередь, серб ринулся вниз, к «Зомби-020», чтобы остановить его, сбить с ног, по-армейски втиснуть в спасительную землю.

Ничего особенного в поведении зомби-лейтенанта вроде бы не обнаруживалось. Бывшему командиру сначала батальона партизанской армии Тито, а затем полицейского батальона вермахта множество раз приходилось видеть, как, срываясь, солдаты не убегали с поля боя, а наоборот, поднимались в полный рост и бросались на дот, на пулеметную точку, просто на окопы врага. И трудно было понять, чего в подобной «психической атаке» проявлялось больше: отчаянной солдатской храбрости или самого простого человеческого отчаяния; осознанного самопожертвования или трусливо-спасительного, паникерского самоубийства. Конечно, на фронте каждый решал за себя, однако ни себя, ни кого бы то ни было не щадивший Свирепый Серб всегда приходил в ярость, когда видел, как кто-то из солдат погибает зря, без какой-либо пользы для своего отряда и своей армии, для общего исхода боя.

Впрочем, все это относилось к обычным солдатам, а не к зомби-воинам. Гамбора прав: так вести себя зомби вроде бы не должны. Вот только кто по-настоящему способен определить: как должны и как не должны, а главное, перед кем они должны пребывать за это в ответе? Перед Господом? Вряд ли, поскольку Господь их такими не сотворял? Перед людьми? Тоже вряд ли, поскольку в сущности своей они уже не люди, а, как любит называть их Свирепый Серб, – «воскресшие нелюди».

Этот же серб Арсен Ведович как раз и предложил во время очередного совещания у коменданта лагеря сформировать из зомби-нелюдей «гарнизон воскресших» или «воскресший гарнизон нелюдей». Но при этом заметил, что многие солдаты становятся нелюдями задолго до того, как превращаются в зомби, поскольку таковыми делает их сама война, давно ставшая прообразом «Лаборатории призраков». Арсен настолько был убежден в этом, что если кто-то решился прямо спросить: а не превратился ли он сам, Свирепый Серб, в такого же армейского нелюдя, то наверняка яростно прорычал бы: «Еще как превратился! Причем давно!».

Говоря о формировании подразделений зомби, безразличный к словесным изыскам Свирепого Серба доктор Мартье тем не менее так и отметил в своем рапорте в штаб войск СС, что речь идет о «подразделениях воскрешенного гарнизона Регенвурмлагеря». Ознакомившись с этим чистописанием жреца «Лаборатории призраков», Гиммлер вызвал к себе в Берлин Штубера, но затем почему-то долго не принимал его, хотя оговоренное время давно прошло. Этот вызов запомнится барону надолго…

8

– … Уж не намерен ли рейхсфюрер СС передать нас в подчинение штабу военно-морского флота? – въедливо поинтересовался тогда Штубер у адъютанта командующего войсками СС, увидев, что, не задерживаясь в приемной, в кабинет Гиммлера проследовало сразу двое адмиралов и какой-то капитан первого ранга.

– Вы бы, конечно, предпочли, чтобы, наоборот, весь наш подводный флот был придан комендатуре «Регенвурмлагеря»? – не остался в долгу штандартенфюрер Брандт.

– Согласитесь, с подводниками у нас, «дождевых червей», немало общего – если уж кому-то пришло в голову назвать нашу базу именно так: «лагерем дождевого червя». И коль уж наземными силами наши генералы распоряжаются бездарно, то почему бы не создать силы подводно-подземные?

– Военно-полевой суд вас храни от того, чтобы вы произносили эти слова в присутствии фельдмаршала Кейтеля, – предупредил его Брандт в порыве адъютантского человеколюбия. – Да и в этих стенах богохульствовать по поводу неудач… временных, разумеется, неудач – на фронте тоже решается не каждый.

Однако совету его барон не внял. Его явно повело. В нем взыграли амбиции окопника, которые не раз подводили офицеров, появлявшихся в относительно сытом и спокойном Берлине после кровавых перипетий Восточного фронта.

– И все же хотелось бы знать, господин штандартенфюрер, почему вдруг вы решили, что я могу подождать, а наши субмаринники – нет?

– Так решил рейхсфюрер, – с монашеской кротостью уточнил адъютант Гиммлера.

– В этом и заключается суть моего вопроса, – явно расхрабрился барон. – Возможно, вы подскажете, почему он так решил?

И тотчас же в укоризненном взгляде адъютанта вычитал: «Хотел бы я видеть, как бы вы, барон, храбрились, ожидая вызова в приемной Мюллера или шефа СД Кальтенбруннера!». Однако вслух штандартенфюрер произнес:

– Уже хотя бы потому, что этим морским волкам предстоит формировать новую мощную эскадру субмарин, которая будет состоять из нескольких стай «Фюрер-конвоя»[15 - Речь идет о создании секретной эскадры субмарин «Фюрер-конвой», суда которой занимались в основном переброской людей, техники и материалов на секретную «Базу-211», создаваемую гитлеровцами в Антарктиде.].

– Считаете это достаточным поводом для того, чтобы рейхсфюрер получил право окончательно разрушить миф о непреложной германской пунктуальности?

– Вполне, – решительно подтвердил Брандт, а, наткнувшись на удивленный взгляд заместителя коменданта «СС-Франконии» по вопросам безопасности, объяснил. – Если учесть, что от судьбы «Фюрер-конвоя» может зависеть и судьба гарнизона вашей подземной базы.

– Издеваетесь, Брандт? – несмотря на разницу в чине, они были достаточно дружны, чтобы гауптштурмфюрер мог позволять себе такие вольности.

– В том-то и дело, что нет. Хотя, при случае, не отказываю себе в таком удовольствии. Но, заметьте, только с более низкими по чину, – упреждающе уточнил адъютант.

– Тогда, может быть, решитесь объяснить? Просветите же меня, червя дождевого.

– Этого пока что никто не способен объяснить. Во всяком случае, подступаться к подобным разговорам слишком рано. И потом, вам ведь известно, для чего формируется «Фюрер-конвой». Не темните, барон, известно. Обычно Скорцени не создает для вас тайны из чего-либо, что перестает быть тайной для него самого.

– Только в общих чертах, в самых общих…

Адъютант ответил на чей-то телефонный звонок, затем прислушался к тому, что происходит за дверью кабинета рейхсфюрера, хотя знал, что обычно оттуда не долетают никакие звуки, и лишь после этого интригующе заметил:

– Когда речь идет о «Фюрер-конвое», барон, даже «самых общих черт» тоже порой оказывается многовато.

– Понимаю. И все же… Считаете, что вскоре какую-то часть гарнизона могут перебросить в Антарктиду?

Адъютант укоризненно взглянул на барона и сокрушенно покачал головой.