Гнев Цезаря

– Ибо создается впечатление, что трагедия Второй мировой так ничему и не научила их.

– Но вы все же произнесли это: «Для будущих фюреров»…

– Произнес. И что? – с вызовом поинтересовался корвет-капитан.

– Да, в общем-то ничего особенного. Если не иметь в виду, что со времени окончания войны мне впервые пришлось услышать подобное пожелание. Даже офицеры СС не решаются предполагать, что в будущем в рейхе или, скажем, в Италии, может появиться новый фюрер.

– А почему бы и не предположить нечто подобное? Кто нам может запретить?

– Принято считать, что «эра фюреров» завершилась и что в будущем нас ждет или монархия, или… буржуазная демократия.

– Но в России по-прежнему правит фюрер, которого они называют «вождем всех времен и народов», – по-русски произнес это сугубо русское определение Сантароне. – А кто стоит во главе Испании, Китая, Югославии, наконец?..

Барон не сомневался: Умберто прекрасно понимает разницу между вождями названных им стран и фюрером рейха, в том облике, в котором его воспринимали сейчас во всем мире.

– Если бы случилось невозможное и к власти снова пришли бы те, кого коммунисты с ненавистью называют фашистами…

– Вот только следует ли подобное событие считать таким уж и «невозможным»?

– Хорошо, воспримем наше предположение как некую вводную… Кто, по-вашему, мог бы претендовать на роль фюрера, то есть дуче, новой Великой Италии? Лично я такого деятеля не вижу, вы, наверное, тоже.

– Он существует, независимо от того, видим мы его или нет.

– Но если все же не ссылаться на волю Господа, а попытаться исходить из жестких политических реалий?

– Князь Валерио Боргезе – вот за кем могли бы пойти армия, флот, а также значительная часть ветеранов из числа ныне «гражданствующих»…

– Боргезе – да, – задумчиво взвешивал шансы крестного отца итальянских боевых пловцов. – Известный диверсант…

– Причем за ним могли бы пойти не только мы, итальянцы, – утверждался в своей вере Сантароне, – но и значительная часть германцев, особенно ветеранов.

– Смелое предположение, но… Боргезе всего лишь диверсант, а не политик. С таким же успехом я мог бы назвать в качестве претендента на фюрерский жезл Отто Скорцени, куда более знаменитого в стране и во всей Европе, нежели ваш разведывательно-диверсионный князь. Но даже у грозного «человека со шрамом» в политике шансов немного.

– А вам не кажется, что «время политиков» развеялось над полями сражений минувшей войны и что теперь настало время диверсантов? В том числе и диверсантов от политики?

– Как только начинается война, так сразу же выясняется, что все политики – всего лишь окопное дерь-рьмо, – хрипловато взорвался фон Шмидт, хотя уже не раз давал себе слово не употреблять это именно в годы войны прилипшее к нему выражение – «дерьмо».

– Вот и я того же мнения.

– Но «время диверсантов от политики»?.. Вы поражаете меня своей логикой, корвет. Уверен, что Скорцени вы пришлись бы по душе.

– Считайте, – расплылся в снисходительной ухмылке Сантароне, – что только что вы назвали имя будущего фюрера Германии, оберштурмбаннфюрер СС. Того самого, взлелеянного в мечтах германцев, фюрера Четвертого рейха, о котором даже мечтать германцы решаются пока что подпольно.

Барон метнул взгляд в сторону корвет-капитана, хмыкнул и покачал головой.

– В таком случае нам останется лишь каким-то образом убедить моих приунывших соплеменников, что ломать голову над кандидатурой на лавры духовного преемника Гитлера им уже не стоит.

4

Январь 1949 года. Албанский конвой.

Борт крейсера «Краснодон»

Крейсер еще только приближался к скалистому материковому основанию полуострова Карабуруни, когда на командном мостике появился вахтенный офицер и сообщил, что с шедшего замыкающим эсминца «Удалой» докладывают о появлении слева по курсу четырех кораблей. На подлодке тоже обнаружили шум двигателей и объявили боевую тревогу.

Ставинский вышел на открытую часть мостика и направил бинокль на юго-запад. Корабли, судя по всему, итальянские, действительно шли, выдерживая кильватерный строй, параллельным курсом. Во главе колонны находился линкор, остальные, скорее всего, были миноносцами.

– Уж не объявить ли нам боевую тревогу? – проговорил командир конвоя, как бы размышляя вслух.

– Объявить, конечно, можно, – в том же тоне отреагировал Гайдук. – Однако всякое шевеление орудиями способно спровоцировать противника. Нападать здесь, у албанских берегов, итальянцы или англичане вряд ли решатся. Тем более что командование и контрразведки обоих флотов уведомлены о нашем конвое.

Обстоятельства сложились так, что в начале сорок третьего Гайдук оказался в особом отделе береговой базы Волжской флотилии, а к осени был переброшен на Черное море, где командовал одним из отделов контрразведки, обеспечивающим безопасность морских конвоев. И хотя он так и оставался в общевойсковом звании, однако и в боях за Крым, и в рейдах к берегам Одессы участвовал в составе флота. Именно в его составе подполковник подрывался на мине неподалеку от румынской Констанцы, тонул у болгарского мыса Калиакры, а сообщение об окончании войны встретил на подходе к Бургасу.

– Согласен с подполковником, – поддержал его командир крейсера, останавливаясь рядом с контр-адмиралом. – Пусть пристраиваются к нам в кильватер или же выступают в роли почетного караула.

– Я внимательно изучал фотографии «Джулио Чезаре», – продолжил Гайдук, тоже выходя на галерею мостика и поднося бинокль к глазам. – С такого расстояния определить класс корабля трудно, тем не менее… Уж не траурная ли это процессия по случаю сдачи нам итальянцами своего линкора, который пока что идет в роли флагманского корабля?

– А что, вполне может быть, – поддержал его командир крейсера. – Роль флагмана в виде последних почестей линкору с именем Юлия Цезаря на борту…

– Вот только из штаба флота сообщили, что в залив Влёры линкор-итальянец прибыл еще вчера, – обронил контр-адмирал. – Это я так, к вашему общему сведению.

Еще немного поежившись на ветру, который в проливе дул, как в аэродинамической трубе, Ставинский потерял всякий интерес к «иностранцам» и, увлекая за собой офицеров, вернулся в закрытую часть мостика. А еще через несколько минут по внутрикорабельному переговорному устройству вахтенный офицер доложил, что скорость кораблей противника остается прежней; подводный объект на сближение не идет.

– Запросите по радио принадлежность этой воинственной эскадры, – приказал контр-адмирал, не скрывая своей иронии.

Вахтенный ответил: «Есть запросить», но как раз в это время из-за оконечности полуострова начал выползать корпус корабля. Судя по размерам и очертаниям надстроек, это был пограничный сторожевик, вслед за которым появился и нос морского буксира.

– Отставить запрос, – отменил свое распоряжение контр-адмирал, заметив, что вахтенный офицер задержался: вдруг последует еще какое-то распоряжение. – С этой минуты мы исходим из того, что пребываем не только в территориальных водах братского социалистического государства, но и под защитой его флота.

– Ну да, отныне мы – под защитой всей мощи албанского флота!.. – саркастически, хотя и вполголоса проговорил Канин, все-таки не сумев отречься от своих предубеждений относительно воинской силы «братского государства». И тут же приказал по внутрикорабельной связи уменьшить скорость.

Как бы то ни было, а сторожевичок, флагшток которого украшало багровое знамя, с распятым на нем черным двуглавым орлом, в самом деле подошел к «Краснодону» со стороны неизвестной эскадры, словно бы пытаясь прикрыть его от вражеских орудий. Корабли легли в дрейф, и вскоре на палубу крейсера ступил капитан второго ранга Карганов со своим адъютантом. Отдав честь контр-адмиралу, этот наполеоновского росточка офицер представился командующим Влёрской военно-морской базой, причем сделал это на вполне отчетливом русском, лишь слегка «припудренном» каким-то резким гортанным акцентом.

– Так, вы что… из албанских русских? – тут же поинтересовался Ставинский, отослав от себя всех, кроме начальника контрразведки конвоя.

Собственно, Гайдук тоже хотел покинуть ходовой мостик, но командир жестко сжал его локоть.

– Оставаться, подполковник, – вполголоса, но суровым тоном приказал он. – И неотступно быть при мне. Во время всех бесед-переговоров с иностранцами. Дабы не возникало потом… вопросов.

– Благоразумное решение, товарищ контр-адмирал. Приму к исполнению.

Несмотря на разницу в званиях и свою высокую должность, контр-адмирал все же по-прежнему, по старой компартийной привычке, опасался флотского чекиста. Это был страх человека, в памяти, в самом генетическом подсознании которого все еще – до кровавых рубцов, до инстинкта самосохранения – восставали ужасы и расстрельных чисток вооруженных сил в тридцатых годах, и жесткие проверки на волне шпиономании в преддверии войны, и, наконец, скорые на расправу «дела-объективки» Смерша…

– Из русских, но балкано-черногорских, следует признать, господа, – уточнил тем временем Карганов. И контр-адмирал сразу же обратил внимание, что командующий базой пользуется обращением «господа», хотя во всех штабных установках конвоя употреблялось сугубо пролетарское – «албанские товарищи».

Однако одергивать Карганова контр-адмирал не стал. За время перехода он успел привыкнуть и к такому обращению, которое много раз приходилось слышать от турецких и греческих пограничников да лоцманов.

– То есть попали вы сюда после Гражданской войны в России?