Черные комиссары

Выслушав доклад адъютанта Гольдаха и двух солдат охраны о том, что все окрестности острова осмотрены, он уселся на «скамью», которой служило здесь положенное на пни ивовое бревно. Ему не хотелось думать ни о войне, ни о разведке. Он долго сидел под сомкнутыми сосновыми кронами, почти умиленно всматриваясь в пульсирующий родничок на дне неглубокого, в два лопатных штыка, колодца и предаваясь при этом бездумному полузабытью.

В каких-нибудь двух десятках километров отсюда пролегали берега одного из рукавов величайшей европейской реки[10 - Устье Дуная расчленяется на три больших гирла (рукава): Килийское, пограничное между Румынией и СССР (а теперь – Украиной); Сулинское и Георгиевское, находящиеся на территории Румынии. Все они образовывают два сравнительно больших болотистых, малозаселенных острова.], которые вскоре должны были стать берегами фронтового противостояния, берегами войны, причем, судя по всему, тоже мировой. Так что эти минуты, проведенные посреди девственной природы, приобретали для генерала какое-то особое значение. И не только потому, что он – военный; давали знать о себе жизненный опыт и возраст, которые все напористее достигали у него порога молитв и исповедей.

Этот камышовый хуторок настолько понравился фон Гравсу, что после проведенного там часа ему уже не хотелось возвращаться на «Дакию», хотя до этого он считал свою яхту лучшим штабным строением из когда-либо придуманных военными инженерами. В свое время это снабженное двумя бортовыми крупнокалиберными пулеметами судно служило личной яхтой адмиралу, командующему румынской Дунайской флотилией, а по существу было его плавучим штабом. Но около года назад оно с какой-то оказией было куплено РСХА на некое подставное лицо, в счет поставок румынам германского вооружения.

Ходили слухи, что после небольшого ремонта и переоснащения «Дакия», только уже под другим названием, должна была стать дунайской яхтой фюрера, поскольку соответствовала всем выдвигаемым к подобным судам требованиям. Но что-то в этом замысле берлинского чиновничества не сработало, и вскоре бронеяхта была высочайше пожертвована для нужд «СД-Валахии».

Если учесть, что «валашскому фюреру» и его разведывательно-диверсионным помощникам нередко приходилось передвигаться по берегам Дуная, на которых было сосредоточено немало городов, да к тому же по реке можно было «дефилировать» у самой советской границы, то пожертвование это было своевременным и выгодным. Так что зря предшественник фон Гравса счел появление в его ведомстве бронированной, вооруженной яхты некоей экзотической ненужностью. Правда, все знали, что шефа валашского СД начинало укачивать, едва он приближался к любому плавсредству или просто к кромке воды, но ведь оправданием это служить не могло.

Как бы там ни было, а в течение почти полугода «Дакия» простояла на задворках бухты какого-то судоремонтного завода, благо, что подчиненные предшественника позаботились об ее охране. Барон фон Гравс тоже вспомнил о ней не сразу, а в свой плавучий штаб превратил только после приказа рейхсфюрера СС Гиммлера о резком усилении подрывной работы против Советов и передислокации на этом основании штаба «СД-Валахии» в район почти приграничного Галаца.

Этот грязный, испещренный базарами, да к тому же наводненный несметным количеством неухоженных цыган и торгашеского еврейского люда румынский город барону как-то сразу же не понравился. Тем более что теперь он еще до предела был забит войсками, армейскими каруцами и военной техникой.

Вот тогда-то штандартенфюрер Кренц, один из немногих, кто остался в «СД-Валахии» после изгнания из Румынии их шефа, подал ему спасительную идею о штабной яхте «Дакии». Три недели, проведенные в Галаце, показались брезгливому, холеному барону таким кошмаром, что он тут же ухватился за нее, обнаружив, к своему удивлению, что яхта обладает двумя мощными рациями и радиотелеграфом, а главное, ее коммутатор мог подключаться к телефонной линии любого из крупных портовых городов.

И все же теперь, стоя на палубе «Дакии», которая по очертаниям своим напоминала слегка уменьшенный эсминец, бригадефюрер с тоской посмотрел на островной хуторок. Это был тот случай, когда даже комфортабельная адмиральская каюта не могла затмить впечатления, вынесенного из прогулки на безымянный рыбачий остров.

4

– Ну что, просмотрел я ваш послужной список, капитан, – проговорил береговой полковник, похлопывая костлявой, дрожащей рукой по «личному делу» Гродова. Причем сказано это было таким тоном, словно Дмитрий настаивал на изучении своей биографии. – Тут все, как полагается: Севастопольское училище береговой артиллерии Военно-Морского Флота – с отличием. Дальше – командир огневого взвода береговой батареи в Новороссийске, где с обязанностями, если только отцы-командиры не врут, справлялся очень даже неплохо. Да и с командованием береговой батареей в Керчи тоже вроде бы получилось.

– Во что и мне тоже хочется верить, – вежливо склонил голову Гродов.

– Теперь вот – специальные курсы командного состава… В ваши-то годы – и с таким послужным списком, таким перечнем поощрений…

– Стараюсь, товарищ капитан первого ранга.

Береговой полковник выдержал небольшую паузу, во время которой смотрел куда-то в сторону окна, а лицо его превратилось в гипсовую маску.

– Но дело в том, что внимательно знакомиться с «делами» курсантов привык не только я.

– Тоже… понятно, – многозначительно вырвалось у Гродова.

– Ничего вам пока что не понятно, – проворчал береговой полковник, предвидя, что курсант готов грешить на особый отдел. – Как говорят в подобных случаях, все дело в конфликте интересов. Поступил запрос от командующего Одесской военно-морской базой контр-адмирала Жукова[11 - Жуков Гавриил Васильевич (1899–1957). В 1937–1939 гг. командовал крейсером «Максим Горький» на Балтике. В марте 1940 года контр-адмирал Жуков был назначен командующим Одесской военно-морской базой. 19 августа 1941 года, когда румыно-немецкие войска подошли к Одессе, именно он стал командующим Одесским оборонительным районом. С 1944 года – он уже вице-адмирал, заместитель командующего Черноморским флотом.].

– Даже так?!

– Где-то под Одессой у него расположена особая, сверхтяжелая береговая батарея, с подземным городком, подземными ходами соединения и всем прочим. Казалось бы, все нормально, но дело в том, что до сих пор комбатами там становились то бывшие полевые «сорокапяточники»[12 - «Сорокапяточники» – артиллеристы, служившие в батареях, вооруженных легкими орудиями 45-го калибра. Как выяснилось, орудия этого калибра оказались совершенно непригодными для борьбы с германскими танками, но благодаря своей легкости и маневренности были чтимы пехотой как орудия поддержки.], то минометчики… А нужен основательно подготовленный, опытный береговик-дальнобойщик. Причем срочно, поскольку на дунайском пограничье еще беспокойнее, чем у нас, под боком у белофиннов и продавшихся рейху норвежцев.

– Вот теперь уже окончательно прояснилось, – облегченно вздохнул Гродов, давая понять, что все лишние вопросы снимаются. Причем менее всего ему хотелось, чтобы хоть какие-то вопросы возникали у представителей вездесущих «органов».

– И все бы ничего, но случилось так, что тут я со своим представлением на повышение тебя в звании подставился, – продолжил излагать суть дела береговой полковник. – Ну, в высоком штабе посмотрели: южанин, с дипломом артучилища береговой обороны и опытом командования береговой батареей, с прекрасными характеристиками. Что еще нужно? Словом, наш контр-адмирал решил-таки скрепить вами, курсант, дружбу с контр-адмиралом черноморским: нате, мол, от щедрот наших, все лучшее, что имеем. На его месте я, наверное, поступил бы точно так же.

– Поэтому простим адмиралам их минутные слабости. Служить в Одессе… Не Севастополь, конечно, но все же… – расплылся в улыбке Гродов.

Он всегда осознавал себя заядлым пловцом и, само собой, любил теплое море, солнце и загорелые девичьи тела. Хотя кого этим удивишь? Другое дело, что сам вид холодного Финского залива, вечно туманной Балтики, над которой солнце появлялось словно какое-то невиданное природное чудо, навевали на него грусть. Шесть месяцев, проведенных на курсах, убедили его в этом. А уж тем, кто попадал на Северный флот, в Антарктику, он вообще не завидовал.

– Я предугадывал, что именно так и воспримете это назначение. – Береговой полковник натужно, по-стариковски кряхтя, поднялся из-за стола. Когда он прохаживался за спиной у капитана, тот слышал, как у начальника курсов ревматически поскрипывали колени. И даже скрип новых хромовых сапог не в состоянии был заглушить стенание его суставов. – Перед отъездом у вас будет трое суток. После завтрашнего последнего экзамена, естественно. На личные, душевные дела и всяческую суету.

Он остановился сбоку от Гродова и, хитровато щурясь, заглянул ему в лицо. «Наверное, – подумалось капитану, – так и ведут себя отцы, когда хотят выведать тайну сердца неожиданно повзрослевших сыновей».

– Благодарю за трое суток, товарищ капитан первого ранга.

– Кстати, как у нас там, на любовной передовой? – проигнорировал начальник курсов его благодарность, недовольный тем, что курсант пытается уйти от разговора.

– Да пока что сплошные позиционные бои.

– Значит, долго в обороне засиживаемся. Тактические просчеты сказываются, командир.

– Учту на будущее, – развел руками Гродов. – В любом случае тактику придется менять – это уж точно.

– Хотя, вообще-то, странно, – заинтригованно повел подбородком береговой полковник. – По штабам и казармам пронеслась другая информация, более обнадеживающая. К тому же, замечу, что неженатый капитан – это уже не по-флотски. Он становится ненадежным, как невовремя проконопаченный баркас.

– Про «непроконопаченый баркас» – это сказано хорошо.

– И давайте договоримся так, по-офицерски. Больше двух лет я здесь все равно не продержусь, уже хотя бы по возрасту и здоровью. Уходя, буду рекомендовать вас как стоящего в резерве комсостава училища. И не вздумайте упираться, апеллировать к своему контр-адмиралу. Как бы вы, будучи комбатом, ни старались, все равно повышения в звании, а значит, и в должности, не будет. Потому как для командира батареи не предусмотрено. Служим не ради чинов, но притча о рядовом с маршальским жезлом в ранце вам тоже известна.

– Так точно, известна.

Береговой полковник вернулся на свое место за столом, какое-то время задумчиво смотрел на личное дело Гродова, но затем как-то безнадежно махнул рукой:

– Все, курсант; у меня – все. Но пока что не свободны. Зайдите в кабинет старшего политрука, там с вами один человек побеседовать желает.

– Ко мне приехал кто-то из знакомых?

– Из армейской разведки. Этого командира я знаю лично. Подполковник Бекетов. Он, правда, не из наших, флотских, а закоренелый «береговик», – всю мужскую часть страны начальник училища, похоже, делил на низшую расу, то есть обделенных судьбой «береговиков», и высшую – «флотских». – Однако мужик все равно толковый, офицер старой русской закваски. Хотя знаю, что говорить об этой «закваске» теперь не положено.

– Мой отец тоже никогда не гнушался подобного определения. Сама принадлежность к офицерской касте для него значила очень многое.

– Выходит, что с вами, капитан, мы тоже единомышленники. В любом случае советую прислушаться к предложению подполковника. Все, идите. Кстати, с вашими данными – постучал он пальцем по папке, – он знаком, наверное, лучше, чем я, а потому готов относиться к вам со всей возможной добротой.

В подтексте это означало: «Никакого компромата подполковник на тебя не насобирал, поэтому главное – не выкаблучивайся, и все будет хорошо». Однако поинтересоваться, с каким предложением ему придется столкнуться в кабинете комиссара курсов, так и не решился.

Кабинет старшего политрука находился в соседнем крыльце штабного корпуса, но, прежде чем войти в его сумеречную сырость, капитан взглянул на открывавшийся отсюда, с плато, уголок залива. Выглянувшее было солнышко опять растворилось в пелене тумана и теперь «демаскировалось» разве что едва заметным розоватым кругом, обозначавшим угасающий нимб светила.

«И это в апреле! – саркастически заметил Гродов. Мысленно он уже видел себя на солнечном берегу Одесского залива. – Приблизительно так же небо в Керчи выглядит в преддверии снежной бури».

5

Едва бригадефюрер удобно расположился в кресле и налил себе чешской «сливовицы» – единственного хмельного напитка, который он признавал, и запасы которого ему постоянно пополняли из Южной Моравии, – как по внутреннему телефону из капитанской рубки позвонил адъютант Гольдах.

– Позвольте доложить, господин бригадефюрер, что только что прибыл агент по кличке Лицедей.

– Лицедей, говорите? Действительно, такой агент у нас, кажется, существовал.

– Не сомневайтесь, господин бригадефюрер, он все еще существует. Просто мы использовали его на «румынском направлении».

– Если не ошибаюсь, до сегодняшнего дня он умудрился дважды побывать в Кишиневе и в районе Одессы.