На войне как на войне. «Я помню»

– А кстати, вы тогда в каком звании уже были?

– С присвоением звания у меня получилось достаточно интересно. Еще когда я только оказался в военном трибунале, то по их линии меня представили на звание младшего военного юриста, потому что из-за нехватки кадров меня должны были включить в штат. Но в то же время и особый отдел успел отправить письмо в округ с представлением меня к званию сержанта гозбезопасности, а это тоже два кубика. Именно поэтому когда я прибыл на формирование дивизии в Тюмень, то пришло сразу несколько ответов. И председатель трибунала меня вызвал, разложил их передо мной и смеется: «Выбирай». – «Ну раз я с вами, то давайте младшего военного юриста».

А после окончания этих курсов мне присвоили звание лейтенанта, вернее, переделали его из младшего военного юриста. Старшего лейтенанта я получил уже в полку, а капитана мне присвоили незадолго до последнего ранения.

Но перед тем как я попал на фронт, у меня случилась одна история. На первый взгляд она выглядит довольно забавно и невинно, но на самом деле вполне могла закончиться очень плачевно, если вообще не трагически.

– Расскажите, пожалуйста.

– Когда мы поехали с курсов под Сталинград, то в Саратове была остановка, и мы с приятелями решили остаться в городе и погулять напоследок. Ведь до этого к нам на курсы приезжали несколько человек, из числа только недавно выпустившихся. Они вроде только-только уехали от нас на фронт, и буквально едва ли не через неделю навещают нас раненые и рассказывают про бои в Сталинграде страшные вещи: «Ребята, там такая мясорубка, что можно только мечтать о ранении, потому что оттуда только две дороги: или в госпиталь, или в землю…»

Поэтому впечатление о том, куда мы едем, у нас было очень четкое. А у меня был приятель, наш заводила Вовка Можжин, который до этих курсов служил интендантом. И он мне сказал примерно так: «А ты уверен, что вернешься живым? Нет? И я не уверен. Так давай останемся на пару дней и напоследок как следует гульнем». Но я колебался, и он меня чем добил. Он был такой форсистый парень, любил покрасоваться, но у него была простая солдатская шинель, поэтому в увольнения он всегда просил мою хорошую шинель. У меня дома оставалась шинель, которую мне выдали после выпуска из училища. Но тогда она мне не очень понравилась, поэтому я ее оставил дома. А уже во время войны я ее немного перешил, и по сравнению с обычными шинелями она смотрелась куда лучше. И тогда Володя уговорил меня такими словами: «С такой-то шинелью все саратовские девчонки будут у твоих ног».

И мы втроем отстали от своей группы… Идем по улице, ищем, где бы переночевать. Смотрим, девушка метет улицу. Спросили у нее: «Девушка, а где тут можно переночевать?» Она на нас так внимательно посмотрела и говорит: «А у нас и можно». Оказалось, что она была из труппы какого-то эвакуированного театра.

Устроились мы у них и прожили там несколько дней. Но надо же было на что-то существовать, ведь мы не могли пойти отоваривать свои аттестаты, потому что нас бы тогда сразу раскрыли. Поэтому мы продавали на барахолке что-то из своего обмундирования и покупали продукты. Что могли, они продали, а я продал не только свою диагоналевую гимнастерку, но и даже почти все мое зимнее обмундирование, поэтому потом и оказался в хэбэ и очень сильно мерз.

Вот так мы устроились. Ходили к ним на спектакли, а после них устраивались посиделки. Но у них с продуктами было совсем туго, поэтому мы все, что покупали, вкладывали в общий котел. Но я помню, что на рынке все было очень и очень дорого. Помню, например, что покупали картошку по 60 рублей килограмм и даже мясо, из которого женщины варили суп. И на всех покупали одну бутылку водки, потому что на большее количество просто не было денег. Если не ошибаюсь, то литр или бутылка водки стоила 1000 рублей. А нас же было человек двадцать, поэтому люди просили дать хоть понюхать ее. Так что ни о какой пьянке, конечно, не было и речи.

А потом мы как-то напоролись на патруль, и нам пришлось бегом от них скрываться, ведь фактически мы же были дезертирами. Забежали в какой-то склад, и девушки, которые там сидели, нас спрятали среди мешков с мукой. И вот после этого мы решили, что все, пора нам ехать, а так бы мы, наверное, еще пару дней там пожили.

Но я потом, когда все это анализировал, то просто удивлялся, какие же мы на самом деле были дураки… Ведь мы же фактически дезертировали, а тогда с дезертирами разговор был короткий… Но все-таки вы должны понимать, что нам было всего по двадцать лет, а это самый возраст, чтобы творить всякие безрассудства…

– А вас потом не спрашивали, где вы все это время пропадали?

– Нет, мы когда приехали в Управление кадров Фронта, то вопросов никаких не возникло, потому что туда мы только пешком шли километров шестьдесят-семьдесят. Помню, в одном месте остановились на ночлег у печи, которая осталась от разрушенного дома, развели в ней огонь, чтобы хоть чуть-чуть согреться, и тут по нам немцы открыли артиллерийский огонь. Так что в тех условиях мало ли сколько люди могли добираться.

– Куда вы попали служить?

– Меня направили в 89-й стрелковый полк 23-й стрелковой дивизии, но потом нас переименовали в 210-й Гв СП 71-й Гвардейской дивизии. И вот в этом полку я провоевал до моего последнего ранения в феврале 44-го.

– Вы вскользь упомянули, что у вас по прибытии в полк произошла какая-то история, которая во многом определила ваше положение на фронте.

– Не то чтобы она на что-то сильно повлияла, но привела к тому, что у меня буквально сразу оказались испорченными напрочь отношения с командиром полка. А случилось это вот из-за чего.

Когда я только пришел в этот полк из резерва, то свободных вакансий командиров-минометчиков не оказалось, поэтому этот командир полка сразу мне предложил возглавить одну из стрелковых рот. Но я отказался, потому что, как я вам уже рассказывал, нас в Управлении кадров Фронта строго-настрого предупредили служить только по обретенной на курсах специальности. Его мой отказ заметно задел, но что он мог поделать? Не отсылать же меня обратно. Я был не один, а еще с одним лейтенантом. Мы с ним переночевали в какой-то брошенной землянке и на второй день снова пошли в штаб нашего полка.

Но эта Вишневая балка, в которой находился штаб, была очень разветвленная, а уже смеркалось. Мы до какого-то момента шли, но там было два ответвления: налево и направо. И мы решили, что сначала пойдем вправо. Прошли с километр, а может, и полтора, но никаких признаков жизни не видели. И тут в темноте мелькнул огонек, на который мы и пошли. Там оказался какой-то блиндаж, в который мы решили зайти. Мой попутчик шел немного впереди меня, и когда он открыл дверь, то я успел заметить очертания немецких касок, каких-то полуодетых людей и немецкий офицерский мундир, брошенный на нары… В общем, у меня создалось такое впечатление, что это было штабное помещение. А лейтенант уже успел туда войти, и последнее, что я успел заметить, как два немца силой его усадили на табурет. Но я же вам говорил, что на фронт мы приехали совсем без оружия, а в запасном полку нам сказали, что личное оружие выдадут позже.

И вот я стою перед этим домиком, причем там никакого часового не было, но зато и у меня оружия не было. Подождал немного, но что я мог сделать? И я оттуда ушел, но понял, что нужно срочно где-то добыть пистолет, потому что на фронте человек без оружия просто как дурак. Я подумал, что надо быстро пистолет или как-то достать, или трофейный где-то найти. И вы не поверите, утром, едва ли не у штабной землянки, я нашел кобуру с немецким пистолетом. И только я успел подумать: «Вот повезло», стою, рассматриваю его, а тут как раз идет командир полка. И когда он увидел, что я рассматриваю этот пистолет, то сказал мне так зло: «Значит, трофеи ты собирать можешь, а как воевать, так в жопе колет!» Я ему попытался объяснить ситуацию: «Воевать я не отказываюсь, но есть такой приказ, что специалистов использовать строго по назначению». И вот с тех пор получается, что фактически с первого дня моего появления в полку у нас установились весьма прохладные, я бы даже сказал, натянутые отношения. И при любой возможности он меня старался как-то поддеть. Даже бывало, когда ставит нам задачу, говорит мне: «А ну-ка, несостоявшийся сталинский сокол…» Все смеялись, поэтому я даже стал скрывать свое летное прошлое.

А ведь я же ему объяснил, что ищу оружие, потому что мой товарищ попал в плен, и я сейчас сам едва в плен не попал… И вот так получается, что мой попутчик меня тогда фактически спас…

В этом же овраге у меня потом случился похожий случай. Я тоже искал, где бы переночевать, и нашел брошенную немецкую землянку. Причем внутри нее нашел даже маленькую плитку, круглую такую с фитильком. Вот, думаю, повезло мне. Правда, уже наученный горьким опытом, обошел все кругом, но все было спокойно. Затопил печку, отоспался. А когда утром проснулся, то увидел, что буквально метрах в ста от меня немцы строили землянки… Но мне опять повезло, потому что они почему-то не обратили на меня внимание, и мне удалось незаметно оттуда улизнуть.

Вообще надо сказать, что в этих оврагах под Сталинградом все было перемешано. Помню, как-то в этой же Вишневой балке было такое. Между нашими и немецкими позициями было всего метров сто, но между нами овраг. Причем у нас окопы были неглубокие, наскоро отрытые в мерзлой земле, и только на коленках там и можно было в них укрыться. Я в один из них залез, но зима-то ведь была очень суровая, и я буквально до костей промерз. Уже часа два или три ночи, а я все уснуть не могу, настолько было холодно.

Но там кругом валялись какие-то немецкие журналы, и я решил развести из них небольшой костерок, чтобы хоть немного обогреться. Собрал сколько смог, от снега их очистил и поджег. Но они неожиданно для меня сразу сильно вспыхнули, и немцы открыли на свет огня просто шквальный огонь. И хотя снаряды и мины разрывались немного дальше от меня, я решил, что нужно чем-то укрыться. Рядом лежали два или три трупа, и я накрыл ими свой окопчик. И все бы хорошо, но от тепла огня эти трупы подтаяли и сверху на меня начала капать какая-то пакость… В общем, настоящая ночь кошмаров…